Дмитрий Фалеев - Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем
Молодежь вся худая, а тех, кому за тридцать, разносит в полноту, иногда чрезмерно. В таборах попадаются такие колобки — поперек себя шире, но при этом нет обрюзгших, сморщенных, вялых. Возраст, конечно, по всем прошелся, но котляры старение встречают достойно и достойно выглядят — хоть и толстяки, но холеные, гладкие. Живот не висит, а надут как барабан! И лица — свежие.
— Спокойно, кумпания!
— Дай Бог нам видеться в веселье и в радости!
В фужерах — компот: на ободок, словно в ресторане, насажена тоненькая долька апельсина. Праздничный стол должен быть не только вкусным и щедрым, но и красивым.
Над входом в залу в Тимином доме висит картина — Иисус Христос, Дева Мария, волхвы, Симеон…
Барон берет поросенка и кусает на весу. Жена его, Лиза, выходит танцевать! И старик за нею! Их окружают сыновья и внуки, хлопают в ладоши: «Хэй, хэй!» Вот, мол, какие наши бабушка и дедушка!
— Гуляй, мустафони!
Мужья выводят молодых хозяек. Салба — вся в белом. Она любит белое и обычно держится с напускной строгостью богатой жены и богатой наследницы (Тима — ее свекор), хотя по сути — девчонка девчонкой.
— Дьжя![36]
— Барэс![37]
И снова за стол:
— Пора, ромалэ, загадывать желания!
— Пусть наши желания совпадут с нашими возможностями!
— Дай Бог нам все, что мы захотим!
Табор гудит, как пчелиный улей!
— Айда, ромалэ![38]
От Тимы кумпания идет к Женико, от Женико к Боше, от Боши к барону, от барона к Чобано, от Чобано к Пико…
В домах наряжены праздничные сосны. На стенах — ковры. Иногда — картины: южные пейзажи, полные сочных и ярких красок, или иллюстрации к библейским сюжетам.
Тима — важный, как барин. Вот он входит к Пико, а Пико-младший (он же Кореец) помогает Тиме скинуть пальто. Тима на Корейца даже и не смотрит. Мир вращается вокруг него! Табор вовлечен в орбиту его денег.
Разговор гуляет. Я говорю:
— Бахтале-зурале! Састе-весте![39] Спасибо за прием! Вы, цыгане, гораздо лучше, чем говорят те, кто вас не знает.
— Ну и пусть говорят! — восклицает Тима. — Ты смотришь программу — Малахов ведет? Она называется «Пусть говорят». Вот и пусть говорят — правда за нами!
— Да! И тому, кто стоит за правду, будет удача! — поддерживаю я.
Тима, обнажая золотые зубы, возводит глаза к небу:
— Ну так — оттуда…
А морда — хитрая.
— Иисус Христос — нам лучший пример! — восклицает Пико, хотя сомнительно, что он хоть что-то знает про Христа и его учение. Цыгане верят от души, всем сердцем, но не в Иисуса, а в некую силу, в некую сверхослепительную власть, которую лучше иметь в заступниках, чем в противниках. Она настолько стоит над ними, настолько неведома, что глупо пытаться ее понять — заработаешь исключительно рак мозгов. Принимай как есть. Не высовывайся. Живи, как люди. Вот вам и мудрость.
— Нам умных не надо, — считает Лиза. — Лучше всего серединками быть. Умный тридцать лет живет, сорок лет живет, а потом его в сумасшедший дом отправляют!
Живи земным. А там позаботятся.
Впрочем, я наврал. Про Иисуса Христа любой котляр вам расскажет легенду, которую не знает ни одно из Евангелий.
«Это было на самом деле. Поймали ривляне[40] Иисуса Христа. Они решили его распять. Кузнец им выковал пять гвоздей — два гвоздя в руки, два гвоздя в ноги, а один — в сердце! Если б Иисусу пробили сердце, он бы не воскрес! И вот, значит, ривляне забили ему два первых гвоздя, еще два забили, а пятый гвоздь!.. Где он? Пропал куда-то! Стали искать! Нет пятого гвоздя! Его украл один цыганенок! Спрятал его в рот! Его спросили: “Не видел гвоздя?” А он им наврал — головой мотает: нет, мол, не видел. Его отпустили. Цыганенок во рту этот гвоздь и унес. Иисус воскрес и за это разрешил цыганам воровать и обманывать людей».
Цыганская Библия, она ведь тоже сначала «цыганская», а потом уже «Библия».
Встречал я котлярку, которая была полностью уверена, что Адам и Ева были цыгане, и если бы Ева не откусила запретного яблока, цыгане и поныне бы жили в раю!
Сказки и преданья по котлярским понятиям разрешается рассказывать далеко не всегда — не круглый год, а в довольно узкий промежуток времени перед Рождеством. «Иначе чирей на жопе вскочит!» Этот период, накануне Рождества, называют Каляды. А. Черных в «Очерках этнографии цыганского табора» приводит рассказ котлярки рувони из города Перми: «Каляды начинаются. Собираются все в один дом, всю ночь надо было на полу сидеть, пальто можно было под себя подстелить, а подушку, одеяло, матрац — нельзя. Мы, дети, прямо на полу засыпали. Дети, взрослые, молодежь — все собирались в один дом. Каждый день в разном доме. По очереди сказки рассказывали, кого очередь сегодня говорить. Последний раз так собирались в 1974 году».
Это грустная правда. Старики и старухи теперь говорят: «Мы все забыли». Этнографы собирают последние крошки.
«На его руки, на его ноги, на его голову!»
Жили-были дед и бабка, у них не было детей.
Вот дед говорит:
— Возьми, бабка, сумку, пойдем с тобой в лес — собирать грибы.
Пошли они в лес собирать грибы и увидели зайца. Дед говорит:
— Бабка, смотри! Давай ты по той стороне, я — по этой, и поймаем его!
В общем, поймали-поймали они его, в сумку засунули, принесли домой.
Бабка говорит:
— Заяц-заинька! Живи ты у нас. Ты будешь нам как сын!
— Ладно, — говорит, а они его начали в доме запирать, на улицу не пускали — он и заскучал.
Вот пошли дед с бабкой в город. Говорят: «Заяц-Заинька, мы на базар — покупать себе одежду, а ты дом сторожи».
И снова дверь закрыли.
Вот сидит он, сидит и проголодался. Смотрит — в печке каша стоит в чугуне, он по одной ложечке, по другой ложечке — и всю кашу съел! Ну что теперь делать? Ведь его же отругают. Взял он воду, пшено, сам стал кашу варить, и она вся сгорела!
Тут дед с бабкой вернулись.
Заяц спрашивает:
— Кто там?
— Это мы, Заяц-Заинька, — принесли тебе одежду, гостинецу[41] тебе принесли.
А ему же надо как-то в лес от них убежать, и он притворяется:
— Ой! Ой! — схватился за голову. Стонет и стонет.
Бабушка спрашивает:
— Заинька ты мой миленький, что с тобой случилось?
— У меня голова болит!
— Мы тебе сейчас таблеточку дадим.
Он говорит:
— Можно я на улицу пойду, на воздух?
— Ну иди, Заинька. Только ненадолго!
Завязал он голову и пошел на воздух.
Покамест дед говорит бабке:
— Бабк, я проголодался.
— А чего тебе дать?
— Да у нас в чугуне каша была!
Она ему кушать на стол поставила, а он — фу! Что за каша?!
Тут заяц им кричит:
— А я вас обманул! У меня голова не болит! И кашу-то я съел! А ваша вся сгорела. Вы меня поймали? Гулять не пускали? А теперь я от вас убегаю!
Они бегут-бегут, бегут-бегут за ним — никак догнать не могут. Столько бежали — и вот и зима пришла! Устали дед с бабкой. Замерзли в лесу. Ну что теперь? Просят:
— Заинька! Принеси нам немножко дровишечки, разожги нам костер, а то мы замерзли!
— Не-ет! — отвечает. — Вы меня поймали? Гулять не пускали? А я вам никакой костер делать не буду! Вот сидите и замерзайте! А я пошел дальше!
Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец.
Эта детская сказка крайне показательна в плане осмысления цыганской психологии. Заяц далеко не положительный персонаж, но симпатии рассказчика на его стороне. Ясно, что дед с бабкой желают своему Заиньке только добра, но они держат его в неволе, хотят переделать и заставить жить по-своему. Именно за это он сперва их обманывает, а потом поступает с ними даже жестоко. Не нужно ему это — ни чужие порядки, ни чужое «добро», ни «нормальная» жизнь, которую ему искусственно навязывают. Заяц сам по себе и будет гулять, сколько ему вздумается! Поэтому он прав, с точки зрения цыгана. Мораль тут не выражена прямыми словами, но легко прочитывается.
Я уже упоминал, что цыганская сказка как актуальный фольклорный жанр отходит в прошлое, она не востребована, но по-прежнему бытуют (хотя тоже растворяются) так называемые «страшные истории». Они лаконичные, словно анекдоты, но при этом персонажи их совсем не анекдотные — это некие мули́ (ожившие покойники). Согласно поверьям, они после смерти приходят обратно, в семью, где жили, и могут забрать кого-то с собой.
Хоронили как-то раз одного цыгана. Вдруг он — хоп — и сел в гробу! Все бегом, а мертвец из гроба выпрыгнул и за табором погнался.
Старики знают: чтобы от покойника избавиться, надо реку перейти. Обычный мулó даже по мосту перейти ее не может, а те цыгане семь рек перешли — мертвец за ними: зубами клацает, саван развевается…
Ночью догнал, явился к жене. Говорит: «Ты не бойся. Я не Черт, я от Бога».
Жена ему: «Убирайся, не хочу тебя видеть».
