Збигнев Бжезинский - Еще один шанс. Три президента и кризис американской сверхдержавы
Более того, воссоединенная и снова обретшая уверенность r себе Германия создавала дополнительный стимул для нового порыва европейской интеграции, а спустя недолгое время и для расширения НАТО. Вряд ли можно было сомневаться в том, что Европа, включающая возрождающуюся Германию с сильным американским присутствием, скоро охватит и прежнюю Восточную Европу. Неясным и тревожным было одно: останется ли процесс приспособления к этой новой реальности столь же удивительно мирным, учитывая нарастающие волнения в Советском Союзе. Эта неуверенность усиливала возраставшее внутреннее напряжение в послетитовской Югославии, которая, как и Советский Союз, была многонациональным государством с доминирующим положением одной этнической общины.
Вот в таком контексте понятие «новый мировой порядок» стало для Буша средством поиска традиционной стабильности. Предотвращение распада Советского Союза или Югославии стало приоритетной задачей для администрации Буша, о чем она была не склонна заявлять публично. Позднее Буш в собственном отчете об итогах своего президентства отрекся от своих усилий сохранить Советский Союз.
Недооценив потенциал насилия в Югославии и переоценив жизнеспособность ее федеральной системы, сохранявшейся только благодаря уже ушедшему из жизни маршалу Тито, администрация Буша была застигнута врасплох эскалацией кризиса в Югославии. Неспособность Югославии пересмотреть полномочия центрального правительства стала причиной лобового столкновения между доминирующей Сербской Республикой и двумя ключевыми членами федерации — Хорватией и Словенией. Их декларации независимости в июне 1991 года вызвали быстрое сербское вторжение, приведшее к длительной и кровавой войне.
Эти события усилили страх администрации Буша по поводу того, что Горбачев утратит контроль за процессом распада советского блока и что его перестройка может перейти в насилие в самом Советском Союзе. Возможно, самым существенным было то, что Буш недооценил подлинную глубину проявлений антирусского национализма со стороны других этнических групп в условиях расшатанного государства и поддался соблазну считать Советский Союз синонимом России.
(Представления о том, что Советский Союз сумел сформировать советскую нацию, особенно закрепились среди бюрократии Государственного департамента. В качестве помощника президента в конце 70-х годов, глубоко убежденного в том, что многонациональный характер Российской империи был ее ахиллесовой пятой, я предложил скромную закрытую программу, направленную на поддержку стремлений к независимости со стороны нерусских национальностей Советского Союза. В ответ ведущие эксперты Госдепа по советским делам убедили государственного секретаря в том, что в действительности «советская нация» как мультиэтническое множество, подобное Америке, стала уже фактом и что такая программа была бы контрпродуктивной. Программа все-таки стала осуществляться.)
Ошибочные представления администрации на этот счет нашли свое отражение в стяжавшей дурную славу речи президента Буша, с которой он выступил в августе 1991 года в столице Украины и которую ведущий обозреватель «Нью-Йорк тайме» Уильям Сафир безжалостно назвал «котлетой по-киевски». Эту речь тысячи украинцев слушали в надежде, что президент ведущей демократической страны мира поддержит их стремление к независимости. К своему огорчению, они вместо этого услышали, что «свобода и независимость — не одно и то же. Американцы не поддержат тех, кто стремится к независимости, чтобы заменить уходящую тиранию местным деспотизмом. Они не будут помогать тем, кто распространяет самоубийственный национализм, основанный на этнической ненависти».
Эта бестактная речь была широко прокомментирована как попытка сохранить Советский Союз, отговаривая украинцев от стремлений к независимости. В свое оправдание Буш и его советник по национальной безопасности доказывали в мемуарах, что это заявление имело в виду совсем не украинцев, а Югославию, а также те части Советского Союза, где националистические выступления превратились в акты насилия. Они также уверяли, что доминирующая точка зрения в команде президента выражала поддержку «мирного распада Советского Союза».
Но такая версия (особенно в совместных мемуарах) также раскрывает значительное опасение, имевшееся тогда в Белом доме, относительно последствий возможного коллапса «сильного центра» в Москве и, соответственно, готовность помочь его сохранению. Джеймс Бейкер, государственный секретарь Буша, даже настаивал на том, чтобы Соединенные Штаты «сделали все, что мы можем, чтобы усилить центр». Единственным несогласным, постоянно выступавшим за распад Советского Союза, был министр обороны Чейни.
Несмотря на эти разъяснения, сделанные задним числом, Буш в своей речи, обращенной к украинцам, по существу одобрил проводившуюся в Советском Союзе реформу и даже пытался убедить своих скептически настроенных слушателей — «она обещает, что республики будут сочетать большую автономию с более свободным взаимодействием — политическим, социальным, культурным, экономическим, а не стремиться к безнадежной изоляции». После признания достоинств «большей автономии» (по не независимости) Буш заверил растерянных украинцев, что Америка намерена «развивать бизнес в Советском Союзе, включая Украину». В заключение своей речи президент, обращаясь к аудитории как к «советским гражданам, стремящимся создать новый социальный договор», заверил, что «мы соединимся с этими реформаторами и вместе пойдем по пути, ведущему к тому, к чему мы призываем, энергично призываем, — к новому мировому порядку».
Речь ненамеренно дала возможность проникнуть в суть стратегии и инстинктивные устремления, определявшие поведение Буша. Его ориентация на статус-кво, к тому времени значительно отставшая от событий, привела к безразличию к чувствам аудитории, ожидавшей от него сочувствия и поддержки и вместо этого встретившей холодный прием. Эта речь, несмотря на последовавшее позднее отречение, по существу была сильным и явным аргументом в пользу сохранения Советского Союза и, таким образом, была против украинских устремлений к независимости.
К счастью, она не была последним словом, и администрация не осталась связанной ею. Вскоре события вышли из-под контроля Буша и Горбачева и лишили эту речь всякого значения. Всего через несколько дней провал путча против Горбачева, организованного советскими сторонниками твердой линии, вызвал стихийное движение к независимости, к которому Соединенные Штаты не могли уже больше оставаться безразличными. Украина провозгласила независимость, и у администрации не было другого выбора, кроме как согласиться. Грохот развала Советского Союза начался с решительной и многозначительной серии последовательных выступлений балтийских республик. С явным нежеланием Горбачев в конце концов признал эту реальность в начале сентября, и Соединенные Штаты, предварительно предупредив Москву, что не могут больше ждать, немедленно признали независимость балтийских государств.
Короче говоря, политические события намного обогнали политические решения. Этот разрыв дополнительно усилил неуверенность относительно развития ситуации, и те, кто принимал политические решения, сами оказались в плену событий. К концу 1991 года Горбачев и Советский Союз стали историей. Борис Ельцин и урезанная Россия (примерно с 70 процентами прежней территории СССР и 55 процентами населения) теперь должна была получить помощь, чтобы выбраться из обвала, который с удивительно небольшим проявлением насилия сразу разрушил идеологию, имперскую систему, амбиции глобальной атомной державы и некогда жизнеспособную тоталитарную структуру.
Неудивительно, что теперь главными приоритетами для администрации Буша стало обретение уверенности в том, что советский ядерный арсенал не попадет в ненадежные руки государств-наследников, на территориях которых он размещался, и предотвращение того, чтобы это «выпущенное на волю» ядерное оружие не оказалось проданным и не исчезло где-нибудь за границей. В последний год администрации Буша главное внимание американская дипломатия уделяла временами трудным переговорам с независимыми Украиной, Белоруссией и Казахстаном относительно передачи всего этого оружия самой России. Этот вопрос потребовал много времени и больших усилий, и команда Буша занялась им с энергией и искусством, используя престиж Соединенных Штатов, возросший до небывалого уровня и в результате кончины Советского Союза.
К сожалению, стремительность развития событий и сложность возникших задач в условиях драматически меняющихся американо-советских отношений в течение предшествующих трех лет (не говоря уже о вызове, возникшем в конце 90-х годов в результате захвата Саддамом Кувейта и беспрецедентной военной операции в начале 1991 года) оставили администрацию Буша в интеллектуально истощенном состоянии и творчески обессиленной. Буш и его команда успешно справились с демонтажом «империи зла», но у них было мало времени, чтобы разработать план последующего за победой развития, которое они — так же, как и другие, — не смогли предвидеть в полной мере. До новых президентских выборов оставалось немного времени, и искушение почить на лаврах и положиться на туманные лозунги оказалось слишком сильным, чтобы ему противостоять.
