Вадим Роговин - 1937
Аналогичные взгляды, пусть и не в столь резкой форме, Тухачевский и близкие к нему генералы высказывали даже перед Сталиным. В докладе на заседании Военного Совета 1 июня 1937 года Ворошилов говорил: «О том, что эти люди — Тухачевский, Якир, Уборевич и ряд других людей — были между собой близки, это мы знали, это не было секретом… В прошлом году, в мае месяце, у меня на квартире Тухачевский бросил обвинение мне и Будённому, в присутствии т. т. Сталина, Молотова и многих других, в том, что я якобы группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику и т. д. Тов. Сталин тогда же сказал, что надо перестать препираться частным образом, нужно устроить заседание Политбюро и на этом заседании подробно разобрать в чём тут дело. И вот на этом заседании мы разбирали все эти вопросы, и опять-таки пришли к прежнему результату.
Сталин: Он отказался от своих обвинений.
Ворошилов: Да, отказался, хотя группа Якира и Уборевича на заседании вела себя в отношении меня довольно агрессивно. Уборевич ещё молчал, а Гамарник и Якир вели себя в отношении меня очень скверно» [954].
Такого рода выступления с резкой критикой одного из ближайших сталинских приспешников, к тому же своего непосредственного начальника, могли в то время позволить себе только деятели военного ведомства.
Об острых противоречиях между Ворошиловым и группой Тухачевского свидетельствует письмо Уборевича Орджоникидзе — единственному из членов сталинского Политбюро, к которому военачальники могли апеллировать. В этом письме, написанном 17 августа 1936 года, Уборевич сообщал: «Ворошилов не считает меня способным выполнять большую военную и государственную работу… Нужно тут же сказать, что ещё хуже оценивает он Тухачевского. Тухачевский, по-моему, от этих ударов и оценок потерял много в прежней своей работоспособности… Если т. Ворошилов считает меня малоспособным командиром для большой работы, то я очень резко и в глаза и за глаза говорю о его взглядах на важнейшие современные вопросы войны» [955].
На процессе 1937 года подсудимые признали, что вели между собой разговоры о необходимости отстранения Ворошилова от руководства армией.
В-шестых, Сталин не мог не испытывать тревоги по поводу того неподдельного престижа и уважения, которые завоевали в народе выдающиеся полководцы. Как подчёркивал Кривицкий, даже в последние годы коллективизации, когда авторитет Сталина был низок, как никогда, «эти генералы, особенно Тухачевский, пользовались огромной популярностью не только у командиров и рядовых красноармейцев, но и у всего остального народа» [956]. Такое исключительное признание сохранилось за ними и в последующие годы. Рассказывая о выступлении Тухачевского на VII съезде Советов (1935 год), «невозвращенец» А. Бармин, близкий к советским военным кругам, отмечал: «Когда Тухачевский появился на трибуне, весь зал стоя встретил его бурей аплодисментов. Эта овация отличалась от других своей силой и искренностью». Комментируя это свидетельство, Троцкий писал: «Сталин, несомненно, различил хорошо оттенок этой овации, отметил и припомнил Тухачевскому через несколько лет» [957].
На процессе «право-троцкистского блока» Бухарин заявил, что он в среде «заговорщиков» называл Тухачевского «потенциальным „наполеончиком“», опасаясь его бонапартистских устремлений. В этой связи А. М. Ларина отмечает, что со слов Бухарина ей известно: «наполеончиком» назвал Тухачевского Сталин в разговоре с Бухариным, а последний убеждал Сталина, что Тухачевский вовсе не рвётся к власти [958].
В-седьмых, полководцы Красной Армии лучше, чем кто-либо иной, знали истинную цену «подвигов» Сталина в гражданской войне, о которых всё громче говорилось в официальной печати. Эта пропагандистская кампания была открыта, по существу, самим Сталиным, который на заседании Политбюро и Президиума ЦКК в сентябре 1927 года, отвечая на критику Троцким его многочисленных ошибок в годы гражданской войны, заявил: «Имеется ряд документов, и это известно всей партии, что Сталина перебрасывал ЦК с фронта на фронт в продолжение трёх лет на юг и восток, на север и запад, когда на фронтах становилось туго» [959]. Эта хвастливая самохарактеристика была перефразирована и усилена Ворошиловым в угодливой статье «Сталин и Красная Армия», где утверждалось: Сталин «являлся, пожалуй, единственным человеком, которого Центральный Комитет бросал с одного боевого фронта на другой, выбирая наиболее опасные, наиболее страшные для революции места» [960].
Из сознания советских военачальников не могла изгладиться память о том, что, вопреки официально культивируемой версии о «героической» роли Сталина и Ворошилова в боях под Царицыным, Центральный Комитет вывел их из состава Военного совета Южного фронта, а затем отозвал из Царицына за самоуправство, партизанщину и отказ считаться с решениями ЦК и подчиняться Реввоенсовету республики.
Вплоть до середины 30-х годов предметом непрекращающихся дискуссий в военных кругах был вопрос о причинах поражения Красной Армии в польской кампании 1920 года. Участникам этой кампании было хорошо известно, что Сталин, занимавший тогда пост члена Военного совета Юго-Западного фронта, отказался выполнить решение ЦК и директиву главкома о переброске 1-й Конной и 12-й армий на помощь возглавляемому Тухачевским Западному фронту, ведущему наступление на Варшаву. Это явилось одной из главных причин срыва наступления и неудачи всей польской кампании. Начиная с 1923 года, был выпущен целый ряд военно-исторических трудов, посвящённых этой главе гражданской войны. В некоторых из них, например, в книге бывшего командующего Юго-Западным фронтом Егорова «Львов — Варшава», вина за поражение Красной Армии возлагалась на Тухачевского. Такого рода суждения были высказаны и во время прошедшей в 1930 году дискуссии о советско-польской войне, на которой один из выступавших заявил: «Тухачевского за 1920-й год вообще надо бы повесить» [961].
В других трудах, в том числе в третьем томе «Истории гражданской войны», при анализе причин поражения Красной Армии говорилось об ошибках командования Юго-Западного фронта (Егоров и Сталин). Последней из работ, объективно освещавших историю польской кампании, была книга Кутякова «Киевские Канны», написанная в 1935 году. В дневниковых записях конца 1936 — начала 1937 года Кутяков писал о неминуемой расправе, которая должна постигнуть его за эту книгу: «Мои „Канны 1920 г.“ есть петля на моей шее, они загубят при первом удобном случае. Значит к этому нужно быть готовым»; «„Канны“ написаны моей кровью, потом и всем сердцем, несмотря на это, они мне как в прошлом, так и теперь, кроме страшного несчастья, ничего не дали и не дают» [962].
На заседании Военного Совета 2 июня 1937 года Сталин разразился грубой бранью в адрес Кутякова, назвав его книгу «дрянной штукой», цель которой состоит в том, чтобы «разоблачить Конную армию». Попутно Сталин лягнул командарма 2 ранга Седякина за то, что он написал к этой книге «сомнительное предисловие и даже подозрительное» [963].
Как видим, у Сталина было достаточно причин для того, чтобы испытывать недоверие и враждебность к советскому генералитету.
К этому следует прибавить, что в зарубежных и эмигрантских кругах непрерывно фабриковались провокационные версии о намерении советских военачальников свергнуть Сталина. В создание этих версий, призванных непрерывно будоражить подозрительность Сталина, немалый вклад внесла книга белоэмигрантского писателя Романа Гуля «Красные маршалы», выпущенная в 1932 году (включенный в эту книгу очерк о Тухачевском был впервые опубликован несколько ранее). Обладавший бойким пером Гуль утверждал, что «головка» Красной Армии «высвобождается из-под контроля партийного аппарата. Думается, верно мнение, что смена террористическо-коммунистической диктатуры выйдет из группы военных — руководителей Красной Армии, которая обопрётся в первую очередь на крестьянство» [964].
В книге Гуля, представлявшей причудливую смесь подлинных фактов с явными выдумками автора, претендентами на «ликвидацию коммунистической диктатуры» были объявлены Тухачевский и Блюхер. При этом Гуль называл Тухачевского ставленником Троцкого, всецело обязанным последнему своим продвижением по службе. Ещё более фантастической была написанная Гулем биография Блюхера. Автор называл официальные советские данные о Блюхере «фальшивыми» и в противовес им выдвигал версию о таинственности судьбы Блюхера, которого именовал «полководцем под псевдонимом», «выбравшим себе имя победителя Наполеона при Ватерлоо». В книге приводились разноречивые суждения зарубежной и эмигрантской печати, включая такие перлы: «Блюхер говорит с сильным немецким акцентом», «Блюхер — военнопленный немецкий офицер, бывший правой рукой полковника Бауэра», «Блюхер — выхоленный человек с отполированными ногтями» и т. п. [965]
