Борис Кагарлицкий - Политология революции
Ни та, ни другая сторона не понимали специфики переходного периода. Распад советской экономики породил беспрецедентный спад производства. Опыт мировой истории свидетельствует, что рабочее движение оказывается на подъеме тогда, когда и экономика находится на подъеме. Нет смысла бастовать на предприятии, которое оказалось на грани закрытия.
Однако еще более важным фактором стала социальная дезорганизация 1990-х. Масса людей утратила старый социальный статус, не обретя нового. Люди не осознавали своих интересов просто потому, что консолидированного, определенного интереса у них объективно не было.
Как определить социальный статус рабочего, который не получает зарплату? Пролетарий? Раб? Но тот же рабочий получает «натуральную компенсацию» в виде продукции своего завода или товаров по бартеру. Эти изделия он и члены его семьи продают на рынке. Может быть, они стали коммерсантами? Мелкими буржуа? Между тем питаются они картошкой со своего огорода. Что это – новое крестьянство? Возврат к натуральному хозяйству?
«Многие наемные работники даже не могут быть признаны вполне «рабочими», – сетовал известный экономист Андрей Колганов. – Источники существования миллионов из них – это в первую очередь не заработная плата на основном рабочем месте, а нелегальная занятость в мелком бизнесе или в качестве наемных рабочих в торговле и сфере услуг, натуральные доходы с садовых участков, плюс пенсии и пособия членов семьи».[523]
Следствием такого положения дел было и вполне закономерное отсутствие классового сознания. «Полная потеря классом исторической памяти, – констатировала леворадикальная газета «Бумбараш-2017». – Белые, чистые листы бумаги. Рабочие скучены тысячами и десятками тысяч на просторных площадях. Их мозолистая рука лежит на заводах и фабриках и может в любой момент остановить производство. По сути, сегодня в среднем это миллионы отдельных граждан, не идентифицирующих себя как класс. У них нет солидарности даже в борьбе за заработную плату, борьбе, которую они, в принципе, могут вести самостоятельно. Для простой экономической борьбы за лишний рубль ни марксизм, ни коммунистическая партия не нужны. Но сегодня в классе часто нет и такой борьбы. Есть страх, есть конформистские настроения, есть близкие знакомства с начальством. Есть уступчивость, разобщенность, замкнутость, конкуренция между рабочими».[524]
Это тяжелое состояние рабочего класса, впрочем, было результатом не только социального кризиса 1990-х годов, но и многолетнего советского опыта, полностью отучившего людей от самоорганизации и борьбы за свои права.
В 1990-е годы оппозиционеры постоянно жаловались на «манипулирование» и даже «зомбирование» народа, осуществляемое официальными масс-медиа. Однако что делает пропаганду эффективной? Почему в одних случаях технологии манипулирования дают блестящий эффект, а в других проваливаются? Секретом успеха манипуляций 1990-х годов была именно неопределенность социального положения большей части народа, отсутствие у нее устойчивых осознанных интересов.[525]
Новое классовое сознаниеК концу 1990-х положение дел Стало меняться. Буржуазная реставрация – на системном уровне – достигла успеха. Общество реорганизовалось в соответствии с правилами капитализма. Но именно это и стало главной политической и культурной проблемой для российского либерализма. Новое поколение действительно лучше вписано в буржуазный порядок. Но, соответственно, оно лучше понимает устройство этого порядка. И потому и более способно к эффективному сопротивлению. Что же до социального конфликта, то порождают его не коммунистические агитаторы, а объективные противоречия системы.
Важным рубежом стал дефолт 1998 года. Он создал предпосылки для роста промышленности, а тем самым и для становления рабочего движения. Однако в краткосрочной перспективе главные перемены произошли не в рабочей среде, а в «среднем классе».
Неолиберальная экономическая реформа не смогла (и не могла) обеспечить благосостояние для большинства, но она оказалась в состоянии создать небольшой и хорошо обеспеченный «средний класс» в столицах и нескольких крупнейших городах. Эти социальные группы отличались крайним эгоизмом, приписывая свой успех исключительно собственным достоинствам f (образование, динамичность, молодость). И напротив, бедственное положение большинства объяснялось ими как результат некомпетентности, необразованности, заскорузлости этого большинства – «совков». Следовательно, система жестока, но справедлива, поощряя лучших (сильных) и наказывая худших (слабых). Именно новые средние слои стали опорой либерализма в России.
Дефолт 1998 года ударил прежде всего по средним слоям. Они теряли сбережения, работу. В считанные часы «сильные» стали «слабыми». Поскольку люди редко склонны винить в своих бедах самих себя, оставалось только винить систему. Шок был такой силы, что радикально ситуацию не изменил даже экономический подъем, восстановивший к 2002—2003 годам благосостояние средних слоев. Несправедливость капитализма и неэффективность свободного рынка были осознаны средними слоями, более того, это осознание стало частью их культуры. Несмотря ни на что, они начали леветь. Это полевение было в большинстве случаев достаточно умеренным, но вполне достаточным для того, чтобы спровоцировать глубокий кризис либерализма в России. С самого начала он имел весьма узкую социальную базу, а теперь потерял даже ее.
В подобных условиях технологии манипулирования вдруг повсеместно стали давать сбои, а в средних слоях недовольство стало ощущаться даже сильнее, нежели в угнетенных низах общества.
Два вывода, которые из этого следуют, лежат на поверхности. С одной стороны, возникает почва для крупномасштабных социальных конфликтов. Это осознают и элиты – отсюда внезапно охвативший их страх перед революцией. Марксистский прогноз, пусть и с опозданием на десятилетие и с существенными корректировками, начинает, наконец, сбываться.
А с другой стороны, в условиях, когда традиционные методы манипулирования не срабатывают, идеология либерализма агонизирует, власть неизбежно становится все более авторитарной. Путинская стабильность закономерно должна была оказаться гораздо более жесткой, нежели ельцинский хаос. Причину авторитаризма надо искать не в личных качествах правителя и его окружения, не в его прошлом и не в опыте, накопленным им за годы работы в секретной службе (хотя все эти знания, несомненно, пригодились ему на посту президента). Причину происходящего надо искать в динамике развития самого российского капитализма.
Время политического либерализма закончилось, поскольку настал этап укрепления власти корпораций. Все условия и правила жизни обозначились с полной и недвусмысленной ясностью. Если не удается больше поддерживать стабильность с помощью манипулирования, остается лишь путь прямого принуждения или насилия – отсюда и изменения в законодательстве и новые – национально-консервативные – лозунги власти.
Глава XI. Преимущество опоздавшего
События 2004 года на Украине вызвали в Кремле несомненную панику, другое дело, что продолжалась она недолго. Со своей стороны, оппозиционные политики начали с завистью поглядывать на своих украинских коллег, которые на первых порах тоже не отличались ни особой смелостью, ни серьезным радикализмом, но сумели же воспользоваться благоприятными обстоятельствами!
У патриотических деятелей появлялась возможность в очередной раз предложить свои услуги не только недовольной Кремлем части бизнеса, но и самому Кремлю – во имя защиты интересов Отечества от происков Запада. Парадоксальным образом, одни и те же лозунги использовались для обоснования взаимоисключающих политических выводов. А политики, делавшие подобные заявления с легкостью меняли избранные комбинации – как цветовые элементы в кубике Рубика.
Власть заявляла о необходимости противостоять американскому заговору. Думская оппозиция призывала отстаивать национальные интересы и ради этого – сменить власть. Относительно тональности и содержания каждого подобного заявления оппозиционеры тщательно и подробно советовались с администрацией. Но и достигнутые соглашения не выполняли, тем более что в разных кабинетах администрации советы им давали разные...
Оранжево-коричневыеЛидеры КПРФ бросались из крайности в крайность. Зюганов вполне в духе либеральных журналистов жаловался на «триста миллиардов долларов, ежегодно отбираемых бюрократией у буржуазии»[526], а затем с таким же пафосом обрушивался на «русофобов» и иностранных агентов, готовящих в России «оранжевую революцию».
Куда больше здравого смысла и последовательности проявил лидер партии «Родина» Дмитрий Рогозин. Он прекрасно понимал, что украинский кризис изначально представлял собой не столько борьбу за власть, сколько борьбу внутри власти, не столкновение интересов России и Запада, а противоборство группировок внутри самой России и Украины, опиравшихся на помощь западных партнеров. Вывод, сделанный Рогозиным, был предельно прост и цинично верен: наращивая критику власти можно одновременно укреплять отношения с теми группировками внутри администрации, которым эта критика выгодна.
