Эрик Хоффер - Истинноверующий. Мысли о природе массовых движений
Интересно отметить те средства, какими массовое движение усиливает и закрепляет индивидуальную неполноценность. Превознося догму выше разума, движение мешает уму отдельной личности стать самостоятельным. Централизованная экономика поддерживает экономическую зависимость тем, что намеренно создает нехватки самого необходимого. Социальной независимости мешает перенаселение в домах и коммунальных квартирах, а также обязательные общественные нагрузки. Безжалостная цензура литературы, искусства, музыки, наук не дает самостоятельно жить даже немногочисленным творческим личностям. Внедряемая и вколачиваемая преданность — церкви, партии, родине, вождю — и вера тоже закрепляют неполноценность личности. Ибо любая преданность отнимает что-то у человека.
Таким образом, люди, выросшие в атмосфере массового движения, становятся неполноценными, зависимыми существами, даже если от природы они созданы для самостоятельной жизни. Хотя они не знают неудовлетворенности и обиды, все-таки и у них проявляются особенности людей, желающих потерять себя и освободиться от существования, непоправимо испорченного. (148:)
Часть четвертая. Начало и конец
Глава XV. Люди слова
Массовое движение обычно не появляется до тех пор, пока не дискредитирован, не опорочен существующий порядок. Дискредитация эта не присходит автоматически, в результате грубых ошибок и злоупотреблений власть имущих, а является результатом преднамеренной работы недовольных «людей слова». Там, где «людей слова» нет или где они не проявляют недовольства, существующий порядок, даже несостоятельный и отравленный коррупцией, может долго сохраняться, пока не разрушится и не падет сам по себе. С другой стороны, безусловно ценный и энергичный строй может быть сметен, если он не добьется преданности небольшого меньшинства «людей слова»[140].
В разделах 83 и 86 показано, что реализация и сохранение массового движения зависят от насилия. Народившееся массовое движение — явление жестокое, и управляется оно безжалостными фанатиками, пользующимися словом только для того, чтобы придать видимость добровольности и согласия тому, что в действительности достигнуто насилием. Но фанатики эти взяться за дело и принять на себя руководство могут только после того, как существующий порядок дискредитирован и лишился поддержки широких народных масс. Эта предварительная работа, т. е. подрыв существующего порядка, а также ознакомление масс с идеей перемены и создание в стране атмосферы, благоприятной для новой веры, — могут быть проведены только «людьми слова», прежде всего общепризнанными говорунами и писателями. Пока существующий порядок функционирует более или менее исправно, массы в основном остаются (150:) консервативными. Они могут думать о реформах, но не о полной перемене. Фанатичный экстремист, как бы он хорошо ни говорил, в глазах масс — опасный или непрактичный человек, предатель, а то и сумасшедший. Массы его и слушать не хотят. Даже Ленин признавал, что там, где почва для коммунистов не подготовлена, — им «трудно подойти к массам… и добиться внимания масс»[141]. Ко всему, власть, даже слабая и терпимая, будет определенно сильно реагировать на яростные призывы фанатика и может из его деятельности извлечь для себя новые силы.
Совсем иная картина получается с типичным «человеком слова». Массы его слушают, так как знают, что его слова, как бы они ни были своевременны, не могут дать немедленных результатов. Власть или игнорирует его, или с помощью мягких методов надевает на него намордник. Таким образом «человек слова» незаметно подрывает существующий порядок, опорочивает власть имущих, ослабляет установленные взгляды, подрывает авторитеты — в общем, подготавливает обстановку для появления массового движения.
Различие между «людьми слова», фанатиками и «людьми действия» — условное, оно описывается в следующих разделах. Такие люди, как Ганди и Троцкий, оказываются вначале «непрактичными людьми слова», а потом обнаруживают исключительные административные и полководческие таланты. Магомет начал как «человек слова», а потом превратился в неукротимого фанатика и наконец проявил свой изумительный практический ум. Фанатик Ленин был несравненным «человеком слова» и несравненным «человеком действия». Классификация эта нужна для понимания, что почва для массового движения подготавливается лучше всего «людьми слова». Выращивание движения требует характера и качеств фанатика, а закрепление движения — дело главным образом практиков, «людей действия». (151:)
Появление небольшого меньшинства, состоящего из «людей слова» там, где его раньше не было, — уже явно революционный шаг. Западные державы, совсем того не желая, косвенным образом помогли рождению массовых движений в Азии тем, что возбудили там против себя недовольство и создали своей филантропической деятельностью по просвещению меньшинства «людей слова». Многие революционные вожди Индии, Китая, Индонезии получили образование в консервативных учебных заведениях Запада. Американский колледж в Бейруте, руководимый и содержащийся консервативными американцами, на деле — школа революционеров в неграмотном арабском мире. Несомненно, что и богобоязненные учителя миссионерской школы в Китае тоже попали в число тех, кто подготовил почву для китайской революции.
105.«Люди слова» бывают разных типов: священники, писцы, пророки, писатели, художники, профессора, студенты, вообще интеллигенция. Там, где чтение и письмо — трудное искусство, например в Китае, простая грамотность уже дает право на звание «человека слова». Так было и в Древнем Египте, где искусство иероглифов было монополией немногих.
Для «людей слова» всех родов характерна жажда всеобщего признания, которая определяет их отношение к существующему порядку. Наполеон сказал: «Тщеславие сделало Революцию, свобода была только предлогом». По-видимому, внутри каждого интеллигента, будь он человеком творческим или нетворческим, находится некая неизлечимая неуверенность. Даже самые одаренные и плодовитые люди сомневаются в своей ценности и каждый день должны искать новых доказательств. Сказанное Ремюза о Тьере, пожалуй, применимо к (152:) большинству «людей слова». «У него гораздо больше тщеславия, чем честолюбия, и он предпочитает уважение покорности; он предпочитает власти ее видимость. Спрашивайте постоянно у него совета, а потом делайте, как вам угодно. Он обратит больше внимания на ваше почтительное к нему обращение, чем на ваши действия»[142].
В карьере почти каждого, даже щепетильного «человека слова», появляется момент, когда почтительный или примирительный жест со стороны власть имущих может привлечь его на их сторону. В известный период своей жизни многие «люди слова» готовы стать оппортунистами и придворными. Сам Иисус не стал бы, может быть, проповедовать свое учение, если бы фарисеи приняли Его к себе, назвали бы Его Учителем и слушали Его с почтением. Если бы Лютера в подходящий момент сделали епископом, очень возможно, что это охладило бы пыл и Лютера, и всей Реформации. Молодого Карла Маркса, наверно, можно было привлечь на сторону Пруссии, если бы ему дали титул и ответственный пост в правительстве; то же — и Лассаля, если бы он получил титул и придворный мундир. Но, с другой стороны, как только «человек слова» определит свою философию и свою программу, он начинает их отстаивать тверже, а сам становится менее восприимчив к лести и заманиванию.
Как бы настойчиво ни выдавал себя протестующий «человек слова» за защитника угнетенных и оскорбленных, на самом деле он движим мотивами личного характера (за очень немногими исключениями). Его сострадание к другим исходит из его личной ненависти ко власть имущим[143]. «Только немногие, исключительно редкие люди питают к человечеству тот вид любви, который делает их не способными терпеть общую массу зла и страданий, не обращая никакого внимания на последствия их личной жизни»[144]. Это подтверждает со страстной убежденностью, Торо: «Я убежден, что то, что так удручает реформиста — (153:) совсем не его сострадание к собратьям, а его личная боль — даже если он самый святой из всех святых; и будь это исправлено, он бросит своих великодушных братьев без малейшего сожаления»[145]. Как только «человек слова» получает признание со стороны власть имущих, он обычно находит высокопарные доводы для того, чтобы стать на сторону сильных против слабых. Лютер, вначале бросивший вызов господствующей церкви и сочувственно говоривший о «бедном, простом, не знатном народе»[146], позже, когда объединился с германскими князьками, провозгласил: «Бог предпочел бы существование правительства, даже самого дурного, чем позволить толпе буйствовать, как бы она ни была при этом права»[147]. Бёрк, которому покровительствовали лорды и знать, говорил о «свинской черни» и рекомендовал бедным «терпение, труд, бережливость и религию»[148]. Избалованные славой и лестью «люди слова» в большевистской России, как раньше в нацистской Германии, не чувствуют потребности стать на сторону преследуемых и терроризованных против безжалостных вождей и их секретной полиции.
