Паскаль Буайе - Объясняя религию. Природа религиозного мышления
Каталогизировать сверхъестественные образы не менее увлекательно, чем коллекционировать бабочек. Теперь мы знаем, в какие рубрики систематического каталога шаблонов определить разные знакомые мотивы и персонажей, от слышащих деревьев до кровоточащих статуй, от Святой Девы до Большого Брата. Можно продолжать до бесконечности – пройтись по антологиям вроде «Легенд и мифов» Булфинча[22] или энциклопедиям народных сказок и убедиться, что большинство образов действительно соответствуют тому или иному шаблону. Однако у нас есть дела посерьезнее. Во-первых, нам нужно выяснить, чем эти сочетания представлений так пленяют человеческое сознание, обрекая воображение на бесконечные перепевы одних и тех же вариаций. Во-вторых, надо попытаться понять, почему некоторые из этих сочетаний встречаются гораздо чаще других. И в-третьих, необходимо объяснить, почему какие-то концепции сверхъестественного обладают настолько высокой достоверностью, что фигурирующие в них персонажи и объекты оказывают влияние на человеческую жизнь и поступки. Разобраться во всем этом наверняка полезнее и явно актуальнее, чем классифицировать мифологические сюжеты.
Сперва перед нами стояла задача показать, что разные образы, существующие в разных уголках земли, соответствуют ограниченному набору шаблонов. Теперь нужно объяснить, почему так происходит. Для этого мы займемся так называемой экспериментальной теологией. В контролируемых экспериментах мы придумываем новые концепции и смотрим, действительно ли выстроенные по такому шаблону образы запоминаются или передаются лучше других.
Эти эксперименты мы с психологом Джастином Барреттом проводим уже довольно давно. Современное объяснение концепций сверхъестественного, основанное на антропологических данных, позволяет дать довольно точный психологический прогноз. Культурные понятия – это продукт отбора. Они выдерживают многократные циклы усвоения и передачи почти в неизменном виде. Для этой сохранности имеется одно простое условие – запоминаемость. Поэтому мы с Барреттом сочинили достаточно стройные сюжеты, внедрив туда как противоречия онтологическим установкам, так и согласующиеся с онтологическими представлениями элементы. Разница в запоминаемости между этими двумя видами информации покажет, насколько значимы в данном случае противоречия. Разумеется, мы использовали только незнакомые испытуемым сюжеты и концепции. Если я расскажу вам про семимильные сапоги, говорящего волка, прикинувшегося бабушкой, или про женщину, которая после явления ей ангела произвела на свет воплощение бога на земле, вы вспомните их потом моментально. Не потому, что они упоминались в рассказе, а потому, что были изначально вам знакомы. Мы же задавались целью проследить, как откладывается в памяти, искажается или отбрасывается незнакомый материал.
Запоминание, противоестественность и странности
Как ни занимательны результаты подобных экспериментов, технические подробности их проведения, как правило, довольно скучны. Поэтому я кратко расскажу о самом главном, касающемся непосредственно нашей темы. Первое сделанное нами открытие заключалось в том, что противоречия и переносы свойств оказались более живучи, чем обычный материал. В долговременной памяти (с извлечением спустя месяцы) противоречия сохранялись гораздо лучше. В искусственных условиях эксперимента люди припоминали описания предметов, людей и животных, содержавшие противоречие интуитивному ожиданию, гораздо лучше, чем «непротиворечивые» образы. Противоречия выделяются, они не отвечают ожиданиям и потому вызывают удивление. Если предложение начинается со слов «один стол…», вы вряд ли рассчитываете услышать в качестве продолжения «грустил, когда люди уходили из комнаты». Это одна из причин, по которым такие сочетания запоминаются. Но не единственная. Вдобавок к этому мы с Барреттом выяснили, что противоречия онтологическим представлениям – как мы уже видели на примерах шаблонов сверхъестественных концепций – запоминаются лучше, чем «простые нелепости», как мы их назвали. Например, образ «человек, который проходил сквозь стены» (онтологическое противоречие) в целом вспоминался лучше, чем «человек с шестью пальцами» (нарушение ожиданий, но не тех, которые определяют онтологическую категорию ЧЕЛОВЕК). «Стол, которому становилось грустно» вспоминался лучше, чем «стол, сделанный из шоколада» (тоже неожиданно, но противоречие не онтологического порядка).
Это последнее наблюдение представляет интерес не только для экспериментальных психологов, но и для всех остальных, поскольку объясняет кое-какие особенности подлинных сверхъестественных представлений. Теперь мы можем точнее обосновать, почему ошибочно рассматривать религиозные представления как «странные» или «необычные». У нас имеются видовые понятия («жираф») и онтологические категории («животное»). Мы можем создавать новые непривычные образы на основе противоречий этим понятиям или категориям. Утверждение «жил-был черный жираф с шестью ногами» нарушает представления на уровне видового понятия. Утверждение «один жираф родил трубкозуба» нарушает представления на уровне онтологической категории (потому что интуитивное представление гласит, что животные рождаются от других животных того же вида).
Теперь рассмотрим следующие утверждения:
26а) Мы боготворим эту женщину, потому что она единственная за всю историю зачала ребенка, не вступив в половую связь.
26б) Мы боготворим эту женщину, потому что она родила 37 детей.
27а) Мы молимся этой статуе, потому что она слушает наши молитвы и помогает обрести желаемое.
27б) Мы молимся этой статуе, потому что это крупнейший на свете рукотворный объект.
31а) Некоторые люди могут внезапно исчезнуть, если испытают сильную жажду.
31б) Некоторые люди чернеют, если испытают сильную жажду.
Пункты 26а, 27а и 31а – верные кандидаты на включение в религиозный репертуар. Собственно, два из них и так уже к нему принадлежат и всем наверняка знакомы. Парные же им пункты б, хотя и относятся к той же категории и включают некую нестандартную концептуальную ассоциацию, куда менее убедительны. Все они строятся на противоречии, не имеющем онтологического характера. Конечно, какое-то концептуальное противоречие в них присутствует, но оно не связано с онтологической категорией. В вашей мысленной энциклопедии под рубрикой «Человеческая физиология» вряд ли значится, что люди чернеют от жажды, поэтому да, перед нами явно что-то из ряда вон выходящее. Однако и ничего исключающего возможность чернеть в нашем понятии человека не содержится. То же относится и к женщине с 37 детьми – да, уникальный человек, но все равно ЧЕЛОВЕК, – и к самому крупному рукотворному объекту на свете. Интуитивные установки подсказывают, что у рукотворных объектов имеется размер, а значит, какие-то могут быть крупнее других, и, следовательно, один из них должен быть самым крупным. Да, все эти образы непривычны и исключительны, но «маркер особенности» не противоречит соответствующей онтологической справке. Таким образом, антропологическое наблюдение, согласно которому странности в основу сверхъестественных концепций не ложатся, а онтологические противоречия – да, объясняется свойствами памяти (онтологические противоречия запоминаются лучше, чем странности или стандартные образы).
Тут потребуется небольшое уточнение. Странности как таковые в буквальном смысле в религиозных концепциях встречаются – вспомним, например, призраков Майотты, которые пьют одеколон вместо воды. Если этот пример вам кажется слабым, возьмем более фантастический, приведенный Чарльзом Стюартом, – о мелких бесах, которыми изобилуют уединенные уголки современной сельской Греции. Все эти exotica считаются либо воплощениями дьявола, либо его приспешниками. Вот небольшой список (я включил не всех): daoutis – бес-козел, совокупляющийся с козами; drakoi – великаны, похищающие девушек; fandasmata – эфирные создания, обращающиеся в коров, ослов, коз; gelloudes – демоницы, пожирающие маленьких детей; горгоны или русалки; kallikantzaroi – уродливые бесы с рогами и хвостом; monovyza – одногрудая великанша; stringla – старуха, превращающаяся в сову и пьющая кровь детей; vrykolakas – неувядающий вампир, как правило, возвращающийся с того света, чтобы преследовать собственных родных; нереиды – прекрасные танцовщицы, пляшущие в укромных местах и сводящие юношей с ума; smerdaki – мелкий демон, нападающий на овечьи и козьи стада и, наконец, lamies – девы неземной красоты, как пишет Стюарт, которых портят лишь два крохотных недостатка – коровье и козье копыта.[23]
Эти странности, противоречия видового порядка, добавляются к онтологическим. Перед нами характеристики, связанные со сверхъестественным образом, но не являющиеся для него неотъемлемыми. Например, если бы призраки в представлении жителей Майотты пили бензин, а не одеколон, это не слишком изменило бы их образ. А вот если бы жители Майотты были убеждены в том, что призраки не могут вещать через людей, потому что лишены разума, картина поменялась бы кардинально. Точно так же главное свойство всех бесов exotica заключается в том, что они появляются и исчезают, когда захотят, не подвержены биологическим процессам – не стареют и не умирают – и служат могущественному дьяволу. Наличие коровьих копыт и козьих рогов ничего не добавляет к взаимодействию бесов с людьми, поэтому, как пишет Стюарт, эти детали варьируют от места к месту и со временем могут меняться. Действительно, антропологи давно отмечают как возникающие за короткий срок изменения во внешних подробностях религиозных образов, так и расхождения внутри группы. Такие изменения и расхождения обычно ограничиваются внешними странностями, добавляемыми к онтологическому противоречию, и не затрагивают его.
