Джулия Кэмерон - Долгие прогулки. Практический подход к творчеству
Мы сами сопротивляемся идее считать нашу работу чем-то серьезным и поэтому не можем убедить в этом других. Мы не говорим, что иногда отчаянно нуждаемся в тишине и одиночестве. Вклиниваем работу в промежутки между другими делами и выгадываем, кстати, довольно много времени. Это позволяет нормально жить и обогащает наше искусство. Но речь не о том, чтобы ускользнуть с семейного ложа и писать книгу в гостиной или рисовать с двух до четырех ночи. Или о том, чтобы сбежать из дома и работать над своим детективным романом в каком-нибудь дешевом грязноватом мотеле в выходные, украденные у семьи и юридической практики.
Пианист, готовящийся к концертному туру, может продолжать преподавать – и преподавать хорошо. Но он все же готовится к туру, голыми руками ловя мощные музыкальные волны, даже если при этом занимается со студентами в консерватории. Писатель, прислушивающийся к истории, которую нашептывает его книга, может пытаться одновременно слушать и своих детей, но книга не умолкает, и ему приходится держать ухо востро. Драматург, работающая над постановкой новой пьесы на сцене, озабочена тем, чтобы ее творческое дитя встало на ноги, и поэтому спит чутко, как всякая молодая мать, а «настоящие» дети обиженно жалуются друзьям: «Мама пишет».
Но иногда мамам и папам – независимо от того, насколько мы любим своих детей, – нужно писать. Внутри художника вне его воли поднимается волна вдохновения, напряжение и стремление высказаться нарастают, а сделать это можно, лишь занявшись творчеством: больше ничто не удовлетворит творческий зуд. Это нормально, даже если со стороны так не кажется.
Ваши руки принадлежат вам. Не знаю почему, но должно быть так.
Ребекка Уэст– Что случилось, мама? – спрашивают дети, замечая ее отстраненность и невнимательность. Трудно контролировать себя, когда полностью поглощен уточнением сюжетной линии.
– Ничего. Маме нужно писать.
– Что случилось, дорогая? – спрашивает ваш любимый человек.
– Ничего, просто мне нужно рисовать.
В тот год, когда я много преподавала в Северо-Западном университете и Чикагской школе киноискусства, вела частные занятия по курсу «Путь художника» и несколько групп по курсу «Право писать», мне правда очень нужно было писать самой. Преподавание отнимало массу времени и энергии, а остальное забирала семья. Я устроила себе короткий побег в Таос и во время ожидания выхода на посадку услышала мужской голос, заговоривший в голове. Схватив ручку и блокнот, начала записывать. Я так долго ничего не писала, что слова скопились во мне и теперь хлынули бурным потоком, властно и безапелляционно: я просто не могла не записывать их. Я писала в самолете, пока летела из Чикаго в Альбукерке. Писала в автобусе по дороге из Альбукерке в Таос. Поселилась в мотель и продолжала писать, и потом каждое утро начинала писать и писала до обеда, уединившись за столиком на летней веранде кафе «Дори», столь любимого писателями. И каждый вечер раздавался телефонный звонок из дома, и мне задавали один и тот же горестный вопрос: «Когда ты вернешься?»
Свобода означает возможность выбора своего бремени.
Хефциба Менухин«Не сейчас, – отвечала я. – Мне нужно закончить». Я провела в Таосе почти месяц, и черновик романа был почти готов. Неохотно вернувшись домой, начала сбегать в ближайшее кафе и там, сидя за дальним столиком, дописала его. Прошло несколько месяцев, прежде чем я вернулась в семью на ту роль, которой от меня с нетерпением ждали: матери и жены. Просто я накопила настолько большие долги перед внутренним писателем, что на какое-то время не могла не поставить его на первое место. Этот опыт научил меня с чуть большим вниманием относиться к нему. Близким легче подстроиться под вашу потребность писать каждый день, чем смириться с вашим отсутствием в течение нескольких месяцев. Им проще притихнуть на время, пока вы не завершите книгу и не закончится эта мучительная стадия «стеклянной горы», чем прожить в тысячах километров от вас. Стадия «стеклянной горы», когда все не так просто, потому что работы очень много, бывает у каждого проекта. Близким и друзьям лучше научиться определять ее и мириться с ней. И они смогут, если мы объясним все и дадим им шанс.
Мы так сильно стараемся быть «нормальными», потому что слишком много слышали о безумстве художников. Мы слышали слишком много историй о Шерли Джексон, и Энн Секстон, и Сильвии Плат, и Зельде Фицджеральд. Нежелание быть такими, как они, превратило нас в опытных лгунов – знаете, когда ложь во спасение. Женщины это умеют. Я опытный художник и отношусь к своей работе как к тайной беременности. Я всегда осознаю свое внутреннее состояние и необходимость его защищать. Прошу прощения, если эта метафора покажется вам сексистской. Мужчины-художники, которых я знала и с которыми жила, часто относились к своим творческим проектам как к военным кампаниям, со всей присущей им секретностью, стратегией и защитой информации – наверное, это еще одна сексистская мысль.
Поскольку нас обучили быть мамами и папами, преподавателями и банкирами, юристами и судьями и вообще ответственными людьми и поскольку запугали ужасными историями о художниках – безответственных монстрах, трудно ответственно относиться только к одному – своему творческому началу. Трудно защитить его, когда отчаянно пытаешься удержать равновесие и не выпустить из рук крупный проект, наконец-то готовый (или не готовый) принять окончательную форму. На этой деликатной и неустойчивой стадии, на скользком склоне стеклянной горы творческих сомнений мы оказываемся в одиночестве. На ледяной поверхности нужно отыскать ненадежные опоры для ног и все же вскарабкаться вверх, пройдя весь трудный путь от концепции до реализации – до рождения, до подъема на Эверест. «Я слышу это! Слышу! Но никак не могу сыграть!» – как-то жаловался мне приятель-пианист. «Я слышу это! Слышу! Но никак не могу на бумагу перенести!» – в свою очередь как-то жаловалась ему я, когда меня чуть не сбила с ног мощная волна музыки и я не успевала записывать ноты.
Только по-настоящему осознав, что наше время на Земле ограничено и нет никакого способа узнать, сколько его осталось, начинаем проживать каждый день в полную силу, как если бы он был единственным.
Элизабет Кюблер-РоссМы, художники, не любим рассуждать о ежедневной тревоге, связанной с творчеством, которая сильнее всего проявляется на стадии «стеклянной горы», но заметна и в остальное время. Большинство стараются держать при себе мысли о потребности заниматься творчеством, о цене этих занятий и еще более высокой цене отказа от них. Наша «стеклянная гора» – это наша «стеклянная гора» и, как большинство сказочных объектов, невидима для других, но вполне реальна для нас. Творчество – это призвание, зов, и если никто не слышит его, кроме нас, это не значит, что его нет, что мы его не слышим и что не должны отзываться на него.
Со временем и близкие, и друзья начинают все лучше распознавать симптомы, когда мы слышим его особенно явственно. «Тебе нужно писать?» или «Тебе нужно играть?» – спрашивают они. Большинство выбирают таких партнеров в жизни, которые любят в нас художника – особенно убедившись, что этот художник не намеревается их оставить. Жена писателя знает, что никакой ужин не сравнится с удачно написанной страницей. На краю письменного стола каким-то образом появляются бутерброды и куски пирога, которые мы с благодарностью поглощаем. Несомненно, в раю зарезервированы специальные места для тех, кто помогает нам в рождении творческих детей. Никакие благодарности в книгах не кажутся адекватной мерой признательности, которую мы чувствуем, когда нас понимают, и которая может сравниться лишь с ужасом, который мы чувствуем, когда нас не понимают. Так бывает, когда близкие ошибочно путают нашу потребность творить с эгоистичным желанием поставить себя выше остальных.
В молодости я очень дружила с Ником Кариелло, помешанным на политике. Как-то он пригласил меня пойти к его друзьям, помешанным на политике даже больше его. Я помню долгий вечер, много вина и их доводы, что художники ничем не отличаются от других людей. К ним не следует относиться по-особенному. Они должны выносить мусор точно так же, как и все остальные члены общества.
Мы все герои собственной истории.
Мэри Маккарти«Да, мы тоже можем это делать, – согласилась я. – Но если вы заставите художника выносить мусор по 18 часов в день, он все равно будет заниматься творчеством. Это наше призвание». Да, это наше призвание. И да, мы выносим мусор. Но еще мы вынашиваем наши истории, симфонии, танцы и мечты. Мы вынашиваем их в обычной жизни, карабкаясь на «стеклянную гору» – свой Эверест.
