Анри Лефевр - Производство пространства
Только противодействие центральной власти со стороны всех активных сил, непосредственно связанных с данной территорией – «местных», муниципальных, региональных властей, – способно остановить централизованное государство и привести к определенному плюрализму (или восстановить его). Подобное сопротивление и противодействие неизбежно приводит к поддержке или возникновению отдельных территориальных единиц с более или менее независимым самоуправлением. Не менее неизбежно центральное государство, стремясь усилить свои позиции, урезает эти островки локальной автономии, пользуясь их изоляцией и слабостью. Отсюда – весьма своеобразный диалектический процесс: укрепление, а затем ослабление государства, доходящее до распада, разложения; подъем локальных сил, а затем их упадок. И так далее, циклично, в соответствии с противоречиями, которые рано или поздно получат разрешение. Каким образом? Вероятно, путем замещения государственной машины машинами информационными, питаемыми и контролируемыми социальными низами. Постановка проблемы пространства в понятиях социально-политических сил и их отношений позволяет избежать нелепых дилемм. Либо города не существует, либо он представляет собой систему; либо пространство есть инертный носитель, либо оно – «среда» для полноценной экологической реальности. Либо городская среда занимает отдельную нишу, либо она является субъектом. Если экономическое давление низов, и только оно (профсоюзы, требования, забастовки) способно изменить производство прибавочной стоимости, то только давление, основанное на пространственной практике, может изменить распределение этой стоимости, то есть распределение части избыточного общественного продукта, выделяемого на коллективные «интересы» общества, между «публичными службами». Чтобы давление низов в этом направлении принесло плоды, оно должно быть направлено не только на государство как менеджера «общих интересов». Среди прочих функций это государство, порожденное гегемонией одного класса, все чаще исполняет функцию организатора пространства, регулятора потоков, контролера сетей. Оно выделяет на эти цели значительную часть глобальной прибавочной стоимости – избыточного продукта, предназначенного для управления обществом. Давление низов должно быть нацелено на государство как организатора пространства, контролирующего процесс урбанизации, строительство зданий, пространственное планирование. Иными словами, оно может и должно обратиться против государства, управляющего классовыми интересами и в то же время возносящегося над обществом в целом, против его способности воздействовать на пространство; иначе говоря, стратегиям, планам и программам, навязываемым сверху, следует противопоставлять контрпространство, встречные планы и встречные проекты.
VI. 21
Контрпространство не укладывается в общепринятую оппозицию «реформа – революция». Любое предложение контрпространства, даже самое ничтожное с виду, расшатывает снизу доверху существующее пространство, его стратегии и цели – гомогенность, прозрачность перед лицом власти и сложившегося порядка. Этим и объясняется молчание пользователей: они предчувствуют, что малейшее их движение будет иметь неограниченные последствия, что стоит им пошевелиться, как они восстановят против себя порядок (способ производства), давящий на них всей своей тяжестью.
Отсюда на первый взгляд парадоксальное следствие: в некоторых изначально зависимых, производных или смещенных пространствах может наблюдаться способность к производству. Среди прочего, в пространствах досуга. Вначале казалось, что они ускользают от контроля со стороны сложившегося порядка, а следовательно, образуют обширное игровое контрпространство. Это иллюзия! Досуг не нуждается в дополнительном руководстве: отчужденный и отчуждающий, как и труд, симметричный труду, рекуперирующий и рекуперируемый, досуг есть составная часть «системы» (способа производства). Будучи изначально завоеванием рабочего класса (оплачиваемые отпуска, пенсии, выходные и т. д.), он превратился в индустрию, в завоевание неокапитализма, распространяющее гегемонию буржуазии на пространство в целом.
Пространства досуга как продолжение подчиненного пространства подразделяются по функции и образуют иерархию. Они служат воспроизводству производственных отношений. Контролируемое, управляемое пространство навязывает особые правила, ритуалы и жесты (например, загар), дискурсивные формы (что следует и чего не следует говорить) и даже модели и вариации пространства (отель, бунгало, причем предпочтение отдается частной жизни и семейной генитальности). Это пространство тоже состоит из жилых «коробок», из накладывающихся друг на друга, прижатых друг к другу «планов». Однако одновременно в нем берет реванш – или, по крайней мере, требует реванша – тело. Оно стремится к познанию и признанию себя в качестве порождающего (что именно? Практику, использование, а значит, пространство – и, соответственно, род человеческий); позитивность отрицается собственными следствиями и затем восстанавливается. Пляж – единственное место удовольствия, обнаруженное в природе родом человеческим. Тело с его органами чувств, от обоняния и пола до зрения, тело, не отдающее предпочтения визуальному, то есть тотальное тело, стремится стать дифференциальным полем. Оно ломает пространственно-временной панцирь, образованный трудом, разделением труда, локализацией разных видов труда и специализацией локусов. В тенденции тело утверждается как «субъект» и как «объект», то есть как нечто большее, нежели «субъективность» (в классическом философском смысле) или «объективность» (раздробленная со всех сторон, преобразованная визуальностью и изображением и т. д.).
В пространстве досуга и благодаря ему проступают очертания педагогики пространства и времени, – конечно, лишь как непризнанной вероятности, но все же как показание и противопоказание. Восстанавливается потребительная стоимость времени. Имплицитная или эксплицитная критика пространства труда влечет за собой, в свою очередь, критику дробных (специализированных) жестов, немоты, стесненности и скрытого недовольства.
Возвращение к непосредственному, к органическому (то есть к природе), пусть и устаревшему, производит неожиданные различия. Благодаря музыке вновь вступают в свои права ритмы – неявно, неловко, но вполне действенно. О них уже невозможно забыть – даже если подлинное присвоение бытия и природного пространства вытесняется имитацией, мимесисом. Даже если зов тела оборачивается своей противоположностью: полной пассивностью на пляже в виду моря и солнца…
Пространство досуга тяготеет (речь идет лишь о тенденции, натяжении, о пользовательском отклонении, прокладывающем себе путь) к преодолению границ между социальным и ментальным, чувственным и интеллектуальным, а также повседневным и исключительным (праздником).
В нем обозначаются точки воздействия и разлома: это повседневность и городская жизнь, тело и различия, рождающиеся внутри тела повторений (жестов, ритмов, циклов). Пространство досуга, переходное между прежними пространствами – пространством монументальным, локализованным с помощью и ради труда, с одной стороны, и вероятными пространствами удовольствия и радости, с другой, – является по самой своей сути пространством противоречивым. Существующий способ производства воспроизводит в нем все свои лучшие и худшие черты, делает его паразитарным наростом и пышной, буйной ветвью; он щедро наделяет его чудовищными уродствами и обещаниями (которые не способен выполнить).
VI. 22
На примере Парижа видно, насколько город устойчив к разрушению, как трудно его уничтожить. Здесь, как и в любом городском пространстве, постоянно что-то происходит, причем перемены эти разнонаправленны. Неокапитализм и централизованное государство переделывают в своих интересах так называемую историческую часть города, однако некоторые секторы, расположенные невдалеке от центра, становятся народными; в Бельвиле, весьма оживленном квартале, живут бок о бок, хоть и не без трений, рабочие-иммигранты и репатрианты из Африки. Некоторые представители «элиты» селятся в Маре, то есть эта «элита» (интеллектуалы, представители старых и новых свободных профессий) не чурается контактов с народом: в этом ее отличие от прежней буржуазии, которая прочно обосновалась в комфортабельных «резидентских» кварталах и пригородах. Вполне возможно, что Маре и его окрестности еще долго будут связаны с производством (ремесленничеством, мелкой и средней промышленностью) и населены пролетариями и низшими социальными группами.
Париж не полностью порвал связи с былой бурной жизнью и городскими празднествами. Как показал май 1968 года, город по-прежнему является горнилом, очагом. Противоречие высокого уровня: если политическая власть и класс-гегемон хотят, чтобы город сохранил мировую репутацию, то не в их интересах загасить этот очаг; ведь репутацией этой он обязан именно своей дерзости, исследованию возможного и невозможного, пресловутому культурному развитию, разнообразию действий и действующих лиц – народа, интеллигенции, студентов, художников и писателей. В то же время политическая власть и властвующая в экономике буржуазия опасаются этого брожения, жаждут задавить его под гнетом пагубного централизма в принятии решений.
