Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2
Во-первых, Маркс слишком много говорил о борьбе. Не только о классовой борьбе, а о борьбе как таковой. Когда люди уровня Маркса об этом говорят так часто, то речь идет о явной или неявной метафизике. Человек для Маркса — это «существо борющееся». С кем? За что? Отдельный разговор. Ясно, повторяю, что это не борьба классов и не конкуренция. Это именно Борьба с большой буквы.
Во-вторых, Маркс слишком остро, я бы сказал, интимно остро, полемизировал с Гегелем. Маркс ощущал в Гегеле все то, что ему было глубоко чуждо. Это самое «пост», оно же «погашение Огня». Работая на одной гносеологической территории с Гегелем, будучи мыслителем сопоставимого масштаба, Маркс явно ощущал себя антитезой Гегелю, а не разработчиком его идей. Но ведь гегелевская философия очевидным образом метафизична! И, согласитесь, не может Маркс построить желательной для него фундаментальной антитезы Гегелю, не апеллируя хотя бы неявно к альтернативной метафизичности.
Метафизика Вечного Покоя Гегеля (пост-постистория, она же Финал, это Вечный Покой) не могла не превратиться у Маркса в метафизику Вечного Боя. Близость гегелевского и марксистского методов весьма обманчива и двусмысленна. Антагонист не может не начать оформление своего антагонизма на всех уровнях, включая онтологию и метафизику. Крупный мыслитель не может, вступая во внутреннюю полемику со столь же крупным мыслителем, игнорировать предельные основания. Гений — это и мыслитель, и ученый. В разные исторические периоды у разных людей эти роли находились в разных соотношениях. В большинстве случаев ученый — это главная роль. Эйнштейн — ученый. Физик. И Фрейд — ученый. Психолог.
Маркс и Гегель — философы. Философия ближе всего к «одноролевой», только лишь «мыслительской» деятельности. Но Марксу сподручнее все же быть ученым — политэкономом, социологом. Гегель не стесняется абсолютной философичности. Хотя… То же ведь — «философия истории», «философия права». Да, «наука логики» как универсальный подход к пониманию любого предмета. Однако ведь предмета!
Но это — Гегель. Маркс гораздо больше, чем Гегель, дорожит своей научной ролью. И гораздо меньше, чем Гегель, — статусом мыслителя как такового. Хотя и для Гегеля сподручнее не засвечивать свои предельные метафизические основания. И понимать философию как науку.
Ведь наука же логики! Наука, а не как-нибудь! XIX век боготворит науку. И все хотят быть ей сопричастны. Это ведь и профессиональный вопрос. Место ученого в интеллектуальной деятельности определено. А что такое мыслитель? Религия? Она не в моде. Чтобы не сказать — в загоне. Она сама цепляется за науку. И жизнь-то как построить, играя по ее правилам? Постриг принять? Тейяр де Шарден принял — попал под неумные цензурные ограничения Церкви. Но и Тейяр де Шарден хотел быть не мыслителем, а широко мыслящим антропологом.
Предельные основания — это внутренняя кухня для Эйнштейна, Фрейда… Да и Маркса! Да и Гегеля тоже… Но это-то как раз может быть достоверно реконструировано! Обсуждение того, чем именно Маркс делился с Эжени или Лафаргами, — дело недостоверное и уж очень специальное. Реконструкция же пределов, вытекающих из структурного качества построенных интеллектуальных систем, как ни странно, и надежнее, и экономнее по трудо- (и я бы сказал жизне-) затратам.
Мне очень было бы интересно ознакомиться с чьими-то достоверными исследованиями неафишируемых архивов, — Маркса, Гегеля, Гуссерля и других. Но я точно знаю, что сам я таких исследований проводить не буду. И вообще не буду, и уж тем более — в книге, посвященной не истории определенных идей, а политической теории развития.
А вот герменевтику интеллектуальных оснований я осуществить и могу, и должен. Я уже начал это делать, проводя параллели между Марксом, Фрейдом и тем, что назвал либеральной версией иудео-христианской метафизики. Иначе эту версию можно назвать «метафизикой повреждения».
Приводя к одному знаменателю Маркса и Фрейда, я вовсе не хочу сказать, что их идеи, их представления о человеке и бытии, смысле и существовании, истории, культуре и творчестве хоть в чем-нибудь сходны. Я не об идеях говорю! Я говорю о подходах, интеллектуальной архитектуре, скелетных схемах, принципах. Один и тот же подход, одна и та же интеллектуальная схематизация могут давать абсолютно разные результаты. Тождество «интеллектуальных скелетов» не означает тождества «интеллектуальных тел». Но почему бы, оговорив абсолютное несовпадение между этими самыми «интеллектуальными телами», не попытаться все же просветить тела рентгеном? И — сопоставить данные полученных рентгеновских снимков?
Снимок № 1 выявляет противоречие № 1. Таковым является противоречие между спасительным (благом) и губительным (злом). Противоречие имеет благой генезис. Оно порождено тем, что источник блага даровал человеку свой сущностный потенциал — Творчество. Именно поэтому говорится о том, что человек — венец Творения, что он создан по образу и подобию Творца, что ему должны поклониться ангелы и так далее.
Истоком коллизии является феномен творчества, дар творчества, возможность творчества. А дальше — «назвался груздем — полезай в кузов». Нет творчества без свободы воли. Нет свободы воли без выбора. Нет выбора без альтернатив. Если речь идет об альтернативе благу, то ясно, что это за альтернатива.
Это — как с оппозицией. Власть хочет такого блага как демократия? Она должна допустить искушение в виде оппозиции. А также возможность отпадения от блага. Возможность была допущена и использована. Человек поддался искушению. Возникло повреждение (первородный грех). Противоречие — спастись, исправив грех, или погибнуть, усугубив оный, — заработало. Противоречие — это как бы двухполюсная система. На одном полюсе накапливается спасительное. На другом — губительное. Нарастает напряженность. Рост напряженности создает «трассу», вектор, устремленность, историческое время. «Вчера» отличается от «сегодня» степенью этой напряженности. Достигая предела, напряженность порождает эсхатологическую молнию. Повреждение исправляется. Противоречие, порожденное этим повреждением и необходимостью с ним бороться, снимается. Такова классическая иудео-христианская метафизика в версии, которую можно назвать «либеральной», или же «версией повреждения».
Делаем снимок № 2 и… Видим все то же самое… Исток № 2, повреждение № 2, противоречие № 2, направленность № 2, эсхатологию № 2.
Исток № 2 — тот же. Творчество. Нет высшей инстанции (Творца). Но творчество как уникальный дар… Разве не оно является исходным событием в марксистской метафизической драме?
Творчество опредмечивает мир, создает систему средств развития человеческой сущности. Предметный мир освобождает человека от пут природной необходимости. Но нет свободы без выбора, нет выбора без искушения, нет искушения без падения и нет падения без повреждения. Творчество порождает деятельность по этому самому опредмечиванию, то есть освобождению. Порождая освобождение, творчество одновременно создает предпосылки для искушения. Предметный мир можно отчуждать. Отнять у обезьяны банан, заставить обезьяну собирать бананы и не есть? Обезьяна сдохнет! Да и дрессировка, при которой она вам отдаст собранные бананы, — это уже предметная деятельность, в которой банан не средство жизнеобеспечения (ресурс), а продукт высокоорганизованной деятельности, приводящей к отчуждению бананов. Деятельность может дать неизмеримо больше и этим освободить. Но она может и отнять неизмеримо больше и этим поработить.
В деятельности есть соблазн, присвоение продукта деятельности. Соблазн вытекает из свободы, из творчества и противостоит оным. Но ведь не только противостоит! Он, предлагая выбор, и конституирует наличие этой самой, деятельностью порожденной, свободы. Выбор… Он же искушение — изыми! Уступил искушению — пал (присвоил изъятое). Пал — заработал это самое повреждение № 2. То бишь отчуждение. Исток № 2 — творческая деятельность. Повреждение № 2 — отчуждение. Противоречие № 2 — между возрастанием возможностей, творческого потенциала, творческой сущности и изъятием (отчуждением) порожденных этим потенциалом предметных и иных благ. Напряженность определяется ростом возможностей (положительный полюс) и бесчеловечностью их изъятия (отрицательный полюс).
Эта напряженность создает историческую направленность. Она наращивает сразу и человечность (творческую возможность) и бесчеловечность. Сам человек, создавая для освобождения производительные силы, в условиях повреждения под названием «отчуждение» рискует стать придатком созданного, предметом. Совсем примитивным предметом (рабом) или предметом более сложным, но еще более расчеловечивающе емким. Предметом купли-продажи. Напряженность очеловечивания (наращивание возможностей) и расчеловечивания (экспроприация того, что удалось нарастить) определяет направление, то есть историю. Которая порождает и спасение (рост творческой сущности), и погибель (отчуждение). Наконец, молния, ударяя в отрицательное, испепеляет его.
