Йоахим Радкау - Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера
«Как человек слабовольный, я пришел в сильнейшее противоречие с самим собой. Это обстоятельство вызвало такие эксцессы, которые обрекли мои нервы на верную гибель. В мою жизнь закрался демон, который был сильнее моей воли, и который перечеркнул весь мой счастливый жизненный путь. Поскольку я не мог противостоять этой дьявольской мощи, я выпал в колею несчастий. Вспоминая, как искусно эта дьявольская сила могла влиять на события, как умело она запускала противотоки и растравляла все мои раны, я вижу перед собой нечто таинственное. […] С тех пор я совершенно точно ощущал, как отдельные нервные нити отрывались от прочих, и часть их текла в спинной мозг и желудок. Сегодня я живу только за счет того единственного нерва, который передает сознание или разум от души к мозгу. Поскольку этот жизненный нерв развит у меня очень хорошо и имеет удивительную крепость и выдержку, то я вынужден видеть, что тело мое уже отмерло вплоть до мельчайшей его части, что отчетливо проявляется в запахе разложения. Так, я, мужчина двадцати одного года – который, не страдая безумием, был одарен большими талантами и, уж конечно, достиг бы преклонного возраста, – вынужден в ясном сознании ожидать своего полнейшего распада».
Сначала он зарекомендовал себя во Франкфурте как приятный пациент, хвалил лечение как «образцовое» и заверял, что врачебной коллегии здесь «невозможно выразить достаточного уважения». Однако когда его заподозрили в том, что он помог одному из обитателей клиники сбежать, он накричал на директора и попал в закрытое отделение. После этого он сравнил свой случай с делом Дрейфуса[104], «где неполноценная, жестокая, преисполненная завистью и ненавистью шайка, прикрывшись идеями патриотизма, загоняет в глубочайшую пропасть честного и честолюбивого еврейского офицера» (см. примеч. 42).
Нередко можно видеть, как нервы в фантазии пациента обретают мобильность и начинают жить собственной жизнью. В 1913 и 1920 годах во Франкфуртской нервной клинике лечился рабочий, 1885 года рождения, утверждавший, что свою «нервозность» он получил «у Круппа»[105]. Порой он слышал голоса и был уверен, «что голоса – это нервозность». Один булочник, 1878 года рождения, в период с 1911 по 1914 год 4 раза попадавший в клинику, говорил, «будто на него навели порчу, из него вытягивают нервы», с женой они обвиняли друг друга в больных нервах (см. примеч. 43).
Между страхами невротиков и популярными в литературе «страшилками» разворачивалась спираль эскалации. Иные справочники распространяли чудовищные ужасы, шла ли речь о любви, учебе, еде или купании. Невротику приходилось все время опасаться сделать что-то не так, даже если речь шла всего лишь о том, чтобы позволить себе чуть больше тепла или холода, переборщить с питьем или переперчить еду. Один священник, пациент в Кройцлингене, отличался сверхтревожностью в еде и питье: «не рискуйте есть фрукты или выпить бутылку пива без позволения врача». Когда к Кнейпу в Вёрисхофен прибыл индийский магараджа с 30 слугами и буддийским врачом, Баумгартена потрясло, какие количества карри переносит желудок индуса (см. примеч. 44). Он объяснял такое чудо индийским климатом и природными свойствами индусов.
Многие врачи, без сомнений, неплохо зарабатывали на страхах невротиков. Крепелин превратил свою психиатрическую клинику в Тарту из дотационного предприятия в рентабельное – за счет того, что принимал к себе не только психически больных, но и платных пациентов «из-за разнообразных жалоб на нервы». Фридрих Боделынвинг[106] в 1886 году по финансовым соображениям учредил в Бетеле заведение Эйххоф для состоятельных людей, страдающих нервными расстройствами, он называл его «благородный приют для баловней». Как позже вспоминал Фрейд начало своей практики, в 1880-е годы «в городской практике частного врача» ничтожное число нервнобольных с органическими нарушениями тонуло «в огромной массе невротиков, которая росла еще и потому, что эти люди безостановочно бегали от одного врача к другому» (см. примеч. 45). Однако делать из этого вывод, что неврастения лишь фантом, что ее изобрели медики для собственной выгоды, – значит грешить против истины. Слишком часто невротики приходили к докторам без всякого приглашения, навязывались, своевольничали и упрямились. Мнения врачей о невротиках как о пациентах расходились до полной противоположности. Мёбиус настаивал на том, что «нервнобольных» далеко не всегда можно представлять себе как «молодых истеричных женщин»: большинство из них имели «ярко выраженную потребность в мире и покое и мало склонности заботиться о ближнем». Не слишком дружелюбно эгоцентризм неврастеников описывает Отто Бинсвангер:
«В отелях неврастеники – кошмар для хозяина и официанта, в лечебницах они настоящее испытание для долготерпения и твердости врачей и персонала. Вечно всем недовольны, в пренебрежительной и оскорбительной манере критикуют любое врачебное предписание и действие, ругают организацию хозяйства, деятельность персонала и т. д. Таким образом они подрывают репутацию врача среди больных, устраивают настоящие заговоры против авторитета врача и всего заведения и в конце концов доводят до очень неприятных инцидентов, когда врач вынужден указать на дверь строптивому пациенту, который после этого продолжит свое паломничество по водолечебницам и другим клиникам, сея повсюду беспокойство и смуту» (см. примеч. 46).
Типаж мучителя и зануды, очевидно, касается того верхнего слоя общества, представители которого были частыми гостями отелей и курортов и привыкли командовать врачами и персоналом. Однако неприятности исходили не только от таких пациентов. В диссертации, написанной в 1911 году в неврологическом отделении психиатрической клиники Отто Бинсвангера в Йене, отдельно упоминались учителя, прежде всего народных школ. Это была неблагодарная популяция пациентов, вечно знающих все лучше всех.
Об упрямстве неврастеников свидетельствуют и многие истории болезни. Один берлинский врач писал в 1909 году, что невротик «более любого другого пациента» испытывает потребность «проникнуть в суть своей болезни».
Один из пациентов Бельвю – текстильный фабрикант, председатель вегетарианского кружка и поклонник натуропатии – требовал «теоретического объяснения каждой процедуры». Еще один пример типичного неврастеника, неудобного и в то же время прибыльного пациента, – юрист из Вены, композитор-любитель, с 1900 года неоднократно лечившийся в Бельвю. До этого он проходил в Вене курс фрейдовского психоанализа, но, как записано в его документах в Кройцлингене, за «пробуждением воспоминаний» следовал «полный упадок сил». «С того времени ни один курорт, Мюнхен, Карлсбад, грязевые ванны, снова Мюнхен, Висбаден» не помогает, от вод и лечебной грязи пользы ничуть не больше, чем от внушения и психоанализа. Неудивительно, что медицинские познания таких пациентов приносили медикам проблемы: «В общении с врачами и благодаря чтению пациент приобрел обширные познания в неврастенологии (sic!), и охотно ими делится. На любое утверждение лечащего врача он цитирует какую-либо авторитетную личность, утверждающую ровно обратное». Он разъярен «неслыханным невежеством» лечащего врача. «Единственное действенное средство – курс опиума. В нем он мне отказал. Зато дал мне прочесть политический труд Трейчке: невыносимая книга». Расставаясь с Кройцлингеном, юрист вновь дает волю своему раздражению: «Ей Богу, было бы намного разумнее провести лето в Париже или Лондоне, вместо того чтобы принимать теплые ванны в Бельвю» (см. примеч. 47). В этом он, быть может, и был прав – но что же влекло его снова и снова в Кройцлинген?
К некоторым неврастеникам медики испытывали уважение. В историях болезней еще яснее, чем в учебниках, видно, насколько часто врачи следовали пожеланиям своих пациентов. Как шутливо рекомендовал Генрих Гофман, автор «Штрувельпетера» и директор психиатрической клиники во Франкфурте, в своей пародии «Купальня Зальцлох» (1860): «Любителю пить – дайте пить, кто-то любит купаться – пусть себе купается, любит человек ничего не делать – дайте ему ничего не делать. Предоставьте больного собственной воле, это всегда можно обставить так, как будто все основано на авторитете врача, и обеим сторонам будет хорошо». Так и Отто Бинсвангер прямым текстом говорил своим студентам: «Армии нервных горожан, которые ежегодно используют свои летние каникулы для путешествий и уже хорошо знают, как влияют климатические лечебные курсы на состояние их нервов, несложно дать врачебный совет. Нужно следовать общему принципу – отправлять пациента туда, где он уже когда-то нашел для себя отдых и источник укрепления сил» (см. примеч. 48).
Таким образом слабонервность помогала исполнять желания. При всей разорванности самовосприятия нервозность обладала не только неприятными сторонами, иначе такое количество людей не стало бы причислять себя к невротикам. Свести разнообразнейшие жалобы к единому понятию нервозности означало для человека ощутить единую суть в многообразии жизненных проявлений и приобрести чувство собственной целостности. На этом чувстве, пусть даже негативном, можно было обосновывать претензии и выдвигать требования. И далее – чем более нервозность становилась знамением времени, тем крепче была связь между личным и коллективным опытом ее переживания.
