Эдвард Люттвак - Стратегия Византийской империи
Однако и современники этих событий, и люди, жившие значительное позднее (чей взгляд отражён в сагах), придерживались иного мнения. Хотя сам Аттила не изображается там особенно героическим (героями выступают германцы), всё же эти истории показывают, что гуннов Аттилы считали исключительно могущественными, более могущественными, чем любое другое королевство или нация.
Такого мнения придерживались и источники куда более аналитические по своему складу, начиная с такого профессионального офицера и трезвого историка-фактолога, каким был Аммиан Марцеллин, который, обладая всей полнотой необходимых сведений, признавал важное стратегическое значение гуннов ещё до воцарения Аттилы:
Семя и начало всего этого несчастья и многообразных бедствий, вызванных яростью Марса… [имеется в виду катастрофическое поражение римлян при Адрианополе 9 августа 378 г.]… восходит, как выяснено, вот к какому событию. Племя гуннов… [которое] превосходит своей дикостью всякую меру…[32]
Итак, именно через посредничество вооружённых беглецов гунны впервые вырвались на римскую историческую арену. В 376 г. огромное количество людей – мужчин, женщин и детей – собралось у надёжно укрепленной и охраняемой границы по Дунаю. Среди них были ираноязычные аланы, но большинство составляли германцы-гепиды и ещё более многочисленные готы: тервинги и грейтунги; все они просили пропустить их на безопасную территорию империи.
Среди них было немало грозных воинов: не только германцы с копьями и мечами, но и всадники-аланы, облачённые в доспехи и вооружённые пиками. Но все они пустились в паническое бегство, устрашённые гуннами, которые пришли из степей, находящихся где-то далеко на востоке. Римляне в ту пору ничего не знали о гуннах, но готов и гепидов они знали с середины третьего столетия: сначала как опасных завоевателей, совершавших набеги и с суши, и с моря, а затем как почти мирных соседей, приходивших к границе в основном для торговли и для того, чтобы предложить себя в качестве наёмников в имперскую армию. Варвары получили разрешение перейти границу с тем условием, что они будут служить империи. Однако затем римские должностные лица не исполнили своё обещание обеспечить их зерном, что в конечном счёте привело к мятежу, который император Валент пришёл подавлять с полевыми армиями с Востока. Он потерпел поражение и был убит, две трети его армии погибли. Тогда-то римляне и поняли, что готы, гепиды и аланы, достаточно сильные, чтобы победить римлян, сами бежали от гуннов, как отара перепуганных овец.
Более столетия спустя величайший историк своего века, Прокопий Кесарийский, в побочном (и потому особенно показательном) комментарии приводит следующий краткий рассказ:
Ещё в древние времена римские самодержцы, препятствуя переходу живущих в тех местах варваров через Дунай, заняли укреплениями весь берег этой реки, не только по правой её стороне, но во многих местах они выстроили городки и крепости также и на другом, левом её берегу. Но эти укрепления они выстроили не так, чтобы нельзя было к ним подойти, если бы кто решил на них напасть, но лишь с тем, чтобы берег реки не оставить безлюдным. Искусство осады городов не было известно тамошним варварам. Многие из этих укреплений ограничивались просто одной только башней и поэтому, естественно, назывались монопиргиями (однобашенными), людей же в них было очень мало. Это достаточно было тогда для внушения страха варварским народам, так что они удерживались от нападения на римские пределы. Но спустя некоторое время Аттила, напав с большим войском, уничтожил до основания эти укрепления и на большое пространство опустошил пределы Римской империи, ни от кого не встречая сопротивления[33].
В своих трудах, за исключением скандально известной «Тайной истории», Прокопий неизменно объясняет свои спорные утверждения, однако он не счёл нужным обосновывать своё суждение о том, что гунны Аттилы представляли собою качественно иную и более страшную угрозу. Вполне очевидно, что именно таким было общее мнение в его эпоху, когда гунны, уже давным-давно лишившись покорённых ими племён и добровольных союзников, рассеялись, причём часть их возвратилась в степь, где их поглотили более удачливые тюркские группировки авар, огур, оногур и булгар[34].
У выдающейся репутации гуннов была вполне обоснованная причина. Передвигаясь верхом на своих выносливых монгольских лошадках[35], они познакомили римский мир с совершенно новым и притом весьма успешным стилем ведения войн, который был усвоен и переработан, заложив основу стратегии складывавшейся византийской армии, каковая из-за этого стала в корне отличаться от своей классической римской предшественницы.
Этот новый стиль военных действий был впервые с похвальной точностью описан Аммианом Марцеллином, достоверность сведений которого подтверждается его значительным военным опытом в звании как простого воина, так и штабного офицера. Из его пространного сообщения о гуннах в конце четвёртого столетия мы можем извлечь прежде всего ценное описание их тактики:
Они заслуживают того, чтобы признать их отменными воителями, потому что издали ведут бой стрелами, снабжёнными искусно сработанными наконечниками из кости, а сойдясь врукопашную с неприятелем, бьются с беззаветной отвагой мечами и, уклоняясь сами от удара, набрасывают на врага аркан, чтобы лишить его возможности усидеть на коне или уйти пешком[36].
Всё это обычные приёмы всех искусных воинов-степняков, которые впоследствии стали прекрасно известны византийцам, когда в течение веков гуннов сменяли авары, первые тюрки, оногуры-булгары, мадьяры, печенеги, куманы, монголы и, наконец, монголо-тюркские подданные Тимура, которого мы зовём Тамерланом. Именно такова тактика, которую византийцам предстояло в конце концов усвоить, чтобы весьма успешно подражать ей (арканы сбоку) и даже улучшить её, как мы увидим далее.
Сначала сыпался град стрел, выпущенных из исключительно мощных луков, речь о которых пойдёт ниже; это было оружие, способное убивать на значительно большем расстоянии, чем стрелы, пущенные из менее мощного лука. Что же касается костяных наконечников стрел, то они были не менее губительны, чем металлические, если обладали достаточной прочностью; кроме того, из приведённого текста мы видим, что гуннские стрелы были изготовлены исключительно искусно, и их костяные наконечники не обламывались при ударе.
Если враг не нападал, ему приходилось нести всё большие и большие потери от стрел. Если же он нападал, ему не удавалось вплотную схватиться с конными гуннами, которым не нужно было отстаивать свою землю; если они всё же шли на прямую стычку и, значит, были уверены в победе, то атаковать их было, скорее всего, неразумно.
Если же противники отступали, чтобы избежать дальнейших потерь, это могло дать гуннам возможность обрушиться на них, убивая и стрелами и мечами. (Не уточняется, что это было за оружие: прямые мечи, кривые сабли или что-то иное; в тексте стоит слово ferrum, «железо», обозначение наиболее общее, а затем употреблено слово mucro, «острие», то есть как лезвие меча, так и его острие).
Далее, если отступления не происходило, когда ряды врага уже порядком редели, следовали атака и рукопашная схватка: гунны налетали с мечом в одной руке, а другой рукой набрасывали аркан или лассо. В отличие от гуннского лука арканы не были новинкой, их широко использовали степные народы, аланы и даже готы (а возможно, и другие воины-германцы)[37], но лишь немногие из них могли сравниться в этом искусстве со степняками, воинами и скотоводами, которым приходится пасти своих лошадей на неогороженных пространствах, используя укрюк (урга у монголов, аркан у тюрок), то есть шест с верёвочной петлёй на конце, и путы для стреноживания лошадей.
Но самым грозным оружием гуннов, в чём сходятся все источники, был составной лук с обратным изгибом.
…по́ сердцу им точёные луки и стрелы;
Верные руки страшны, а стрелы, летящие быстро,
Смерть неуклонно несут; и ярость, грешить наученна,
Учит их делать всегда без единой погрешности выстрел[38].
Так писал Гай Соллий Модест Аполлинарий Сидоний, которому было двадцать лет от роду, когда Аттила вторгся в северную часть его родной Галлии. Сидоний не был сведущ в военном деле: так, в другом месте он восхваляет галльского аристократа Марка Мецилия Флавия Эпархия Авита, одного из последних недолговечных императоров Запада (455–456 гг.), который, по словам поэта, «был <настоящим> гунном [Chunus] в метании дротиков [jaculis]»[39], – а этим мастерством гунны как раз особо не отличались. Но нет никакого сомнения в том, что гуннское искусство стрельбы из лука представляло собою новшество в военном деле: отчасти потому, что оно сочеталось с исключительной подвижностью, обусловленной качествами их лошадей и проявлявшейся на всех уровнях, то есть на тактическом, оперативном и стратегическом, отчасти же из-за их нового оружия.
