Олег Попцов - Хроника времён «царя Бориса»
Мой смех напугал его.
— Вы мне не верите?
— Отчего же, верю.
В этот момент двери лифта закрылись, и я уехал, ничего ему не объяснив. В этом что-то есть. Главный инспектор, главный инженер, главный архитектор, главный врач. И тут же — некий высший титул в мире интриг главный раскольник.
Шахрай сделал свой выбор. Надо идти дальше. Сергей Михайлович прощупывает тропу.
Сразу после амнистии узники Лефортова дают первые интервью. Поговаривают об их возвращении в большую политику. За исключением Анпилова, каждый посетовал на оторванность от жизни, изъявил желание отдохнуть и оглядеться. Генерал-полковник Ачалов сказал приметную фразу:
— Больше я не поддамся на провокации.
Это непростой вопрос: почему Белый дом и его сторонники решились на вооруженный конфликт? Почему они решились на штурм мэрии и «Останкино»? Для Президента ситуация была ещё более тупиковой, чем для парламента. Необходимость решительных мер становилась все более очевидной. Парламент в осаде набирал очки сострадания. Относительное спокойствие в регионах становилось зыбким. Очаг, провоцирующий повышение температуры в столице, продолжал действовать. Переговоры в Даниловом монастыре зашли в тупик. Жесткая, непримиримая позиция на переговорах, которую от имени парламента заявил Воронин, конечно же, свидетельствовала о нарастающей уверенности Белого дома, что Президент не воспользуется армией, не решится на применение оружия, а значит, он вынужден будет уступить парламенту, его к этому побудят регионы. Выступления Тулеева на сессии возбуждали депутатов, вселяли в них надежду: «Ура! С нами Кузбасс!»
У политики свои законы. Если потрясению суждено повториться, оно неминуемо повторяется как фарс. Но столь же закономерен и обратный ход. Теперь уже ясно — август 91-го при всем драматизме был фарсом. Октябрю 93-го, отчасти повторившему события, суждено стать трагедией.
Военная хунта внутри Белого дома меньше всего была расположена к философским умозаключениям. А зря. Они не учли трех моментов. Первое криминальности защитников Белого дома, их чувственной агрессивности и опьяненности правом употребить оружие. Чеченцы, участники боев в Приднестровье, волонтеры, казаки и просто искатели приключений, с легкостью приезжающие куда угодно, главное — туда, где стреляют. И, наконец, баркашовцы. Вся эта масса более предрасположена к анархическим, бунтующим действиям. Фактор профессиональной военной выучки был лишь у части уволенных в запас. Но и они в большей степени были готовы выступать на митингах, но не идти под пули. Хотя и обижены. Долой Ельцина! Долой Грачева! Еще сто раз долой, но повязать себя кровью — нет.
Второй фактор — завышение собственной значимости. Действительно, большинство региональных советов не поддержали Указ Президента, но из этого совсем не следовало, что регионы охвачены чувством солидарности с парламентом. Советы почти повсеместно не пользовались значимым авторитетом.
Хасбулатов последние месяцы жил в мире самовнушения, инициируя многолюдные сборы представительной власти, выступая на каждом из них с докладами, проникнутыми идеями вождизма и ненависти к Ельцину.
И, наконец, третий момент. Преждевременные «похороны» Президента. Они совершили ту же ошибку, что и путчисты в 91-м, которые преувеличили нелюбовь общества к Горбачеву, переоценили падение его популярности. Они слишком поверили летучим социологическим исследованиям и нашей постигающей вкус к сенсационности печати. Плюрализм не отделяет информацию от дезинформации. Он предоставляет равные права той и другой. Недуг излишней доверчивости — явление, скорее, психологическое. После выборов 12 декабря 93-го года проигравшие демократы будут предавать анафеме отечественную социологию и все исследовательские фонды и центры, вместе взятые, которые пророчили им победу. Знали ли депутаты доподлинно настроение в обществе? Конечно же, нет. Их недоумение по поводу отмолчавшейся Москвы выразил Руцкой на одной из первых своих пресс-конференций уже в качестве мини-президента на территории Белого дома:
— Я обеспокоен равнодушием общества и намерен немедленно выехать на заводы, раскрыть людям глаза и призвать их на защиту Конституции.
Неприязнь, переходящая в ненависть, непременно порождает слепоту разума. Даже если допустить всеохватную нелюбовь к Ельцину, а Указ № 1400 от 21 сентября парламентом трактовался как признание Президентом своего краха, то нельзя было допускать немыслимого тождества: нелюбовь к твоему противнику — есть выражение любви к тебе лично. Депутаты продолжали жить иллюзиями весеннего референдума, когда народ отказал в досрочных выборах как Президенту, так и депутатам. В доводах «за» или «против» мы очень часто ссылаемся на реакцию своих знакомых. Каждый из находящихся в Белом доме реакцию родственников воспринимал как факт общественного негодования. Палитра действительности получалась достоверной. Знакомые и соратники Анпилова, Руцкого, Хасбулатова, Сыроватко, Бабурина, Варфоломеева, Югина, генералов Тарасова и Макашова, депутата Челнокова были разными знакомыми и при сложении создавали иллюзорный образ общества, отвергающего власть Ельцина. А толпа сподвижников 3 октября, сначала на Смоленской площади, а затем прорвавшая кольцо истомленной непонятным ожиданием милиции (к тому времени она стояла в оцеплении Белого дома уже более десяти дней), была многолюдной. Вид этой толпы не просто взвинтил, он породил эйфорию, вернул ощущение силы, вседозволенности, всевластия. Желание мстить вырвалось наружу.
Но существовал ещё один побудитель агрессивных действий. Возможно, он более чем что-либо инициировал непримиримость А. Руцкого, Р. Хасбулатова, Ю. Воронина. Не верилось, что министр ГБ Баранников, утративший свой пост месяц назад и, по его собственному признанию, имевший в ГБ свою сеть, не сумеет привести в движение эти скрытые силы. Не меньшие надежды вселял Дунаев, бывший первый заместитель министра внутренних дел, убедивший депутатов в невлиятельности Ерина как главы МВД. Происходившее становилось похоже на некий фокус. Получившие отставку Баранников и Дунаев были немедленно подобраны противоборствующей стороной и решением парламента возвращены на свои высокие должности. Дунаев даже получил повышение и был назначен министром.
Я уже говорил — обе ветви власти испытывали чрезвычайный голод на профессиональные кадры. Одна и та же колода тасовалась по нескольку раз. Власть не знала сама, чем она в конце концов станет, и поэтому путано нащупывала замену на места выбывших. Отсеченные от президентской когорты Баранников и Дунаев не могли оказаться в другом лагере с пустыми руками, они пришли с легендой о своем влиянии в тех самых структурах, откуда они были изгнаны. И как доказательство этого влияния они захватили с собой информацию, компрометирующую исполнительную власть. Я не думаю, что, сложись ситуация иначе, проиграй это противоборство Ельцин, судьба двух генералов была бы в будущем благополучной. Они нужны были на момент столкновения. Ну а потом уже другая власть напомнила бы им о материалах, которые были оглашены ранее, об их женах, магазинах, норковых шубах, счетах в швейцарских банках. Являясь агентом как бы двух сторон, президентской и хасбулатовской, Баранников мог рассчитывать на будущее там, где властвовал либо тот, либо другой. Ельцин его изгнал сам, Хасбулатов был следующим, даже в случае своей победы в союзе с Руцким (что, кстати, спикер прекрасно осознавал).
Слухи о следственном управлении МВД, перешедшем на сторону осажденного парламента, о взбунтовавшейся Лубянке, конечно же, запускались в общественное сознание Баранниковым и Дунаевым. Первыми, кто верил в эту желаемую, но вымышленную информацию, оказывались депутаты. Сам ход последовавших затем событий лишь укреплял их веру. Легко отступившая милиция, легко совершившийся штурм мэрии, беспрепятственное движение вооруженных людей по Москве, ни одного заслона на их пути. В эти несколько часов город был открыт и беззащитен. Пишу эти строки и начинаю понимать, что ультиматум, заявленный Ворониным в Даниловом монастыре, был предчувствием близкой победы. Все шло по плану.
Мятежники споткнулись в «Останкино». Немыслимое поведение батальона специального назначения, который практически оголил мэрию, — это фрагменты хорошо разыгранной мятежниками партитуры. И что бы ни говорил впоследствии полковник Васильев — командир частей особого назначения — о якобы продуманном плане рассечения фронта атакующих, все это лишь усиливает чувство неуверенности и подозрительности. Последовавшая вслед за этими событиями, согласно распоряжению Президента, немедленная реорганизация частей спецназа подтверждает вывод — происшедшее не явилось случайностью. Как бы там ни было, а третьего октября к вечеру вернувшийся из загородной резиденции Президент, вертолет сел на Ивановской площади Кремля, получил неоспоримый шанс овладеть ситуацией. Президент понимал — силовое вмешательство без жертв обойтись не может. И, мучимый сомнением, он искал мирного решения, искал компромисса. Более того, весь предыдущий период непримиримые толкали Президента на крайние меры. Нужна была пролитая кровь, нужны были масштабные беспорядки, чтобы импичмент Президенту не встретил общественного сопротивления. И в июне, и в июле, и в августе, и в сентябре непримиримые ждали ельцинского срыва. И вот теперь ситуация развернулась на 180 градусов. То, что было невозможно для Президента вчера, стало необходимым и оправданным сегодня. Незаконно вооруженные люди учинили массовые бесчинства в столице. Президент обязан обеспечить безопасность сограждан, защитить их и подавить мятеж. Объективно с этой минуты общественное мнение на его стороне. Решительные действия, даже несмотря на их драматизм, восстановят его популярность. Россия любит сильную власть. Выход, который он мучительно искал, подарили ему непримиримые. Они пролили кровь. Теперь вопрос в другом — обладает ли он реальной силой, не замыкается ли круг верных ему людей стенами Кремля? Может ли он рассчитывать на армию? Сработают ли те сто с лишним генералов, которых аттестовал уже он? Грачев нервничает, сомневается. Ему нравится эта формула — армия вне политики. Сейчас они затеяли спор: кто должен отдать приказ? В угрозу штурма Кремля он не верил. Это возможно в одном случае, если армия и милиция перейдут на сторону парламента. Он ещё раз спросил у Ерина и Голушко, контролируют ли они ситуацию. Голос у Ерина бодрый — в полном объеме. Голушко, тот осторожнее — в основном да. Возможно, Москва так и не узнает, какую ночь она пережила с 3 на 4 октября. И в книге Президента опять же будет объективная субъективность.
