Борис Акунин - Ордынский период. Голоса времени
Он сказал присутствовавшим: «Шень сянь три раза объяснял мне средства к поддержанию жизни; я глубоко вложил его слова в сердце; не нужно разглашать их вне».
Затем, вслед за ханом, отправились мы на восток. Временами учитель просвещал его учением. Потом, через несколько дней, прибыли к большому городу Семи-сыгань и остановились на юго-запад от него, в тридцати ли. Десятой луны первого числа учитель просил у хана позволения заранее возвратиться на прежнюю квартиру; хан согласился.
Хан же остановился станом на восток от города в двадцати ли. 6-го числа этой луны учитель представлялся хану вместе с тайши Ахаем.
Хан сказал: «Присутствующим можно не уходить?» Учитель сказал: «Ничего, пусть остаются». Затем, через тайши Ахая, говорил хану: «Горный дикарь, упражняюсь в Дао уже много лет; люблю постоянно в уединенных местах ходить и сидеть; перед царскою же палаткой господствует шум от ратников, так что мой дух неспокоен, посему да позволено мне будет с сих пор ехать по воле или наперед, или позади. Это будет большою милостью для горного дикаря». Хан позволил.
Хан спросил учителя о громе. Он отвечал: «Горный дикарь слышал, что подданные твои летом не моются в реках, не моют платья, не делают войлоков и запрещают собирать на полях грибы, – все для того, что боятся небесного гнева[357]; но это не составляет уважения к Небу. Я слышал[358], что из трех тысяч грехов самый важный – непочтительность к родителям. Поэтому-то Небо показывает угрозу. Теперь же я слышал, что подданные твои, большею частию, не уважают своих родителей. Хан, пользуясь силою и доблестями своими, благоволи исправить свой народ».
Хан был доволен и сказал: «Слова твои мне по сердцу» – и приказал записать хойхэскими письменами[359].
Учитель просил обнародовать о том подданным; хан согласился. Потом хан собрал царевичей, князей и вельмож и сказал им: «Китайцы чтят Шень сяня, как вы чтите Небо; я теперь еще более убедился, что он действительно небесный человек». Затем объявил им все, что учитель прежде и после говорил ему, и сказал: «Небо внушило ему то, что он говорил мне. Вы, каждый, запишите то в своем сердце».
Второй луны в первое седьмое число (февраль 1224 года) учитель представлялся хану и говорил: «Горный дикарь, отправляясь с приморья, дал слово возвратиться через три года; теперь в этот третий год я решительно желал бы возвратиться в свои горы».
Хан сказал: «Я сам пойду на восток; хочешь ли идти вместе?»
Учитель сказал: «Лучше мне идти наперед. Когда я отправлялся сюда, китайцы спрашивали горного дикаря о времени возвращения, на что я сказал: через три года. Теперь все, чего хотел от меня хан, объяснено и кончено». Посему он снова настоятельно просил позволения откланяться.
Хан сказал: «Подожди немного, дня три или пять, когда приедут царевичи. Когда я пойму то, что осталось непонятным в прежних беседах, тогда ступай».
Восьмого числа хан охотился у восточных гор. Когда он стрелял в одного большого вепря, лошадь его споткнулась, и он упал с лошади. Вепрь остановился вблизи, не смея приблизиться; свитские тотчас подвели ему лошадь; охота прекратилась, и хан возвратился в ставку.
Узнав о том, учитель представлялся ему и говорил: «Небесный Владыка хочет, чтобы мы берегли свою жизнь; теперь у святого[360] лета уже преклонны; надобно поменьше охотиться; падение с лошади есть указание Всевышнего Тэнгри; а то, что вепрь не смел подвинуться вперед, есть знак покровительства Небесного Владыки».
Хан отвечал: «Я сам уже понял это; твой совет весьма хорош. Мы, монголы, с ранних лет привыкли стрелять верхом и не можем вдруг оставить эту привычку. Впрочем, слова твои я вложил в сердце».
Хан, обращаясь к Гисили дала ханю[361], сказал: «На будущее время я во всем последую советам его».
Действительно, два месяца он не отправлялся на охоту.
Двадцать четвертого числа учитель снова просил разрешения откланяться. Хан сказал ему: «Я подумаю, что бы подарить тебе на прощанье; подожди еще немного».
Учитель, видя, что ему нельзя тотчас раскланяться, волею или неволею остался ждать. Третьей луны седьмого числа он опять просился. Чингис пожаловал ему коров и коней и прочее, но учитель ничего не принял, сказав, что для него достаточно почтовых лошадей.
Хан спросил переводчика Али сяна: много ли у него (Чан Чуня) в Китае учеников?
Тот отвечал: «Весьма много; когда он ехал сюда и был в Дэсинфусской кумирне Лун ян гуань, то я постоянно видел, как местное начальство заставляло их (последователей Чан Чуня) исправлять повинности».
Хан сказал: «Надобно избавить всех его последователей от повинностей». И он пожаловал ему грамоту («Святое повеление», приводимое ниже) с императорским указом, с приложением императорской печати[362].
Святое повеление
Царя Чингиса повеление начальникам всех мест: «Какие есть у Цю шень сяня (Чан Чуня) скиты и дома подвижничества, в них ежедневно читающие священные книги и молящиеся Небесному Владыке пусть молятся о долгоденствии Царя на многие лета; они да будут избавлены от всех больших и малых повинностей, оброков и податей; скиты и дома монахов, принадлежащих Цю шень сяню, во всех местах да будут избавлены от повинностей, податей и оброков; вне сего кто будет, ложно называя себя монахом, под незаконным предлогом отказываться от повинностей, того доносить властям и наказывать по усмотрению.
По получении настоящего повеления да не осмелятся изменить и противиться оному. Для чего и дано сие свидетельство».
В год Гуй вэй (Овцы), третьей луны (с приложением императорской печати), (?) дня (1224).
Посему повелел Али сяню быть Сюань Чаем (императорским посланцем), а помощников ему назначил Мэн гу дая и Гэла Бахая – для сопровождения учителя, при возвращении его на восток.
Десятого числа учитель, после представления хану, отправился в путь. Начиная с Да ла ханя до низших чиновников все провожали его несколько десятков ли, с виноградным вином и редкими плодами. При расставании все утирали слезы…
Из грузинских источников
О татарах и Чингисхане[363]
В восточной части Чин-Мачина, в земле, называемой Каракорум, появились чудные люди, странные по обхождению, обычаям, нраву и виду. Нигде в древних книгах о них не упоминается. Они отличались языком, лицом, образом жизни; не знали хлеба, питались мясом и молоком животных; телом статны, мужественны и крепки. Глаза у них сами по себе малые, но снаружи растянуты и велики; голову имели большую, волосы черные и густые, лоб широкий и нос столь малый, что щеки были выше его, и только небольшие ноздри были заметны. Но удивительно, что, при столь неблагообразном лице, все мужчины и женщины имели некоторую особенную красоту; при том отличались они бодростью и искусством стрелять из крепких луков, удару которых не могло противостоять никакое вооружение. Особенно они были бодры на лошади, ибо и воспитание получали на лошадях; кроме лука и стрел, другого оружия они не имели. Были люди сии удивительны: с первого взгляда казались они недалекими, но на самом деле они были исполнены всякой мудрости и благонравия. Говорили они мало, и ни одного лживого слова не было слышно между ними. Не льстили они ни какому лицу – ни малому, ни великому, ибо строго следовали порядку, введенному у них Чингисханом.
Религия их состояла в поклонении единому, вечному Божеству. Молясь ему, они обращались лицом к востоку, три раза становились на колени и кланялись. А, кроме того, щелкали средним пальцем по ладони и более ничего. Бога на своем языке называли Тенгри. Всякое послание начинали они словами: «Мангу Тенгри Кучундур», то есть: «Силою вечного Тэнгри».
Они изобрели письмо весьма удобное и легкое, (их алфавит) насчитывает шестнадцать букв. (Монголы) ввели в употребление собственное исчисление времени (календарь) с двенадцатилетнем циклом, каждый год которого назван именем животного… Имена сих животных (названия годов) следующие: Калгун-джиль, Окур-джиль, Барсиль-джиль, Тавлин-джиль, Луиль-джиль, Могил-джиль, Морин-джиль, Кони-джиль, Мечин-джиль, Таган-джиль, Нокин-джиль, т. е. (год) мыши, коровы, тигра, зайца, дракона, змеи, лошади, овцы, обезьяны, курицы, собаки и свиньи. По истечении двенадцати лет (цикла) отсчет времени начинался заново.
…Прежде (монголы), так же, как и ныне, делились на множество племен и родов… Сами же себя зовут они Мангулами, а Грузины называют их Татарами. Из сих Татар, из рода Киятов, явился муж, называемый Темурчи, который и есть Чингисхан. Был он сановит, крепок и бодр и собою прекрасен; ростом высок, рыжеват. Был он метким стрелком, предприимчивым, искусным, глубокомысленным (человеком); был мудр в советах и всегда добивался исполнения своих намерений… В то время, когда у Чингисхана было собрание (хурилдай) татар, явился некий странный человек – (шаман) из рода Тебтунов[364]. Он предстал перед Чингисханом и сказал ему: «Я поднялся на гору, которую называют Балик[365], и слышал волю Всевышнего Тэнгри. Он отдает тебе, Темурчи, и твоим воинам все земли. И нарек тебя Владыка Небесный Чингисханом!» И еще сказал (шаман) Чингисхану, чтобы и он шел на ту же гору. Взошел Чингисхан на гору, и там явился ему Иисус Христос, бог всех; и научил Бог его закону и правосудию, святости и истине, отречению от лжи, воровства и всякого (прочего) зла. И сказал ему Бог: «Если заповеди сии сохранишь, дам тебе и роду твоему всю землю. Иди и покоряй себе, что хочешь».
