Борис Кагарлицкий - Закат империи США: Кризисы и конфликты
Обзор книги Борис Кагарлицкий - Закат империи США: Кризисы и конфликты
ЗАКАТ ИМПЕРИИ США
Кризисы и конфликты
Инициатива «Постглобализация» представляет:
Иммануил Валлерстайн (США)
Самир Амин (Франция/Египет)
Георгий Дерлугьян (США)
Джеффри Соммерс (США)
Вильям Робинсон (США)
Сьюзан Джордж (США/Франция)
Юрий Петропавловский (Латвия)
Уолден Белло (Филиппины)
Рамзи Баруд (США/Палестина)
Джон Риз (Великобритания)
Уильям Ф. Энгдаль (США/Германия)
© Институт глобализации и социальных движений
© Инициатива «Постглобализация»
Кризис и конфликт
Предисловие Бориса Кагарлицкого
Эпоха упадка и крушения империй редко бывает спокойной. И похоже, нам довелось жить в одну из таких эпох.
Последнее десятилетие XX века было триумфом Америки, оказавшейся после краха СССР не только единственной сверхдержавой, но и гарантом нового мирового порядка, получившего символическое название «Вашингтонского консенсуса». Военно-политическое господство Соединенных Штатов опиралось на готовность правящих кругов большей части стран проводить неолиберальную экономическую политику, включавшую приватизацию государственного сектора, демонтаж социального государства, снижение заработной платы во имя «конкурентоспособности», открытие границ для иностранных товаров и капиталов, отмену любых ограничений на финансовые спекуляции. Именно таков был образ «свободы», воцарившейся в глобальном масштабе, и если эта «свобода» не совсем совпадала с демократией, то тем было хуже для демократии.
Мировой экономический порядок предполагал гегемонию США как нечто само собой разумеющееся. Причем не только на военно-политическом уровне, но и на уровне культурном, идеологическом, социальном. Все страны должны были стремиться стать похожими на Америку и ради этого отказаться от многих институтов, сложившихся в ходе их собственной истории.
Наиболее травматично «переформатирование» общества проходило в бывшем Советском Союзе и странах Восточной Европы, но по-своему не менее драматические перемены переживал и европейский Запад, где на протяжении последней четверти века систематически разрушалось то, что еще недавно считалось важнейшими демократическими и цивилизационными достижениями социальные права, завоеванные в ходе классовых битв и народных восстаний предыдущих двух с половиной столетий, постепенно отбирались либо лишались конкретного содержания.
Эти перемены вызывали недовольство и недоумение, часто протест, но они все равно продолжались. Не только потому, что после крушения СССР старые рабочие организации, профсоюзы, левые партии, равно как и интеллектуальные критики системы были деморализованы (а часто и коррумпированы), но и потому, что мировая экономика сохраняла инерцию роста. «Вашингтонский консенсус» предлагал обменять социальные гарантии, демократические права и национальный суверенитет на потребление. И до тех пор пока потребительские соблазны работали, срабатывал и этот механизм, на морально-идеологическом уровне подкрепляемый постоянно повторяющимся тезисом «альтернативы нет».
Правда, рост потребления на фоне демонтажа социальных прав и экономической политики, ориентированной на максимально возможное удешевление труда, не мог быть устойчивым. Он обеспечивался двумя факторами. С одной стороны, производство перемещалось в страны с более дешевой рабочей силой, с низкими налогами и еще более низкими экологическими стандартами. Тем самым, даже в условиях, когда рост заработной платы всячески сдерживался, люди в «богатых» странах, могли купить больше товаров — не обязательно хороших, но, конечно, разных. С другой стороны, финансовый капитал, освобожденный от ограничений государственного регулирования, предлагал населению кредит в беспрецедентных масштабах.
В конечном счете, экономика «освобожденных финансов» развивалась по принципу пирамиды. Мировой рынок должен был непрерывно расти, в него должны были постоянно вливаться все новые и новые массы дешевых работников, чтобы эта система продолжала сохранять устойчивость. Со своей стороны, большинство правительств теперь соревновалось за то, чтобы, создавая «хороший инвестиционный климат», привлекать иностранный (по большей части — американский) капитал.
Именно эти иностранные инвесторы и обслуживающие их интересы структуры (Всемирная торговая организация, Международный валютный фонд, Всемирный банк) теперь оказывались хозяевами положения. Их мнением правительства интересовались куда больше, нежели мнением собственных граждан, именно они давали оценку кабинетам министров, экономической и социальной политике государства. А поскольку снижение социальных стандартов и сдерживание роста заработной платы являлось важнейшим требованием инвесторов, то в «отличниках» оказывались именно те, кто хуже других обращался с собственными гражданами.
Однако, диктуя всему миру подобную политику, Соединенные Штаты сами оказались ее жертвой. Американский финансовый капитал выигрывал, но американское общество проигрывало. Рабочие места перемещались в Мексику, оттуда в Восточную Азию, наконец — в Китай. Заработная плата американских рабочих снижалась, задолженность домохозяйств росла. Если в 1950-60-е годы («золотой век» послевоенной Америки) зарплаты одного рабочего хватало на то, чтобы обеспечить семью из 4 человек по потребительскому стандарту, который был на тот момент самым высоким в мире, то к началу XXI века для того, чтобы нормально обеспечить семью, должны были работать уже двое взрослых. А «социальный сектор», серьезно облегчающий жизнь работающим семьям в Европе, в США развит очень слабо. В рамках «Вашингтонского консенсуса» и Европа постепенно сводила на нет свои социальные достижения, но от этого трудящимся американцам жить было не легче.
Трудящимся «старых индустриальных стран» досталась в новом глобальном разделении труда роль потребителей, но потребителей все хуже зарабатывающих и затрачивающих все больше усилий для того, чтобы поддерживать заданный уровень потребления. Пирамида кредита и потребления могла сохранять устойчивость лишь до того момента, пока в мировой экономике продолжался рост. Но, увы, сами установленные «Вашингтонским консенсусом» правила, естественным образом, подталкивали мировое хозяйство к усилению диспропорций и к глубокому структурному кризису.
Вовлекая в орбиту мирового рынка все новые страны и социальные группы, глобализация неминуемо вела и к изменению пропорций в международной экономике, что, свою очередь, вело к новому соотношению сил. Индустриализация в странах Азии и Латинской Америки была прежде всего ориентирована на обслуживание их экспортным сектором западного спроса, но, в конечном счете, создала в этих регионах новый промышленный потенциал, который не мог не повлиять на «удельный вес» этих стран в мировой политике. Точно так же промышленное развитие в Китае создало дополнительный спрос на энергоресурсы, что укрепило позиции России.
Журналисты заговорили про страны БРИКС — Бразилию, Россию, Индию и Китай, к которым вскоре примкнула Южная Африка. Оставаясь крупнейшей экономикой мира, Соединенные Штаты теперь обеспечивали свой спрос в значительной мере за счет импорта. А в Западной Европе политика интеграции, направленная прежде всего на открытие рынков и повышение мобильности капитала, превратила значительную часть континента в рынок для сбыта немецких товаров и сделала как правительства, так и миллионы людей в самых разных странах должниками германских банков.
Оставаясь доминирующей мировой силой, Соединенные Штаты теряли контроль над процессами, запущенными по инициативе их собственной элиты. Америку охватил острый экономический кризис, быстро сделавшийся мировым. Этот кризис разом выявил все проблемы и противоречия, а главное, показал, что никакая держава-гегемон уже не способна справиться с подобными кризисами. Не имея возможности управлять ситуацией, политики и дипломаты в Вашингтоне все чаще вынуждены плыть по течению, оказываясь заложниками процесса.
В свою очередь региональные игроки, местные элиты, социальные классы и общественные движения, активность которых еще недавно была скована внешним контролем, начинают действовать самостоятельно, все более решительно и напористо отстаивая собственные интересы. Это столкновение многочисленных сил, высвобождающихся из-под пресса глобального контроля, зачастую приобретает хаотический характер и далеко не всегда создает условия для перемен к лучшему. На смену порядку очень часто идет не новый порядок и даже не более или менее рациональное преобразование, а самый обыкновенный беспорядок, хаос, анархия. Но в любом случае ясно, что порядок «Вашингтонского консенсуса» у нас на глазах рушится.
