Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2
Первое. Высшая инстанция — Огонь Творчества.
Второе. Творчество — это благо. Высшая инстанция носит благой характер.
Третье. Благом обладает человек. Из всего живого он и только он наделен творческой способностью.
Четвертое. Наращивание творческой способности (то есть блага) взыскует истории.
Пятое. История амбивалентна. Обретя ее как благо (способ наращивания творческой способности), человек ее же обретает как зло (отчуждение этой обретенной способности). Чем больше блага создает история, тем больше она же создает зла, этого самого отчуждения.
Шестое. Нет блага без зла, но зло служит благу, а не наоборот. Творчество преодолевает отчуждение. Отчуждение — это повреждение. Творчество — то, что искупает повреждение. Оно — благая суть того, что повреждено.
Седьмое. Творчество и Разум как его генератор выше отчуждения и могут его преодолеть («снять»).
Восьмое. Отчуждение — отходы производства, имя коему творчество. Так, а не наоборот!
Девятое. Творчество останется и после снятия повреждения. Оно возгорится, а не погаснет.
Десятое. Спасение — это «творчество минус отчуждение». Спасение возможно, но не предопределено. Все — в руках человека и человечества.
Одиннадцатое. То, что будет после избавления от отчуждения, неизмеримо выше того, что было до отчуждения. Первобытный коммунизм — ничто перед коммунизмом подлинным.
Двенадцатое. Тем самым даже во зле (повреждении) есть благо. История может спасти и должна спасти. Нет спасения иного, нежели на крестном пути истории. В истории накапливается благой смысл, воля к исправлению повреждения. История блага по сути своей, хотя и амбивалентна.
Согласитесь, совпадения впечатляют. Но что же в фокусе этих совпадений? Сама идея повреждения. Есть Благо — Творчество. Чье творчество? Маркс не дает ответа. Но и не отмахивается от подобного вопроса. Ясно, что и для Маркса, и для его последователей предпосылкой (или недопроявленным светским метафизическим основанием теории) является присутствие в мире некоего Великого Творческого Огня.
Галина Серебрякова написала (далеко не лучший) роман о Марксе. И назвала его «Прометей». В советскую (конкретно — хрущевскую) эпоху роман о Марксе мог быть написан и опубликован только с высочайшей политической санкции. Санкцию давал лично Хрущев. Серебрякова только что вышла из лагеря, являлась наглядным примером не потерявшей веру в коммунизм жертвы сталинского режима. Хрущеву нужно было восполнить чем-то «красным» издержки проведенной им десталинизации. Серебряковой дали поработать в соответствующих (тогда еще не вывезенных на Запад) архивах. Продираясь к смыслу сквозь иносказания и плохую литературу, можно что-то понять. Это что-то вертится вокруг образа Огня.
Булгаков пытался проникнуть в тайну сталинской революционной веры и написал ради этого пьесу «Батум» (первое название — «Пастырь»). В пьесе молодой Сталин поднимает тост за некое братство революционеров. Вот что булгаковский Сталин говорит об этом братстве:
Сталин. Ну, что же… По поводу Нового года можно сказать и в пятый раз. Хотя, собственно, я и не приготовился. Существует такая сказка, что однажды в рождественскую ночь черт украл месяц и спрятал его в карман. И вот мне пришло в голову, что настанет время, когда кто-нибудь сочинит — только не сказку, а быль. О том, что некогда черный дракон похитил солнце у всего человечества. И что нашлись люди, которые пошли, чтобы отбить у дракона это солнце и отбили его. И сказали ему: «Теперь стой здесь в высоте и свети вечно! Мы тебя не выпустим больше!» Что же я хотел сказать еще? Выпьем за здоровье этих людей! Ваше здоровье, товарищи!
Ну, вот… Так много сказано о каком-то «ордене меченосцев». А если верить Булгакову, речь идет о совсем другом ордене. Об ордене «огненосцев», который хочет отбить Солнце у дракона, некогда укравшего этот вселенский огонь у людей. Ясно, что солнце — это подлинная человеческая огненная творческая сущность. А дракон — то, что эту сущность отчуждает. Что Прометей, вернувший людям огонь, что орден огненосцев, освободителей огня…
О таком же акте возвращения огненного дара говорит Горький в легенде о Данко.
«Данко смотрел на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они — как звери. Много людей стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства, и нельзя было ему ждать пощады от них. Тогда и в его сердце вскипело негодование, но от жалости к людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, может быть, без него они погибнут. И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их, вывести на легкий путь, и тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня… <…>
— Что сделаю я для людей?! — сильнее грома крикнул Данко. И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой. Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота».
Горький написал об огненном сердце Данко задолго до революции 1917 года. Булгаков вложил в уста Сталина слова о людях, вернувших человечеству Огонь творчества, похищенный драконом капитализма, в эпоху зрелого сталинизма.
А в 1925 году Назым Хикмет в своем стихотворении «Песня пьющих Солнце» предъявляет совершенно такую же, причем достаточно развернутую, метафизическую концепцию. Она заслужи вает того, чтобы быть развернуто процитированной.
Итак, «Песня пьющих Солнце»…
Эта песня — песня людей,
пьющих Солнце
из круглых кувшинов.
Это — космы волос,
водопадом огней
обдающих шеи и спины.
Это — огненный войлок гончих собак,
догоняющих зверя воем,
это — бешеный смерч
на обугленных лбах
босых медноногих героев.
Я тоже с героями рядом шагал,
я волосы солнечным светом обвил,
по мосту, ведущему к Солнцу, гремел,
трубил в разъяренные местью рога;
я Солнце из круглых кувшинов пил,
я песню с героями пел. <…>
В нашем походе
не нужно таких —
скованных по рукам и ногам
каторжной цепью слез родных,
тоской по родным очагам.
Нету места в нашей толпе тому,
кто трусливо на Солнце щерится,
тому, кто живет в пустой скорлупе
своего одинокого сердца.
А в этой расплавленной руде,
вылитой Солнцем на нас,
горит миллион кровавых сердец
в этот восторженный час.
Тот, кто с нами,
всегда и везде
сердце свое отдаст
этой клокочущей руде,
вылитой Солнцем на нас.
Нападение на Солнце.
Нападение на Солнце.
Мы захватим Солнце!
Мы захватим Солнце!
Наши пращуры —
железо, вода и огонь.
Наши жены
кормят Солнцем детей.
Наши медные бороды пахнут землей,
наша ладонь
пропитана жирным потом полей.
Наша радость густа
и нагрета кровью,
ею каждый путник повит,
как горячее юношеское изголовье
раздражением первой любви.
Вскидывая крючья лестниц на звезды,
ступая по черепам
погибших друзей,
мы подымаемся к Солнцу по воздуху
баснословной ордою людей.
Те, кто погибли, — погибли в борьбе.
Солнце служит для них могилой.
Их отвага гремит
в боевой трубе,
содрогаясь, как бычьи жилы.
Нападение на Солнце.
Нападение на Солнце.
Мы захватим Солнце!
Мы захватим Солнце!
Дымятся кровавые капли винограда,
грузные кирпичные трубы,
вращаясь, ревут.
Громко кричит вожак отряда,
тот, за которым идут.
Голос нашего вожака,
гремящий в пустынной мгле,
леденит глаза
голодным волкам,
пригибает траву к земле.
Прикажи нам умереть.
Прикажи.
Мы не боимся ни боя, ни казни.
Мы пьем в твоем голосе солнце и жизнь.
Мы — в энтузиазме энтузиазма.
На туманном занавесе
воспаленных пожарами дней,
в этой лаве светил,
в этом неудержимом потопе мчатся люди,
горяча огнегривых коней,
раздирая червонное небо
концами обугленных копий.
Нападение на Солнце.
Нападение на Солнце.
Мы захватим Солнце!
Мы захватим Солнце!
Земля медная,
небо медное,
вся вселенная — огненный водоем.
Песню пьющих Солнце пой.
Поем…
Мы снова сталкиваемся с огненосным рыцарством и метафизикой творческого огня. Огненосец Данко… Огненосец Сталин у Булгакова… Огненосная партия у Назыма Хикмета… Узкая традиция, передаваемая внутри метафизической коммунистической секты? Но Булгаков-то никак к этой секте не принадлежит. В том-то и дело, что некая огненосная тема возникает и у преданного коммунизму Назыма Хикмета, и у ненавидящего коммунизм Булгакова. Который не коммунизм хочет воспевать, а в личности Сталина разобраться. Интересно именно то, что об одном и том же Огне совершенно аналогичным образом говорят люди, не присягнувшие марксизму, подобно Назыму Хикмету или Галине Серебряковой. И даже не протянувшие ему руку, подобно Горькому. Булгаков марксизму враждебен, Леонид Андреев чужд. Но ведь и Андреев в своей метафизической пьесе «Анатэма» говорит то же самое, что и Назым Хикмет в «Песне пьющих Солнце». То есть буквально то же самое! Не нечто сходное, а один к одному:
