Борис Николаевский - История одного предателя
Энтузиаст, весь отдавшийся одной думе, Гершуни обладал необычайною силою личного воздействия на тех, с кем ему приходилось сталкиваться. На взгляд постороннего наблюдателя-скептика в свое поведение он нередко вносил элемент театральности. Достаточно напомнить про жест, который он сделал, когда после ареста в Киеве его заковывали в цепи: он нагнулся и молча поцеловал железо кандалов. Более искусственный, более деланно-театральный жест, кажется, трудно и придумать. И, тем не менее, он произвел незабываемое впечатление на тех, кто его видел, — а эти видевшие, — тюремщики и жандармы, — по роду своей профессии не принадлежали к разряду людей особенно впечатлительных: неподдельная внутренняя страсть заставляла забывать о том, что в каждом другом должно было казаться надуманной позой. Естественно, что во много раз более неотразимым было влияние Гершуни на молодежь: во многих ее представителях именно он разбудил будущих террористов.
Менее заметной для внешнего мира, но еще более значительной для судеб молодой партии была роль М. Р. Гоца. В названной руководящей «тройке» он был старшим по возрасту и еще более — по жизненному опыту. Сын московского миллионера, в середине восьмидесятых годов он вошел в революционный кружок, был арестован и сослан в Сибирь, где в 1889 г. принял участие в протесте якутских ссыльных против тех тяжелых условий, которые создавала для ссыльных администрация. Против протестантов были применены суровые меры. Несколько человек было убито, — остальные избиты и преданы суду, который закончился казнью троих и ссылкой на каторжные работы еще 20 человек. М. Р. Гоц был в числе последних. Только в 1899 г. он вышел на свободу и смог вскоре выехать заграницу, куда его, помимо всего прочего, толкала необходимость лечиться: во время якутского избиения приклад солдатской винтовки пришелся по становому хребту, результатом чего были никогда не прекращавшиеся загадочные боли. Только в 1904 г. была выяснена их причина: разраставшаяся опухоль давила на спинной мозг, вызывая нестерпимые боли и приведя к параличу конечностей. Устранить опухоль можно было только оперативным путем, причем было известно, что эта операция имеет много шансов стать смертельной. Гоц пошел на нее, — и в 1906 г. умер под ножом хирурга. (умер после операции — от эмбл. легких,).
Но это относится уже к более позднему времени. В 1901–02 г.г. Гоц, хотя и прихварывавший, был еще полон энергии и сил. Особого литературного таланта у него не было, но писать он умел просто и ясно, четко выделяя свои основные мысли. Читатель его статей всегда знал, чего хочет их автор. Это умение выделять основную мысль Гоц внес и в политически-организационную работу новой партии. Он с самого начала стал ее руководящим политиком и организатором. Этому делу он отдал всю свою неисчерпаемую умственную энергию, и его роль в политическом редактировании была огромна. Наряду с этим он стал центральной фигурой в партии, к которой обращались по всем руководящим делам организационного порядка.
В тесных отношениях с этой руководящей «тройкой» был Азеф, который с самого начала выделился трезвым практицизмом суждений и умением предусматривать все детали намечаемых предприятий. Это особенно сближало его с Гершуни. По свидетельству Чернова, уже в этот период Гершуни был так близок с Азефом, что вместе с ним проявлял и расшифровывал приходившие из России письма с секретными сообщениями о делах организационного характера. Для Азефа эта близость была особенно интересна, так как именно Гершуни был инициатором постановки вопроса о применении террора. Разговоры на эту тему велись в очень узком кругу: кроме указанных четырех человек в них едва ли кто-нибудь был посвящен. В принципе возражений против террора не встретилось, но открыто с пропагандой этого метода борьбы выступить было решено только после того, как какая-нибудь инициативная группа совершит террористический акт центрального значения. Партия, как было условленно, согласится признать этот акт своим и даст указанной инициативной группе права партийной боевой организации.
Гершуни заявлял, что он берет на себя эту задачу, и не скрывал, что первый удар, для которого, по его словам, уже имелись добровольцы, будет направлен против министра внутр. дел Сипягина. Почти несомненно, что в этих пределах о готовящемся покушении был осведомлен и Азеф: план в деталях никому не мог быть известен, так как он был во многом съимпровизирован позднее Гершуни на месте.
В департамент полиции за эти месяцы Азеф писал довольно часто и подробно. В его письмах звучали нотки полного удовлетворения лазутчика, пробравшегося в самый центр вражеского стана: «В Берлине и Париже я попал в центр». Особенно подробно доносил он про Гершуни, вполне определенно подчеркивая его руководящую роль во всех заграничных переговорах и в предприятиях новосозданной партии вообще. Когда в конце января 1902 г. Гершуни собирался в Россию для объезда местных групп и осведомления их о состоявшемся объединении, Азеф сообщил Департаменту и точную дату его выезда из Берлина, и намеченный маршрут поездки. Но все эти свои сообщения Азеф сопровождал настоятельной просьбой не арестовывать Гершуни: «брать его, писал Азеф, — ни под каким видом не следует пока. Имейте это в виду». «Но из глаз его не упустим», — самодовольно прибавлял Азеф в конце своего донесения. Департамент Полиции таким образом имел полную возможность арестовать Гершуни, но он согласился с доводами Азефа. «Гершуни, — самоуверенно писали из Департамента к Зубатову, — теперь от нас никуда не уйдет, так как стоит непосредственно близко к агентурному источнику и немедленный арест его, оставив нас в темноте, пользы принесет мало, а агентуру может скомпрометировать». Поэтому решено было дать возможность Гершуни совершить свою, — «очень интересную», как подчеркивал Департамент, — поездку по России, чтобы выяснить, с кем именно он будет встречаться, и иметь возможность произвести позднее массовые аресты повсюду.
План этот был далеко не плох, но расчет был сделан так сказать без хозяина: опытный конспиратор, Гершуни легко заметил слежку и быстро от нее отделался. Никаких его свиданий полиция проследить не смогла, — и за ее излишнюю самонадеянность заплатил головой министр внутренних дел Сипягин.
Немедленно по приезде в Россию Гершуни сосредоточил свое внимание на подготовке покушения против этого последнего. Добровольцем, который вызвался на это дело, был молодой киевский студент Ст. В. Балмашев. Непосредственная подготовка к покушению была проведена Гершуни совместно с П. П. Крафтом и M. M. Мельниковым, которые входили в состав саратовского центра партии социалистов-революционеров. По плану Балмашев, если бы ему не удалось стрелять в Сипягина, должен был бы сделать попытку убить обер-прокурора синода К. П. Победоносцева, — одного из вдохновителей крайней реакции в России. Все приготовления велись в Финляндии; оттуда 15 апреля 1902 г. выехал Балмашев, переодетый в форму адъютанта. В последнюю минуту покушение едва не расстроилось: только в вагоне «офицер» заметил, что он забыл в гостинице такую необходимую часть военного туалета, как сабля. Пришлось по дороге купить новую. К министру он приехал немного ранее назначенного для приемов часа, — с таким расчетом, чтобы встретить его в вестибюле. Расчет был точен: «адъютанта вел. кн. Сергея», — как себя назвал Балмашев, — впустили в приемную, и когда появился министр, несколько удивленный, зачем к нему приехал специальный посланец великого князя, Балмашев вручил ему в запечатанном пакете приговор Боевой Организации и двумя выстрелами из револьвера убил его наповал.
Это было первое выступление Боевой Организации. Балмашев за него заплатил своей жизнью; военный суд приговорил его к смертной казни, которая и была приведена в исполнение. 16 мая он был повешен в Шлиссельбурге.
В течение нескольких дней после покушения Гершуни оставался в Петербурге. Он предполагал за первым ударом нанести второй и третий: во время похорон Сипягина офицер-террорист Григорьев должен был убить Победоносцева, а невеста этого офицера, Юрковская, во время имеющей возникнуть суматохи, должна была совершить покушение на петербургского генерал-губернатора Клейгельса, отличившегося жестокостью расправ со студентами-демонстрантами. Эти покушения расстроились, так как Победоносцев предусмотрительно не поехал на похороны. Только после этого Гершуни благополучно выехал из Петербурга. Полиция на его след напасть не смогла, хотя о пребывании его в столице ей было известно и о причастности его к покушению она догадывалась.
Убийство Сипягина произвело огромное впечатление в стране. Особенный подъем испытывали, естественно, социалисты-революционеры, которые вводили теперь террор в арсенал средств революционной борьбы, — и в первую очередь Гершуни. Об его тогдашних настроениях рассказал С. Слетов, — товарищ Гершуни по партии, в те дни случайно с ним встретившийся на железнодорожной станции: «он бодр и жизнерадостен. Весь дышит первым и крупным успехом. В начале было дело, — цитирует он. Гордиев узел разрублен. Террор доказан. Он начат. Все споры излишни». Начался новый решающий период борьбы, когда надо уметь все поставить на карту, — не считаясь с тем, что это вызовет жесточайшие репрессии. «Пора выступать молодежи. Пусть грешит против конспирации. Время не ждет. Дана команда: все наверх».
