Дэвид Тросби - Экономика и культура
Наконец, ряд людей внесли свой вклад в обсуждение предмета этой книги на этапе ее подготовки и/или выдвинули замечания и критику. Я выражаю благодарность Марку Блаугу, Тони Брайэнту, Бруно Фрею, Майклу Хаттеру, Арьо Кламеру, Крейгу Макмиллану, Грэхэму Мэддену, Рэндоллу Мейсону, Терри Смиту, Майклу Тума и Рут Тоузи. Я также приношу свою благодарность Джудит Риордан, которая в течение всей подготовки рукописи демонстрировала целеустремленность и неизменное чувство юмора.
Дэвид Тросби
Сидней, апрель 2000
Благодарности
Некоторые части этой книги охватывают темы, о которых я уже писал в предыдущих работах. В нескольких разделах я использовал материал из этих более ранних работ и благодарен следующим издателям, давшим мне разрешение на то, чтобы в отредактированной форме использовать некоторые короткие отрывки из указанных работ: Американскую экономическую ассоциацию за отрывки из статьи «Производство и потребление искусства: взгляд на экономику культуру» (The Production and Consumption of the Arts: A View of Cultural Economics // Journal of Economic Literature. 1994. No. 32. P. 1–29); Австралийский главный центр культурной и медийной политики за отрывки из работы «Отношения между экономической и культурной политикой» (The Relationship between Economic and Cultural Policy // Culture and Policy. 1987. No. 8. P 25–36); Институт Гетти по сохранению культурного наследия за отрывки из статьи «Экономическая и культурная стоимость в труде творческих работников» (Economic and Cultural Value in the Work of Creative Artists // Values and Heritage Conservation / E. Avrami et al. (eds). 2000. P 26–31) и из неопубликованной работы «Культурный капитал и концепция устойчивости в экономике культурного наследия» (Cultural Capital and Sustainability Concepts in the Economics of Cultural Heritage, 1999); Harwood Academic Publishers GmbH за отрывки из статьи «Устойчивость и культура: некоторые теоретические вопросы» (Sustainability and Culture; Some Theoretical Issues // International Journal of Cultural Policy. 1997. No. 4. P 7-20); Kluwer Academic Publishers за отрывки из статьи «Культура, экономика и устойчивость» (Culture, Economics and Sustainability // Journal of Cultural Economics. 1995. No. 19. P 199–206) и из работы «Культурный капитал» (Cultural Capital // Journal of Cultural Economics. 1999. No. 23. P 3-12); Macmillan Press Limited и St Martin's Press за отрывки из работы «Семь вопросов по экономике культурного наследия» (Seven Questions in the Economics of Cultural Heritage // Economic Perspective on Cultural Heritage / M. Hutter, I. Rizzo (eds). 1997. P. 13–30); и ЮНЕСКО за отрывки из «Роль музыки в международной торговле и развитии» (The Role of Music in International Trade and Development // World Culture Report. 1998. No. 1. P. 193–209).
I. Введение
Поэму начинать бывает трудно,
Да и кончать задача нелегка.
Вопросы определений
Фермер Николас Сноуи из «Лорны Дун», повинуясь озарению, которыми в викторианских романах награждают простых сельских жителей, сказал: «Сначала установим предварительные условия, потом поймем, куда идти»[2]. В таком предприятии, как наше, установление предварительных условий неизбежно включает вопросы определений, а значит, два главных интересующих нас предмета – экономику и культуру.
Кажется, что с первым из них можно разобраться быстро. Действительно, похоже, что среди современных экономистов существует так мало разногласий по поводу объема и содержания их дисциплины, что вводные главы большинства современных учебников по экономике фактически идентичны. В описании «экономической проблемы» всегда подчеркивается дефицит, так что решение, с которым сталкиваются действующие лица в экономической драме, касается того, как распределить ограниченные средства между конкурирующими друг с другом целями. У индивидуальных потребителей есть потребности, которые нужно удовлетворять, производственные предприятия имеют технологии, обеспечивающие товары и услуги для удовлетворения этих нужд, а процессы обмена связывают одну сторону рынка с другой. Большая часть экономики, которая сегодня преподается студентам в университетах и колледжах во всем западном мире, занята вопросами эффективности этих процессов производства, потребления и обмена и гораздо меньше озабочена вопросами равенства или справедливости в работе экономических систем. В результате проблемы справедливого перераспределения играют второстепенную роль в мышлении множества молодых профессиональных экономистов, если вообще их беспокоят.
Во вводных учебниках также повсеместно приводится стандартное разграничение между изучением микроповедения индивидуальных единиц в экономике – потребителей и фирм – и макроповедения самой экономики. Тем самым эти тексты заложили фундамент для овеществления экономики, процесса, который накладывает глубокий отпечаток на популярное восприятие экономики и на построение общественной политики в настоящий момент. Растущее доминирование макроэкономики как основания национальной и международной общественной экономической политики в последние десятилетия привело к тому, что экономика стала восприниматься как наделенная своей собственной идентичностью и трансцендирующая образующие ее элементы. Ирония заключается в том, что такой взгляд может показаться параллелью к концепции обладающего самостоятельным существованием государства, которой стремилась избегать модель либертарианского индивидуализма, занимающего центральное место в современной экономике. В некоторых случаях овеществление экономики (в средствах массовой информации и не только) достигает почти что олицетворения: мы говорим об экономике «сильной» и «слабой», «динамичной» и «медлительной», о «больной» экономике, нуждающейся в лечении и особых лекарствах, которые вернули бы ей здоровье.
Если мы считаем, что эти тексты дают определение области применения и методам современной экономики, мы должны обязательно учитывать, что они главным образом отражают современную неоклассическую парадигму, которая господствует в экономике большую часть века и за последние три десятка лет была доведена до высокого уровня теоретического и аналитического совершенства. Эта парадигма обеспечила всеобъемлющий и связный аппарат для представления и анализа поведения индивидов, фирм и рынков, а также дала целый ряд поддающихся проверке гипотез, ставших предметом тщательного эмпирического изучения. Более того, диапазон явлений, которые она охватывала, постоянно расширялся; модель утилитарного рационального принятия решений, действующая на конкурентных рынках, за последние годы находила применение во все более расширяющемся массиве областей поведения человека, включая брак, преступления, религию, семейную динамику, развод, филантропию, политику и юриспруденцию, а также производство и потребление искусства.
Однако, несмотря на свой интеллектуальный империализм, неоклассическая экономика, на самом деле очень ограниченная в своих допущениях, стеснена своей собственной механикой и обладает ограниченной способностью к объяснению. Она подвергалась активной критике как изнутри, так и извне. Более того, ее господство можно будет оспорить, если избрать более широкий взгляд на дискурс экономики. Как и другие важные области приложения человеческих усилий, экономика состоит не из одной какой-то парадигмы, а из нескольких школ мысли, предлагающих альтернативные или спорные способы анализа функционирования экономики или действий индивидуальных экономических агентов. В данном случае вполне вероятно, что мы найдем такие альтернативные подходы полезными для осмысления культурных феноменов.
Но если с определением экономики в данный момент можно разобраться относительно легко, определение культуры – совершенно другая история. Рэймонд Уильямс описывает культуру как «одно из двух или трех самых сложных слов английского языка»[3]. Роберт Борофски указывает, что попытки определить культуру «сродни попыткам загнать ветер в клетку»[4]; эта живописная метафора передает протеистическую природу культуры и подчеркивает, как трудно быть точным в отношении того, что обозначает данный термин. Причины найти нетрудно. «Культура» – слово, повсеместно используемое в самых разных смыслах, но без ощутимого или общепринятого основного значения. На уровне науки она тем или иным образом соотносится с концепциями и идеями, встречающимися во всех гуманитарных и социальных науках, но часто используется без четкого определения и по-разному внутри одной дисциплины и в разных дисциплинах[5].
Как всегда, этимологический анализ может пролить некоторый свет на эволюцию значения. Изначальное значение слова «культура», конечно, отсылает к обработке почвы. В XVI в. это буквальное значение переносится на культивирование ума и интеллекта. Подобное метафорическое значение до сих пор активно нам служит: мы называем того, кто подкован в искусстве и литературе, «культурным» человеком, а словом «культура» часто по умолчанию обозначается то, что, строго говоря, следовало бы называть продуктами и практиками «высокого» искусства. Но с начала XIX в. термин «культура» использовался в более широком смысле для описания интеллектуального и духовного развития как цивилизации в целом, так и конкретных обществ, таких как национальные государства. Со временем эта гуманистическая интерпретация культуры была заменена более широкой концепцией, согласно которой культура охватывала не только интеллектуальную деятельность, но весь образ жизни народа или общества.
