Сергей Волков - Почему РФ - не Россия
когда, казалось бы, появилась почва для религиозно-идеологической нетерпимости,
она, тем не менее, не приобрела характера государственной политики. Скажем,
мусульманские правители Индии совершенно спокойно смотрели на наличие индуистов
и представителей других вероисповеданий не только среди своих подданных. но и
среди подвластных им правителей отдельных территорий.
Веротерпимость, а, следовательно, и идеологическая терпимость была нормой
практически всех традиционных обществ Востока и Запада. Как пример
идеологической нетерпимости обычно приводят инквизицию и крестовые походы. Но
следует помнить, что инквизиция была направлена не против иноверцев, а против
еретиков, т.е. отступников внутри самой господствующей религии. При
преследовании таковых, допускалось, тем не менее, существование целых групп
населения, находившихся вообще вне этой религии. Крестовые же походы
преследовали цель освободить от мусульман христианские святыни, а вовсе не
ликвидацию ислама как такового. По отношению к иноверцам могла существовать
дискриминация (повышенные налоги, ограничения в правах и т.д.), проводится
политика на привлечение их в лоно господствующей идеологии, но на практике
никогда не ставилась задача тотального единства в вере всего населения страны.
Могло быть и так, что какая-то религия категорически не допускалась, но это не
меняло всей картины, коль скоро допускались другие.
Причем наиболее характерный пример в этом отношении дают как самые классические
— «бюрократические» восточные деспотии. Как хорошо известно, основой идеологии
стран, входивших в ареал распространения китайской политической культуры было
конфуцианство, т.е. именно то учение, в центре внимания которого стояло
государство и вопросы государственного управления. И в то же время в странах
региона успешно распространялся буддизм — религия предельно
«антигосударственная», характеризующаяся прежде всего индивидуальным началом,
рассматривавшая объективный мир со всеми существующими там отношениями как
иллюзорный, а всякие связи, в т.ч. и социальные, как зло. Между тем буддизм мог
быть там государственной религией, в то время как сама государственность
продолжала базироваться на конфуцианстве (будущие чиновники обучались в
конфуцианских учебных заведениях, а виднейшие государственные деятели могли
относиться к буддизму чрезвычайно отрицательно). Свобода выбора даже между столь
различными идеологиями не ограничивалась. Тот факт, что в классической
бюрократической деспотии предельно «государственная» идеология мирно
сосуществовала с предельно «антигосударственной», причем последняя могла быть
государственной религией (опять же никого ни к чему при этом не обязывая), сам
по себе достаточно красноречив (особенно при сравнении с тем, как поступлено
было с буддистами в СССР, Монголии и Северной Корее).
Совсем иное мы видим в тоталитарных системах, отношение которых к религиям тем
более закономерно, что это системы прежде всего идеологические, и идеология
поэтому есть та область, в которой они менее всего склонны терпеть альтернативы.
Тоталитарным режимам иногда свойственно стремление создать в противовес старой
новую религию — будь то культ «верховного существа», попытки реанимации
язычества или советское «богостроительство», но они обычно бывают неубедительны
и кончаются неудачей по той причине, что превращается в религию сама основная
идеология тоталитарного режима, не нуждаясь больше ни в какой другой. Все
известные тоталитарные режимы со своими «священными писаниями» в виде
произведений основоположников учения, «житийной литературой» в виде биографий их
сподвижников («апостолов»), «богооткровенными» цитатами и изречениями на все
случаи жизни, «моральными кодексами», догматикой, носящими целиком
комментаторский характер «общественными науками», «падшими ангелами» в виде
уклонистов и ревизионистов и т.п. до смешного копируют мировые религии. И это
сходство тем комичнее, что рождено не осознанным стремлением к подражанию, а
объективной логикой функционирования тоталитарного режима.
Некоторое сходство с положением господствующей идеологии в тоталитарных
обществах можно усмотреть разве что в теократических государствах, само
возникновение которых обязано идеологии. Но весьма характерно, что в чистом виде
такие государства практически не встречаются (некоторое время такой характер
носило новорожденное арабское государство, но вскоре его утратило). Тем более не
являются теократическими христианские государства (ни православные, где
взаимоотношения между духовной и светской властью определяются понятием
«симфонии», ни католические, где высшая духовная власть находится вне
государства, ни протестантские, где главой церкви может быть светский
правитель). Даже самая воинственная религия традиционного общества — ислам, при
господстве в государстве допускает веротерпимость, «религия» же тоталитарного
режима абсолютно нетерпима. Вообще дело не в форме организации
священнослужителей, а в характере связи власти и идеологии. То же конфуцианство
всегда существовало для государства, а не государство для него, оно не было
намертво связано с конкретным правителем в том смысле, что государственная
мораль, воплощенная в конфуцианстве, стоит выше конкретной власти и может
осуждать «недостойного» правителя при его жизни. В тоталитарном обществе
существующая в данный момент власть всегда выше любой морали.
С другой стороны, связь правителя со своей «религией» в тоталитарном обществе
несравненно теснее. В конфуцианском обществе вполне возможны гонения на
конфуцианство со стороны «недостойного» правителя, причем не на конкретных
идеологов (что возможно и при тоталитарном режиме), а на конфуцианство как
таковое (бывали случаи, когда отдельные критикуемые им правители в пику ему
возвышали буддизм). В тоталитарном правитель может сколь угодно далеко отойти на
практике от догм и заветов своей «веры», но совершенно немыслимо, чтобы он мог
порвать с ней идейно, совершенно отбросив её или хотя бы открыто покуситься на
основные положения: это был бы уже другой режим — либо другой тоталитарный, если
идеология заменяется на другую (что на практике не встречалось), либо означает
переход к авторитаризму.
В социальных аспектах несходство традиционных авторитарных режимов с
тоталитарными наиболее существенно, хотя и не так очевидно. Тоталитарный режим
выражается обычно формулой «вождь и народ», и основой является полное равенство
всех, кто стоит ниже вождя (воистину, «в обществе, где все равны, никто не
свободен»). Он в принципе те терпит такого понятия и тем более элемента
социальной структуры, как аристократия, вообще не допускает существование более
или менее независимого и консолидированного высшего сословия, тем более
каких-либо форм его организации. Между тем практически во всех традиционных
обществах аристократия или иное высшее сословие существовали, и вообще это были
сословные общества, и мысль о равенстве всех подданных никогда не была присуща
политической мысли этих стран.
Есть и ещё одна очень показательная принципиальная черта
социально-идеологического плана. Непременным атрибутом тоталитарного режима
является культ «простого человека», пренебрежение к умственному труду вообще и к
его носителям в частности. Считается, что человек физического труда обладает
высшей нравственностью по сравнению с интеллектуалом, лучшей способностью к
управлению государством и даже большим художественным вкусом. «Пролетарское
происхождение» представляет в таком обществе самостоятельную ценность, причем
такого достоинства, которое обычно предпочитается всем прочим. Так вот и по
этому вопросу установки традиционно-деспотического и тоталитарного режимов
противоположны. Положение, по которому управлять должны именно образованные,
было краеугольным камнем китайской политической доктрины, возникнув в глубокой
древности (как говорил Мэн-цзы: «Есть дела больших людей, и есть дела маленьких
людей. Есть люди, напрягающие ум, и есть люди, напрягающие силу. Тот, кто
напрягает ум, управляет людьми, тот, кто напрягает силу, управляется людьми.
Тот, кто управляет людьми, кормится за счет других, тот, кто управляется людьми,
кормит других. Это — всеобщая истина Поднебесной»). В Китае были периоды (как
