Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени
Даже если сделать скидку на риторические вольности, эта жалобная просьба воеводы демонстрирует, как важны были для местной администрации профессиональные бюрократы. Хотя воеводы были судьями, но основой системы были дьяки и подьячие, поскольку они обладали профессиональной подготовкой. Как показано в первой главе, воеводы были военными людьми, принадлежавшими к средним и высшим московским чинам, и среди их первоочередных обязанностей (военных, фискальных, экономических, административных) роль судьи была не самой важной; никакого специального обучения законам они не получали. Во многих уездах они взаимодействовали с губными старостами, которые также не имели специальных юридических знаний. Остальной персонал воеводы набирали из местных жителей, для которых это была неоплачиваемая царская служба. В приказах, занимавшихся уголовными делами (по большей части в Разряде и в Разбойном приказе), знатоками законодательства являлись дьяки и подьячие. В XVI веке сами приказные судьи принадлежали к дьяческой бюрократии, и подобный порядок сохранялся в таких важных учреждениях, как Разряд и Посольский приказ, и в следующем столетии, когда военные возглавили большинство центральных учреждений. Эти «благородные чиновники» (как их назвал Роберт Крамми) руководили приказами, лишь в малой мере обладая знаниями, соответствующими специфике этих приказов, и, не получив «специальной подготовки к изнурительному приказному труду», за свою карьеру такой сановник мог руководить целым рядом различных приказов. Воеводы в уездах также не были обучены. Все сказанное уже заставляет ожидать, что местное управление и правосудие не могли быть эффективными.
И все же государство стремилось обеспечить достойное правосудие: судебники 1497 и 1550 годов строго предупреждают судей: «Також и всякому судье посула от суда не имати никому. А судом не мстити, ни дружити никому». В 1649 году Соборное уложение особенно акцентировало внимание на обязанности судей следить за законом: «И всякая росправа делати всем людем Московского государьства, от большаго и до меньшаго чину, вправду». Можно было бы расценить подобное заявление как риторическое, если бы не личное участие Алексея Михайловича в составлении Соборного уложения 1649 года и решении различных судебных дел. Поскольку, как заметил Крамми, военный, выступавший в качестве судьи, «оставлял всю рутинную и интеллектуальную работу специалистам, служившим под его началом», вся надежда на поддержание законности в стране лежала на плечах дьяков и подьячих[111].
Проблема профессионализма – дьячество
Прибыв в Московию, иностранцы сразу же обращали внимание на отсутствие юристов. Посетивший Россию в начале XVI века Сигизмунд Герберштейн отмечал: «Свидетельство одного знатного мужа имеет больше силы, чем свидетельство многих людей низкого звания. Поверенные (рrосuratores) допускаются крайне редко, каждый сам излагает свое дело». Жак Маржерет писал около 1606 года, что «по их законам, каждый защищает себя сам или выставляет своего родственника или слугу, так как о прокуроре или адвокате там и речи нет». Позднее, в 1698 году, это мнение разделял и дипломат Иоганн-Георг Корб, утверждавший, что тяжущиеся стороны представляли свои дела «без всякой помощи поверенных или адвокатов»[112]. Иностранцам это казалось серьезным упущением.
В Западной Европе к XVI веку профессия юриста уже вполне оформилась. В Англии юристы известны со Средневековья, особенно в области гражданского права. В 1187–1189 годах был составлен учебник для юристов, а штат профессионально обученных юристов складывался вместе с развитием гражданских судов. Подобным же образом в итальянских университетах и городах XII–XIII столетий юристы и профессиональный нотариат процветали с возрождением римского права. Так, во Флоренции уже в начале XV века могущественная гильдия «юристов и нотариев» надзирала за профессиональным обучением и стандартами работы. Нотариусы, хотя и не получали специального юридического образования, применяли свои юридические знания и навыки, составляя завещания, контракты и оформляя сделки[113]. В Европе раннего Нового времени юристы в меньшей степени были вовлечены в тяжбы в сфере уголовного права. Как правило, и в Англии с ее судами присяжных, и на континенте, где розыскной процесс получил распространение в XVI веке, обвинение, в отличие от защиты, использовало юристов. Несмотря на это, юридические знания и навыки были широко распространены и могли привлекаться во время подготовки к суду[114].
В России ни нотариусов, ни юристов в качестве представителей отдельной профессии до эпохи Великих реформ 1860-х годов не существовало. Это указывает на то, что в раннемодерной России грамотность была функциональной и являлась принадлежностью определенных групп людей. Большая часть населения была неграмотна, и лишь некоторые умели читать и писать в той степени, в какой это было необходимо для их работы. Купцы и ремесленники использовали в своих делах разговорный язык, на котором заключали сделки и вели деловую переписку и бухгалтерию. Большинство приходских священников было достаточно грамотно, чтобы служить литургию на церковнославянском и подписывать документы. По Соборному уложению 1649 года, если участник тяжбы был неграмотен, вместо него предпочтительно было подписываться именно священнику. Крупные землевладельцы – от патриарха до монастырей и дворянства – и даже большие деревни нанимали писцов для ведения делопроизводства. Функциональная грамотность, насколько можно судить, была распространена и среди провинциального дворянства, нуждавшегося в ней для управления имениями и несения государевой службы. Исследования Д. Миллера для XVI века и К. Стивенс для XVII века показывают, что почти половина представителей различных групп дворянства (монастырские вкладчики, личный состав полков) могли написать свое имя на документе[115].
Литературные навыки были по большей части сосредоточены в церкви. В монастырях и епархиальных центрах монахи составляли и копировали летописи и различные религиозные сочинения, написанные на русском языке высокого стиля, который на протяжении XVII века сильно пополнился церковнославянской лексикой. После Смутного времени под влиянием Польши и Украины появились дворяне и приказные, освоившие сочинение стихов, пародий и других видов светской литературы на русском и церковнославянском языках[116]. Однако самым крупным резервуаром грамотности, которая в данном случае носила функциональный, светский и почти разговорный характер, являлась царская бюрократия. В этих условиях умение читать и писать приобреталось в ходе работы, а не в школе.
Юридические знания и понимание судебных процедур человек мог получить только в приказной системе. Историки XIX столетия упрекали московскую приказную систему в том, что функции и юрисдикция учреждений в ней дублировались, но современные исследователи относятся к ней с бóльшим уважением. Они указывают, что для жителей не составляло труда понять, кто обладал властью и в какие из инстанций следует направлять документы (а также они знали, как можно обойти систему). Ольга Новохатко замечает, что такой стихийный, иррациональный с обычной точки зрения подход к управлению был по-своему разумным и практичным, обеспечивая «организационную мобильность», позволявшую им выполнять работу быстро, эффективно и точно. Л.Ф. Писарькова считает московские приказы солидной бюрократической системой для своего времени. Боривой Плавсич утверждает, что «есть достаточное основание считать допетровскую российскую администрацию организованной на современный манер в большей степени, чем после петровских „реформ“», а Ричард Хелли пишет о «славной средневековой московской традиции государственной службы». Ряд исследователей судебной системы признавали, что обладателями специальных знаний и навыков были именно приказные, а не судьи из военного класса[117].
Профессионализм вырабатывался отчасти выделением бюрократического класса как сплоченной социопрофессиональной группы, члены которой проходили суровое обучение и подвергались пристальному контролю. Наследование должностей внутри семей обеспечивало московские приказы большинством дьяков и подьячих, но они не были закрытой социальной стратой. Численный рост бюрократии поддерживался постоянным притоком кадров извне. Социально дьяки и подьячие происходили из анклавов грамотности в обществе: дворян, сыновей священников, горожан и служилых людей низших рангов, таких как стрельцы; при этом вхождение в эту страту происходило на конкурентной основе. Оно было привлекательным, поскольку московские приказы обеспечивали достойное денежное и натуральное жалованье, а также возможность иметь землю – право, почти всецело являвшееся привилегией служилого военного класса. Государство регулярно пыталось предотвратить утекание налогоплательщиков и военных в ряды бюрократии; так, в 1640 году сыновей священников и дьяконов запретили принимать в подьячие. Несмотря на это, некоторым из них удавалось обойти указ, и Петр I в итоге эти ограничения отменил[118].
