Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2
Невероятно интересно наблюдать за тем, как ощупывает гениальный мозг неизвестное ему самому, странное, чуждое… Обычный мозг от этого шарахается. Или гибко уклоняется, обходя препятствия. Гениальный мозг зачаровывается именно неудобным и непонятным. Зачаровывается всем тем, что опасно для его мышления. Мозг может находиться при этом на грани саморазрушения — гению плевать. Лучше это, чем удовлетвориться комфортными ответами. Гений может не понимать природы того странного и опасного, с чем он столкнулся. Но он будет двигаться навстречу этой природе, как рыба на нерест. Предназначение гения и его страсть — все опасное, странное, невероятное, противоестественное. Все то, чего не должно быть.
Обычный человек, погружаясь в это, сходит с ума. Гений сходит с ума тогда, когда этого нет. Он должен жить в среде, несовместимой с обычным, удобным, понятным, комфортным, правильным. В каком-то смысле гений — это мегаошибка, суперошибка. А одновременно и жертва, принесенная на алтарь человечества. Нет этой мега- или суперошибки — нет истории и нет человечества.
Маркс не понимает, как это может быть, чтобы Субстанция, отвергшая исторический дух, самосохранилась. Для Маркса очевидно, что Субстанция, отвергшая исторический дух, должна тлеть. Чуть быстрее или чуть медленнее разлагаться, вовлекая Форму в это разложение. Исторический дух для Маркса синонимичен энергии. А безэнергийность — наращиванию энтропии и тлению.
Превращенная Форма ведет себя не так, как предписывает подобный закон. Она ведет себя странно. Марксу абсолютно непонятно, в силу каких причин может возыметь место подобная странность. Форма лишена исторической энергии, но не истлевает? За счет чего? Маркс убежден, что нет и не может быть того, за счет чего Форма, обесточенная историческим духом, может не истлевать. Но эта его убежденность — входит в противоречие с его же гениальностью. Гений Маркса нашептывает ему, что возможен такой вариант, при котором Форма вместо того, чтобы мирно истлеть, начнет пожирать свое Содержание, покупая себе этим право на другую бытийственность, а точнее, антибытийственность. Маркс прислушивается к тому, что ему нашептывает его гений, и начинает изучать такую войну Формы с собственным Содержанием. Он называет эту войну — превращением.
Но тут мало дать название. Мало даже описать исследуемый парадоксальный феномен. Нужно еще и определить генезис.
Маркс понимает, что Форма не может сама воевать с Содержанием. Ибо на стороне Содержания — энергия, она же исторический дух. Содержание подключено к этому сверхгенератору. И чтобы нечто вторичное давало отпор Содержанию, да еще и побеждало его, нужен сверхгенератор, альтернативный Духу истории. Только такой сверхгенератор — самодостаточный и автономный — способен инициировать войну Формы с собственным Содержанием и ее победу над этим Содержанием. Но подобный, альтернативный духу истории и самодостаточный, сверхгенератор немыслим в рамках любой метафизики повреждения.
А значит, для исследования генезиса превращенных форм Марксу нужна новая метафизика. Он хочет к ней прикоснуться, страстно ищет ее и… и ужасно боится ее найти. Совсем как Фрейд.
Глава IV. Марксизм как мистерия
Если бы марксизм был только теорией, то, может быть, страстное желание Маркса прильнуть к какому-то метафизическому источнику, позволяющему проникнуть в тайну превращения, тайну войны Формы со своим Содержанием, ничего бы не привнесло в марксизм. Но марксизм — это не только теория. Обсуждать неявную метафизику марксизма — дело рискованное, ибо явной метафизики нет. И я лишь потому иду на риск, что, не рискнув подобным образом, нельзя нащупать третью (не эйнштейновскую и не фрейдовскую) светскую метафизическую трассу. Ту трассу, которая одна лишь только и может указать на что-то, способное утолить невероятный смысловой голод XXI века.
Но, повторяю, присвоение мировоззренческим системам неявного метафизического содержания — дело рискованное. Очень рискованное. В случае с марксизмом оно было бы и вообще безнадежным, если бы не одно обстоятельство. Это обстоятельство, как я уже не раз подчеркивал, пугало и восхищало Поппера, получившего заказ на дискредитацию Маркса и выполнившего этот заказ очень скверно, как и подобает посредственности, которая что ей заказали, то и отрабатывает.
Но даже Поппер — посредственность, отрабатывающая заказ, — столкнувшись с феноменом Маркса, завибрировал. А также испугался своих вибраций. И начал истошно вопить о том, что у Маркса есть амбиции светского пророка. И что это ужасно плохо. Почему это ужасно плохо? Читатель, спроси у Поппера и его поклонников. Я не знаю, почему это плохо. Но я знаю, что это действительно так. Что Маркс не чужд пророческих амбиций. И что возможность выявить действительную метафизичность Маркса (а не навязать Марксу чужую ему неявную метафизику) состоит как раз в том, что пророческие амбиции Маркса очевидны. А где пророческие амбиции, там и мистериальность. А где мистериальность, там и метафизичность.
Какова же мистериальность марксизма? Марксизма вообще и политического марксизма прежде всего, ибо оторвать марксизм от политики нельзя, в чем и состоит, по-видимому, особая притягательность марксизма даже для тех, кто не разделяет его отдельные положения.
Политическая мистерия, сочиненная Марксом, такова.
Есть исторический дух. Или — Дух истории.
Дух истории не может напрямую разговаривать с субстанцией. Ему нужен субъект. Для Маркса это социальный субъект. И Маркс называет социальный субъект, способный выйти на рандеву с Духом истории, классом.
Итак, есть Дух и есть класс, являющийся Избранником этого Духа. Класс-избранник — это передовой класс.
Кому-то не нравится классовый подход. Замените его субъектным и назовите другие субъекты, способные выйти на рандеву с Духом истории. Но, в принципе, важно не то, как назвать этот субъект (класс, элита, корпорация, каста). Важна сама логика отношений. Она описана Марксом блистательно.
Дух истории соединяется с Избранником, превращая этого Избранника в субъект, «класс для других». Только это соединение Духа с Избранником может превратить «класс для себя» в «класс для других».
Кстати, это разграничение между «классом для себя» и «классом для других» имеет для нас сейчас принципиальное значение. Ибо нам надо понять, (а) является ли российское правящее сословие классом, (б) является ли оно капиталистическим классом и (в) является ли оно «классом для себя» или «классом для других». Последнее важнее всего. И нет для нас сейчас более важной конкретной политической задачи, чем внятность в понимании этих самых (а), (б) и (в). Они-то и определяют все. Концепцию развития в том числе. Но дорога к этой внятности перекрыта пренебрежительным отношением к Марксу.
Итак, «класс для себя» — это мертвый реакционный класс, который не может соединиться с Духом истории. Дух истории говорит такому классу «адью!» — и класс корчится, не понимая даже, что с ним происходит. Ибо, говоря такое «адью!», Дух истории лишает класс способности мыслить, разрушает классовое сознание и самосознание.
Одновременно с мертвым «классом для себя» на арене истории действует «класс для других». Этот класс открыт Духу истории. Он как невеста для этого жениха. Вбирая в себя историческое, «класс для других» становится субъектом, классом-лидером.
На этом завершается первая фаза Марксовой мистерии. Но именно первая фаза, а не вся мистерия как таковая.
Во второй фазе класс-субъект обращается к субстанции под названием «народ».
Субстанция может быть исторически впечатлительной. И тогда она является историческим народом. Но она может быть лишена исторической впечатлительности. И тогда она спящий народ, а то и народ-мертвец и так далее.
Предположим, что субстанция исторически впечатлительна. Тогда, откликнувшись на историческое, привнесенное классом-лидером, исторический народ создает Форму — новое, более совершенное государство. Действующими лицами мистерии являются трое — исторический дух, передовой класс и народ. Эта троица создает государство.
Вторая фаза мистерии заканчивается. Начинается третья фаза. Передовое государство, уничтожая или поглощая другие, побуждает их к исторической состоятельности как единственной альтернативе исчезновению. Таков, например, смысл наполеоновской Франции. Такова классическая, между прочим, очень глубокая марксистская схема. И никто пока что не предложил схемы (теории, модели, доктрины) более глубокой, чем эта.
Исторический дух, соединяясь с классом-лидером, создает субъект.
Субъект движется к субстанции («народу»), которая может откликнуться на его вибрации (исторический народ), а может и не откликнуться (неисторический народ).
