Николай Смирнов—Сокольский - Рассказы о книгах
Поэт и царь смертельно ненавидели друг друга. Николай Огарев впоследствии метко сказал, что «Полежаев заканчивает в поэзии первую, неудавшуюся битву свободы с самодержавием» 19.
Первая прижизненная книга стихов Полежаева вышла в Москве в 1832 году, когда поэт был на военной службе. Кто издавал его книгу? Белинский писал: «Стихи Полежаева ходили по рукам в тетрадках, журналисты печатали их без спросу у автора, который был далеко; наконец они и издавались, или за его отсутствием, или без его ведома, на плохой бумаге, неопрятно и грубо, без разбора и без выбора»20. В «Русском архиве» (1881 г., т. I, стр.359) говорилось: «Бедный поэт был беззащитной жертвой наглой наживы издателей–шарлатанов, книгопродавцев и журналистов, а потому едва ли получал какую–нибудь плату за свои сочинения».
Все прижизненные и ранние издания стихов А. Полежаева — большая редкость.
В первой прижизненной книге Полежаева, изданной в 1832 году, напечатано 54 стихотворения. Вторая книга поэта включает две поэмы: «Эрпели» и «Чир—Юрт», посвященные войнам на Кавказе. Она напечатана в Москве в том же 1832 году. Третья книжка — сборник из 16 стихотворений, под названием «Кальян», вышла в 1833 году. Она же была повторена в 1836.
Следующие книги А. Полежаева — третье издание «Кальяна» 1838 года, «Арфа» 1838 года (первоначальное заглавие «Разбитая арфа») и «Часы выздоровления», вышедшая в 1842 году,21 — все были поданы в цензуру еще при жизни поэта, но вышли уже посмертно, с портретами автора в офицерских погонах, до которых ему при жизни так и не удалось дослужиться…
Изданные при жизни поэта книги стихов, равно как и почти все дореволюционные посмертные издания его сочинений, не дают полного представления о его творчестве.
Только в наше советское время напечатаны полностью подлинные революционные стихи Полежаева.
Уменьшается ли значение прижизненных изданий дореволюционных писателей от того, что они выходили изуродованные цензурой, порой, не давая подлинной картины творчества их создателей? Да, конечно, нет! Наоборот, изучая эти книги–документы, сопоставляя их с полными, свободными от всяких цензурных искажений и запретов, нашими советскими изданиями, начинаешь по–настоящему понимать тернистый путь великой русской литературы, поставившей себя на службу народу.
Первые прижизненные и ранние издания отдельных произведений писателей — один из самых увлекательных разделов книжного собирательства. Раздел этот весьма трудный. Часто, приобретая последующие, более полные и «исправленные» издания, владельцы библиотек все предшествовавшие тиснения этих же книг просто–напросто изгоняли с полок. Экземпляры первых изданий многих книг стали неуловимы.
За много лет собирательства мне, например, так и не удалось подобрать всех прижизненных изданий Тараса Шевченко. Кроме первого издания «Кобзаря» 1840 года, «Гайдамаков» 1841, «Тризны» 1844 и «Кобзаря» 1860 года, я не нашел ничего. А это — меньше половины всех прижизненных изданий великого поэта 22.
А попробуйте сейчас собрать всего Владимира Маяковского, изданного при его жизни? А разве книги эти неинтересны? Да никакое самое полное академическое собрание его сочинений не заменит этих маленьких, разноцветных, с причудливо набранными обложками, прижизненных книжек поэта–трибуна.
А собрать эти книжечки, все–таки, можно. В это дело надо только влюбиться. Такие книги стоят любви!
ДЕЛО О РЕВОЛЮЦИОННОЙ ПРОПАГАНДЕ В ИМПЕРИИ
В 1873 году, в журналах и газетах Москвы, Петербурга и ряда крупнейших городов вспыхнула жесточайшая полемика по весьма пустому, на первый взгляд, делу. Горничная Ефросинья Ульянова пожаловалась мировому судье Серпуховского участка, что ее хозяйка — жена провизора Мария Енкен побила ее ночью и выгнала из дома, не отдав паспорта.
Причиной гнева необузданной барыни была какая–то, неподанная вовремя горничной, бельевая корзина.
Мировой судья, которому подобное поведение разгневанной барыни показалось безобразным, приговорил ее к десятидневному аресту.
Барыня апеллировала в высшую инстанцию, в так называемый «Съезд мировых судей», но и съезд утвердил приговор.
Казалось бы трудно найти сторонников жестокой расправы барыни, учиненной ею над своей горничной. Как ни свежа была еще память о только что отмененном в 1861 году крепостном праве, как ни обманчива была сама по себе эта реформа, однако, встретить откровенных апологетов новоявленных «салтычих» было уже нелегко.
Однако это только казалось! Влиятельнейшая газета того времени — «Московские ведомости», возглавляемая пресловутым М. Н. Катковым, разразилась гневной статьей, в которой вопияла, что «мировые судьи расшатывают общественный порядок», что они, «вместо того, чтобы чинить суд по закону, тенденциозно законодательствуют по вопросу об отношениях между нанимателями и нанимаемыми». Выталкивание прислуги ночью на улицу, с произнесением скверных слов, «достопочтенный» Михаил Никифорович публично назвал «священными правами человека и гражданина».
«Словно прорвалась навозная плотина, которая несколько лет удерживала в пруду протухшую воду», — писали «Отечественные записки» по поводу этих разглагольствований катковских «Московских ведомостей»2.
В полемику по этому вопросу вступили «Вестник Европы», «Русские ведомости», «Русский мир», «Гражданин», «Неделя», «Одесский вестник», «Биржевые ведомости», «Новое время» и другие газеты и журналы того времени.
Полемика развернулась не столько по линии взаимоотношений «господ с прислугой», сколько по вопросу самого института мировых судей, введенного в действие в 1864 году.
Мировые судьи избирались уездными земскими собраниями, а в городах — городскими управами из лиц, владевших недвижимым имуществом и отвечающих требованиям ряда других ограничительных цензов.
Но и эта, в сущности, жалкая пародия на общественные выборы, бесила реакционеров типа Каткова, казалась им излишним демократизмом. Они требовали судей, назначаемых правительством, то есть чиновников, которые, по их мнению, только одни и могли бы «охранить правильный порядок, спокойствие и благочиние», заключающиеся, как они считали, прежде всего, в безнаказанности битья по физиономии людей, «ниже их стоящих».
Все статьи по этому вопросу, как «за», так и «против», умело собрал в книгу никому тогда еще не известный Ипполит Никитич Мышкин (1848–1885) — революционер–народник, только что организовавший типографию в Москве, на Тверском бульваре, в доме Полякова. Типография была организована с целью подпольного печатания революционной литературы, а официально печатала пока невинные каталоги и такие же невинные брошюры по уголовным процессам.
Своего компаньона, ничего не знавшего о целях организованной типографии, опытного метранпажа–печатника Гольдмана, Мышкин приставил к обучению наборному искусству целой группы женщин–революционерок, которые и должны были, по его плану, в будущем печатать нелегальную литературу.
«Я намерен, — говорил Гольдману, для отвода глаз, Мышкин, — поближе сойтись с этими барышнями в деле. Они больше трудятся, в праздничные дни не гуляют»3.
Такими «барышнями» были жены и дочери офицеров и чиновников: Е. Супинская, Елена и Юлия Петрушкевичи, С. Иванова, О. Фетисова, Е. Ермолаева и другие.
Ничего не подозревавший Гольдман усердно обучал их типографскому искусству, набирая пока вместе с ними погодинскую «Простую речь о мудреных вещах».
Наконец, Мышкин решил пустить «пробный шар», первую пропагандистскую книгу, сделанную им, как сказано выше, из тенденциозно подобранных полемических статей по делу горничной, побитой разгневанной барыней. Книга называлась: «Об отношении господ к прислуге и о мировом институте» (Москва. В типографии Мышкина на Тверском бульваре в доме Полякова, 1874)4.
Рукопись этой книги Мышкин попытался провести предварительно через цензуру, но Московский цензурный комитет книгу запретил, причем на основании ст. 71 устава цензуры сама рукопись была задержана. Тогда Мышкин решил напечатать книгу без цензуры, поместив требующийся по закону гриф «Дозволено цензурой 9 января 1874 года» на задней странице обложки, на которой были напечатаны объявления о вышедших из его же типографии брошюрах о «Замечательных уголовных процессах».
Таким образом гриф «Дозволено цензурой» сам по себе не был подложным и без опасений был представлен инспектирующему типографию чиновнику. Однако, на самом деле, относился гриф не к книге, а лишь к объявлению о брошюрах. Объявление это действительно было дозволено к печати в виде отдельного листка.
Мышкин пока явно искал пути и возможности распространения революционной литературы.
Трюком с листком объявлений, разрешенным цензурой, удалось обмануть только чиновника, инспектирующего типографию. В инстанции повыше — трюк разгадали. На книгу, выпущенную таким образом, поступил донос, и по поводу ее вышло такое заключение цензора, просматривавшего книгу:
