Паскаль Буайе - Объясняя религию. Природа религиозного мышления
Некоторые социальные психологи считают, что нашу приверженность социальной идентификации, стремление принадлежать к группе с общими нормами, может обусловливать тот же ужас перед смертностью. Согласно этой гипотезе «управления ужасом» основной источник мотивации для человека – как и для других животных – эволюционный императив выживания. Многочисленные культурные институты – общие символы, общие ценности, ощущение принадлежности к группе – рассматриваются как буферы, смягчающие эту естественную тревожность. По мнению сторонников такой гипотезы, культурные институты помогают (пусть иллюзорно) унять тревогу, поскольку обеспечивают безопасность и защиту. Преступники, чужаки и инакомыслящие воспринимаются как враги этих институтов, а значит, как угроза ощущению безопасности, чем и объясняются результаты экспериментов. Кроме того, сторонники данного объяснения предполагают, что многочисленные культурные институты – прежде всего религиозные – обещают некий способ избежать смерти при условии правильного поведения, то есть соответствия местным нормам. Гипотеза управления ужасом – это, по сути, более наукообразный и опирающийся на экспериментальные данные вариант распространенного спонтанного предположения, что религия защищает от страха перед смертью. Предположение логичное, поскольку, и в самом деле, если религия и затрагивает тему смерти, то утверждает, что это лишь переход в иной мир.[94]
Тем не менее с действительностью эта гипотеза не особенно согласуется. Связь между эмоциями, культурными институтами и эволюцией существует на самом деле. Однако, чтобы ее понять, нужно более серьезно присмотреться к тому, как эволюция путем естественного отбора формирует отдельных особей и их склонности, в том числе представления о смерти и смертности. «Императив выживания» не настолько самоочевиден, как может показаться. Да, человек и большинство животных видов избегают угрозы для жизни, но потому ли, что у них имеется сформированное в ходе эволюции стремление выжить любой ценой? Эволюционная биология предполагает, что многие шаблоны поведения и способности коренятся не в стремлении организма выжить, а в стремлении передать свои гены. В некоторых средах организм часто оказывается перед выбором: выжить, не сумев передать гены потомству, или сохранить гены, погибнув самому. Такие ситуации, как обсуждалось в предыдущей главе, способствуют распространению генов самопожертвования.
Если объяснять человеческие эмоции с точки зрения истории вида, следовало бы ожидать более сложного набора страхов и тревог, поскольку угроз передаче генов много и они разнообразны. Одно из главных мест в этом разнообразии занимала бы потеря потомства, однако и неумение привлечь внимание и средства родителей, недостаточно высокий уровень доверия своему социальному окружению, непривлекательность в чужих глазах, отчетливо низкое положение в социальной иерархии тревожили бы не меньше. Все это – прямые угрозы передаче генов, и тревога по их поводу оправданна, однако такие ситуации специфичны и требуют специфической стратегии. Сложные организмы выживают не за счет «поведенческого шаблона избегания смерти», зашитого в сознание, поскольку разные угрозы для жизни требуют разной реакции.
Даже если «управление ужасом» слишком примитивное объяснение, оно может помочь нам сформулировать плодотворный вопрос. Эмоциональные программы и мысленные представления, ассоциируемые со смертью, у нас действительно имеются. Представления эти сложные и не всегда стройные, поскольку связанными со смертью мыслями активируются разные системы сознания. Но только на этом фоне можно понять, как религиозные представления о смерти становятся значимыми.
Учтя этот фон, мы наверняка сможем разрешить несколько загадок религиозного взгляда на эту тему. Антропологи, как правило, не слишком жалуют версию, что религия дает утешение, и не без оснований. Во-первых, они знают, что во многих человеческих культурах религиозный взгляд на смерть крайне далек от утешительного. Тут даже за экзотическими примерами ходить не придется. Примерный христианин, верящий в предопределенность, вряд ли послужит иллюстрацией к тому, что религия служит буфером против тревожности. Многие религиозные обряды и мифы не столько смягчают тревожность, сколько подчеркивают и усугубляют ее. Во-вторых, большинство религий попросту не обещает награды за примерное поведение в форме спасения или вечного блаженства. Во многих сообществах усопшие становятся духами или предками, и это воспринимается нормальным исходом человеческой жизни, а не наградой за праведность. В последних и главных – тема смерти в религии зачастую касается не смертности как таковой, а вполне конкретных фактов об умирании и мертвых. Поэтому давайте совершим еще один короткий антропологический экскурс.
Погребальные обряды. Что-то нужно делать
Во всех без исключения сообществах, где проводились антропологические исследования, удавалось хотя бы примерно выяснить, что происходит с человеком после смерти (зачастую отвечающие приходили в полное недоумение, не понимая, зачем этим в принципе интересоваться) и что делают с умершими (вопрос гораздо более разумный). Как я уже несколько раз говорил, человека редко тянет теоретизировать на богословские темы. Его представления о смерти активируются конкретными случаями, когда кто-то умирает, а не праздными рассуждениями о бренности бытия. Кроме того, эксплицитные представления – это лишь часть когнитивных процессов. Подразумеваемое «само собой», как правило, остается при себе. Поэтому антропологи не удовлетворяются расспросами о том, как разные люди представляют себе жизнь и смерть, а наблюдают за поведением группы в случае кончины одного из ее представителей. В любом человеческом обществе имеются эксплицитные, гласные предписания и общепринятые негласные нормы о том, как вести себя в подобном случае. Разброс между ними широк – в одних обществах предписания минимальны, а ассоциируемые представления крайне скудны, в других же пышным и причудливым обрядам сопутствуют точные и сложные описания того, что такое смерть.[95]
У первобытных охотников и собирателей, чей промысел полностью зависит от диких растений и дичи, погребальные обряды обычно довольно просты по той элементарной причине, что они не могут позволить себе тратить скудные ресурсы на сложные церемонии. Их соседи-земледельцы, как правило, боящиеся и презирающие собирателей-кочевников, говорят, что те просто-напросто бросают тела на растерзание диким зверям. (Так мои собеседники-фанг зачастую отзываются о пигмеях.) На самом деле это далеко от истины. Возьмем, например, погребальные церемонии у батаки – малазийской группы охотничье-собирательских племен. Тело заворачивается в самый лучший саронг, украшается цветами и листьями, затем кладется на удобную спальную циновку. После этого его на носилках относят вглубь леса, предпочтительно подальше от проторенных троп. Соплеменники сооружают платформу на дереве, усыпают благоухающими травами и укладывают туда усопшего. Члены семьи обычно приносят какие-нибудь артефакты – курительную трубку, табак, духовую трубку с дротиками и т. п. Голову умершего окуривают табачным дымом. Водрузив носилки на платформу, соплеменники втыкают вокруг дерева палки и читают над ними заклинания, чтобы тигры не приходили и не раскачивали дерево. Затем, пока от тела еще что-то остается, члены семьи время от времени наведываются к умершему, проверить, как происходит процесс разложения. Обычно во время таких визитов рядом с платформой жгут благовония. Так происходит до тех пор, пока не исчезнут даже кости, возможно унесенные падальщиками. Обратите внимание, насколько ритуализирован даже такой простой обряд. Тело не просто уносят в лес – это нужно делать коллективно, люди должны петь и читать определенные заклинания, рядом с телом необходимо разместить определенные предметы.[96]
В более сложных погребальных обрядах часто встречается такой элемент, как практика двойных похорон. Первый этап обрядов совершается непосредственно после смерти. Это связано с тем, что мертвое тело опасно, и на практике этап заканчивается с первыми похоронами. Второй этап, который может состояться месяцы или годы спустя, призван превратить останки в более устойчивую, правильную, менее опасную сущность. Во многих местах на этом этапе останки эксгумируют, очищают кости от неразложившейся плоти и предают окончательному упокоению. Подобные двойные обряды описывает, в частности, антрополог Питер Меткалф у филиппинской народности бераван. Сперва тело умершего выставляется на специально сконструированном сиденье перед домом, чтобы вся ближняя и дальняя родня могла подойти и посмотреть или дотронуться. В этот период остальная община каждую ночь должна собираться на песни и пляски, стараясь производить как можно больше шума. Люди часто обращаются к усопшему, спрашивая, почему он их «покинул», предлагая сигарету или еду. Завершается этот этап погребением. В каких-то случаях тело кладут в гроб и хоронят на кладбище. В других случаях его помещают в большой керамический сосуд, чтобы ускорить разложение, в дно сосуда вставляют трубку для сбора жидкости. Как отмечает Меткалф, такой же метод используется при изготовлении рисового вина, с той разницей, что в интересующем нас случае конечным продуктом будет сухой остаток, а не жидкость. По прошествии недель или месяцев, когда тело достаточно разложится, останки извлекаются из сосуда или гроба и кости отделяются от остатков плоти. Это начало нового десятидневного обряда, также сопровождаемого песнопениями. В песнях усопшего призывают умыться, надеть праздничную одежду и отправиться вверх по реке в землю мертвых. Кости после завершения обряда либо зарывают в землю, либо хранят в деревянной усыпальнице.[97]
