Вильфредо Парето - Трансформация демократии (сборник)
Допустимо ли это с точки зрения действующего права? Волнует ли это кого-либо? Во всяком случае, не рабочих, уже придерживающихся будущих законов, и не центральное правительство, которое старается только не раздражать зверя, угрожающего их пожрать.
Были ли законными захваты баронов на заре феодализма? И кого они волновали? Во всяком случае, не баронов, которые заменяли право силой, и не короля, не располагавшего достаточными средствами, чтобы добиться от них послушания.
Принадлежность предприятий является не только юридической, но и экономической проблемой; в этом смысле она распадается на две части, потому что следует думать не только о владении существующими предприятиями, но и о создании новых. Существующие можно отнять у их владельцев, но нетрудно понять, что там, где этот процесс станет массовым, никто не захочет открывать новые, поэтому придется изобретать какие-то способы для их создания.
Автор статьи продолжает и по справедливости признает, что рабочие поступают противозаконно. «Закона, который обязывал бы промышленников признавать правительственные организации и мириться с вмешательством правительства в их отношения с рабочими, действительно не существует; сомнительно также, что отказ подчиниться решению согласительной комиссии оправдывает, с точки зрения действующего законодательства, меры, принятые префектом. Об этом должны судить юристы. Мы в данном случае можем лишь констатировать, что префект в ответ на непреклонную позицию фирмы пошел на изъятие фабрик и доверил управление ими Туринской окружной трудовой инспекции, которая должна владеть ими, как сказано в постановлении, от имени фирмы Маццонис». Если какой-то добрый человек заберет часы у проезжающего, то префект с равным юридическим основанием сможет изъять часы и доверить управление ими какой-нибудь инспекции, которая не станет отнимать их у этого доброго человека, как и предприятия Маццонис на деле не были отняты у рабочих.
14 апреля, после того как братья Маццонис подчинились требованиям профсоюза, изъятие их фабрик было отменено. Таким образом, центральное правительство не столько добивалось исполнения своих законов, сколько потворствовало их нарушению; оно само подрывало собственную власть.
Цивилизованный народ не может существовать без законов, будь они писаными, закрепленными обычаем, или установленными другим способом; законы необходимы, и любое положение вещей рано или поздно приводит к своему теоретическому оформлению. Поэтому сегодняшняя ситуация, когда действующий закон умирает, а новый еще не родился, является переходной и ведет к появлению новых правил. Если победят профсоюзы, появится профсоюзный закон, напоминающий феодальный, и тогда мы увидим документ наподобие Иерусалимских ассиз[51]. На это рассчитывают синдикалисты, от этого открещиваются их робкие противники.
Эволюция на этом не остановится. Ожесточение одной силы всегда вызывает обратное действие. В Средние века возникали и пользовались популярностью места, где преследуемые сервы находили пристанище; возможно, и в будущем появятся подобные убежища для гонимых «капиталистов».
Помимо этого средневековые сеньоры в конце концов обнаружили, что они не получат максимальной прибыли, доведя своих крепостных до разорения; это открытие, успешно взятое на вооружение королями, стало источником расширения их власти. Через некоторое время (вероятно, немалое, ибо в нашем обществе еще достаточно капиталов, которые можно тратить) кое-кто из власть имущих заметит, что разорение рачительных хозяев и даже простое отсутствие их поощрения не способствуют достижению максимальной прибыли, и сделает выбор в пользу своей выгоды, не думая о мобилизации капиталов, налогах на роскошь, прогрессивном обложении, гуманитарных пожертвованиях со стороны собственников, лишениях, вызванных новыми временами, и другой чепухе. Владельцам ульев известно, что, отняв у пчел весь мед и уморив их голодом, они нанесли бы себе ущерб, поэтому они заботятся о процветании этих насекомых ради собственной выгоды, а не из гуманитарных соображений. По-видимому, нечто подобное происходит сейчас и в России при большевистском режиме.
Потребность в деньгах очень часто приводила к ослаблению и даже к падению многих правительств. Представители английских общин, Генеральные Штаты во Франции созывались монархами по необходимости, связанной, как правило, с войной, с выплатой жалований и (в Новое время) с государственными долгами. Они могли избежать этой необходимости и, соответственно, зависимости только в том случае, если им удавалось проявить силу и волю, чтобы покончить с подобными расходами. Так поступали сильные правители, которые даже объявляли о своем банкротстве, хотя бы частичном, как например, французские монархи Людовик XIV и Людовик XV, на что не решился Людовик XVI, заплативший за свою слабохарактерность короной и жизнью. Впрочем, если ему недоставало воли, еще больше ему недоставало власти. Нашим правителям тоже не хватает и того, и другого, поэтому они не знают, как избавиться от свалившихся на них бедствий, угрожающих гибелью. Сегодня это идет на пользу нарождающемуся новому строю, завтра аналогичные явления могут обратиться ему во вред. Расточение богатств вкупе с расстройством производства и гонениями на бережливых хозяев уже обрушилось на Россию и рано или поздно обрушится на другие, сегодня самые богатые страны.
Примечательно, что упорство кабинета Людовика XVI не пошло на пользу ни пенсионерам, ни кредиторам правительства, впоследствии ограбленным революцией. Будет ли более полезной для пенсионеров и кредиторов нашего правительства протекция, оказываемая им последним? Для пенсионеров навряд ли, для кредиторов еще менее того.
Значительными силами, работающими на пользу центральной власти, являются на практике интересы плутократов, в идеальном плане – культ государства с его мифами и его богословием. Он представлен двумя партиями, во всем прочем полностью отличающимися друг от друга, а именно националистами, или империалистами, и классическими социалистами марксистского толка, противниками анархии, свободной конкуренции и синдикализма. Влияние обеих партий сегодня значительно снизилось. Первая пострадала в результате разочарования мировой войной, хотя она могла приобрести большую силу, если бы остановилась вовремя; ее погубила неумеренность. Вторая потерпела идейное поражение, поскольку социалисты ради эфемерной практической выгоды сблизились с демократами и стали сотрудничать с ними не только в военных вопросах, но и в правительстве.
Впрочем, если сегодня эти партии мало чем могут помочь центральной власти, то в один прекрасный день, когда снова начнется центростремительное движение, они (а вернее, их преемники) снова приобретут вес.
Такой же ход событий можно было наблюдать во времена расцвета, а затем заката феодального строя. Например, сегодняшняя утрата доверия к марксистскому идеализму напоминает судьбу империалистической доктрины proceres [здесь преемников – Прим. перев.] Карла Великого после смерти великого властелина, так же как вытеснение Третьим интернационалом Первого и Второго имеет сходство с вытеснением империализма феодализмом. Но как тот возродился в форме учения о королевской власти, так и социализм может возродиться, пусть и в другом обличье, после упадка синдикализма и подобных ему движений.
Католицизм был опорой учения о королевском величии, как гуманитарная вера была опорой социализма и сможет быть опорой той партии, которая родится из него в будущем. Суждение о политической и социальной роли Церкви в Средние века не может исходить из ее теологических постулатов, ортодоксальных или еретических уклонений и даже из нравственности прелатов. Точно так же суждение о классическом социализме не выводимо из его теорий и даже из аппетитов социал-демократии. Одно дело вера, другое – ее жрецы. Что касается дериваций, то не так уж велика разница между таинством Святой Троицы и теорией прибавочной стоимости Маркса, между ненавистью к главному врагу человеческого рода и ненавистью к капитализму. По существу средневековая теократия стремилась завладеть центральной властью, а не разрушить ее; более того, она неосознанно работала на нее. Классический социализм также желает завладеть центральной властью, чтобы упорядочить всю экономическую жизнь, он выступает против анархии капиталистического производства и, по-видимому, не лучше относится к синдикалистскому производству.
Если бы поистине ребяческое представление о том, что пользу производству приносит только ручной труд, было реализовано на практике (хотя это лишь абсурдная гипотеза) результат был бы прямо противоположным тому, чего добиваются недруги знания и поклонники блаженного пролетариата, ибо интеллектуалы стали бы редкими в той же степени, в какой и ценимыми, нужными, незаменимыми и влиятельными. Здесь кроется причина влияния прелатов в Средние века, когда дворяне, достойные предшественники современных ненавистников интеллектуального труда, хвалились, что не умеют даже подписываться. Власть Церкви пала, когда умножилось число образованных мирян и особенно когда образование отделилось от тогдашнего богословия, мало отличающегося от современного пролетарского богословия.
