Максим Калашников - Наперекор
Однако если мы углубимся в историю всех этих прорывов, то увидим, что совершали их люди нестандартные, бунтари, нарушители обывательского спокойствия. Те, кто не «как все», нестаден по натуре своей. Еретик. И если вы прочтете мою книгу «Хроники невозможного», то узнаете намного больше о роли бунтарей и хулиганов в развитии человечества. О великой миссии переступающих пределы.
Но вот беда, друг вы мой, читатель: такие люди плохо выживают в больших городах, в мегаполисах. Конечно, Большой Город дает много возможностей проявить себя, найти нужные связи, разбогатеть и сделать карьеру. Город есть средоточие капиталов, умений, потребностей. Но есть и оборотная сторона: в мегаполисе людской материал приобретает ярко выраженную стадность. Стандартность. Мегаполисы отторгают неординарно мыслящих, как бы нас ни тщились уверить в обратном идеологи мертвящего «постиндустриализма».
Сейчас мегаполисы занимают 2,1 млн квадратных километров на лике планеты. Если «сдвинуть» их воедино, то они займут прямоугольник: тысячу километров в ширину, 2100 километров в длину. Не так уж и много. Но уже сейчас в мегаполисах живет более половины населения Земли. А будет еще больше. Подавляющее большинство людей белой расы стали обитателями огромных городов.
Это удобно. Но это же убивает белую расу, ее творческие способности. Дело не в расизме – просто именно белые стали наиболее урбанизированными людьми, «народами больших городов». В мегаполисах белые вырождаются, становятся тупыми потребителями и сексуальными извращенцами. Падает их рождаемость. Кажется, это банально и общеизвестно. Но есть научные исследования, которые прекрасно объясняют, что творится с обитателями огромных мегаполисов-муравейников. И когда современных интернет-людей называют хомяками, то попадают в точку.
В 1968 году американский социолог Джон Колхаун построил модель большого города, населенную мышами. Почему мышами? Потому что по сложности и разнообразию своего общественного устройства они не уступают обезьянам, но гораздо меньше приматов, да и живут «быстрее». Мышиную популяцию наблюдать от поколения к поколению проще, чем стадо обезьян. Ибо месяц жизни для мыши как год жизни для людей. Так вот, исследование Колхауна отлично показало, что происходит с человеками в скученности мегаполисов и мегалополисов. (Е. Вишневская. «Хомяк нашего времени» – «Наука и жизнь», май, 2014 г.)
Американец поместил четыре пары мышек в утопический мирок площадью в 2,7 кв. м и высотой в 1,4 метра. Вода, еда и гнездовой материал здесь никогда не кончались, система тоннелей из проволочной сетки давала постоянный доступ к жизненным благам. Ограничитель был один – жизненное пространство. И что получилось? Сначала восемь мышей-прародителей стали бурно плодиться. Население «города» удваивалось каждые 55 дней. Через 315 дней в «городе» жило уже 620 особей. Но с этого рубежа рождаемость мышей стала резко сокращаться. Последнее жизнеспособное потомство появилось на 600-й день опыта. Именно в этот промежуток времени – между 315-м и шестисотым днем – структура социума пришла в упадок. Началась невиданная «порча нравов». Родители стали выкидывать деток из гнезд, не вскормив их. Старшие особи стали калечить младших. Мачо (самцы-доминанты) прекратили охранять территорию и своих самок. Недоминантные самцы стали вести себя пассивно, зато у самок начался «феминизм» – они принялись проявлять агрессию.
Через 600 дней наступил финал. Самки перестали рожать, самцы не спаривались с ними, не флиртовали с самками, не дрались с соперниками. Они лишь ели, пили, спали и ухаживали за собою, став этакими «метросексуалами». Тогда сию категорию самцов Колхаун прозвал «красавчиками» – они отличались блестящей ухоженной шерсткой, не тронутой никакими боевыми шрамами. Американец пришел к выводу, что в условиях переполненного физического и социального пространства социальное животное (к каковым относится и человек) подвергается стрессу такой тяжести, что нормальные сценарии его общественного поведения нарушаются. Популяция вырождается.
Посмотрите на эксперимент 1968 года и вы увидите реалии современных белых мегаполисов. Гей-парады и распространение половых извращений. Тусовка креаклов-дегенератов. Некоторые московские родители, выбрасывающие детей из приватизированных квартир и живущие в свое удовольствие. Рост трусости и разобщенности горожан. Расцвет изнеженности и нежелание заводить детей. Понятно, почему жители белых мегаполисов становятся легкой добычей пришельцев – арабов и негров, северокавказцев, среднеазиатов. Впрочем, и их тоже ждет подобное угасание, если их скучить в мегаполисах. Но белые просто первые в этой гонке к человеческой деградации. Как только и другие расы станут в основном жителями мега– и мегалополисов, с ними произойдет то же самое…
«Новая Полинезия» Стента
Но бетонные джунгли современных городов-гигантов, пускай и облагороженные информационными технологиями, электромобилями, зелеными парками и торгово-развлекательными центрами, несут в себе еще одну опасность. Угрозу превращения людей в элоев из «Машины времени» Уэллса, в изнеженных и трусливых существ, лишенных и любознательности, и взаимопомощи, и боевых качеств.
Возьмем, например, бич современности: потерю интереса современной массы к науке, к научному творчеству, к высшим достижениям человеческого интеллекта. К превращению науки из гордости и надежды в какую-то падчерицу, а ученых – в шутов (бренд «британских ученых», доказывающих важность величины мужского полового члена в семейных отношениях). Люди потребительской современности не интересуются наукой, они предпочитают наслаждаться потреблением, сибаритством и развлечениями. Такова природа позднего капитализма, общества потребления и эксплуатации всех людских пороков. Он (оно) становится антинаучным. Антисциентистским. Подобным развращенно-расслабленному социуму поздней Римской империи.
Кто предвидел такую деградацию? Биолог Гюнтер Стент, написавший в 1969 году книгу «Приход Золотого века: взгляд на конец прогресса». Примечательно, что труд Стента вышел в свет всего лишь через год после начала опыта Колхауна с мышами-«горожанами».
Наблюдая за культурой хиппи, битников и обывателей 60-х (а это начало общества пороков и потребления), Стент пришел к выводу о том, что общество капитализма остановит прогресс «через поколение или два». То есть в наши дни, ибо именно два поколения отделяют нас от 1969-го. Общество капитализма, по Стенту, готово финансировать науку, пока она при относительно малых затратах может давать мощные технологии. Но как только наука, действительно много дав человеку, подойдет к барьеру, за которым требуются астрономические затраты и расширение познавательных способностей человека, интерес к ней катастрофически упадет. «К чему дальше стремиться, если все уже открыто и изобретено?» – думает обыватель, чьи мозги бессильны понять колоссально сложные теории и практики нынешней науки. Созданное наукой обывательско-потребительское изобилие ведет к потере того, что Ницше называл «волей к власти». Исчезает мотивация к подвижническим трудам на благо науки, к огромным затратам на нее. Ах, ощутимой прибыли ждать не приходится? Тогда зачем нужно продолжать исследования?
По мере того как общество будет становиться все богаче и беззаботнее, все меньше молодых станут выбирать все более трудный и тернистый путь ученого. Стент еще в 1969-м предсказал, что массы начнут поворачиваться к гедонистическим целям, отказываясь от реального мира в пользу фантазий и иллюзий, возбуждаемых наркотиками или электронными приборами, «подающими информацию непосредственно в мозг». Рано или поздно это приведет современное общество в такое же статическое, наслажденческо-бездельное состояние, как у туземцев в теплой Полинезии, где есть и любвеобильные дамы, и теплое море, и жаркий климат, и рыба в лагунах, и плоды на пальмах круглый год. Зачем что-то творить, если жизнь легка и приятна без всего этого? Аналогом такого беспроблемного мира южных островов выступает жизнь в современном мегаполисе. Безопасно, удобно, все блага доступны – стоит лишь руку протянуть.
Стент так и назвал будущее (относительно 1969-го) и нынешнее состояние западного социума: «Новая Полинезия». К чему куда-то стремиться, надрывая себя, когда все для приятной жизни уже есть? «Тысячелетия занятий искусством и наукой в конце концов трансформируют трагикомедию жизни в празднество», – заявил Стент в 1969-м, задолго до появления персональных компьютеров и Сети. (Джон Хорган. «Конец науки». – СПб, «Амфора», 2001 г., с. 20–22).
На наших глазах жители гигантских городов потеряли и солидарность, и энергичность, и любознательность, и боевые качества. При этом они превращаются в конформистов, норовящих остановить время. Это ли не угроза нашему Будущему?
Царство усреднения
