Джон Уоллер - Правда и ложь в истории великих открытий
В истории с Дарвином мне кажется очевидным действие другого фактора. Эволюционная теория всегда имела влиятельных противников. Будь то писания герцога Аргайла, непосредственно отвечавшего на публикации Дарвина, или современные нападки сторонников разумного начала, у критиков дарвинизма всегда присутствовала непоколебимая вера в их способность лишить теорию естественного отбора права на существование, доказав ее смехотворность. На первый взгляд основания для этого есть. Поначалу люди не могли себе представить, что все разнообразие и богатство природы возникло лишь благодаря незначительным преимуществам, обретаемым на протяжении огромных отрезков времени. Современный дарвинизм легко отражает подобные нападки, пользуясь последними достижениями биологии. Включение современной генетики в эволюционную теорию позволило выстроить столь неприступную крепость, что те, кто принял на себя первый огонь врага, обеспечили себе неувядаемую славу.
Тем не менее некоторым до сих пор хочется, чтобы отцом-основателем новой теории был человек менее противоречивый и более цельный, чем тот, кого на эту роль предлагает история. Им не нравится Дарвин, который до конца своей жизни верил, что воздействие среды может вызывать структурные адаптации в пределах жизни одного отдельного организма. Не подходит им и тот, кто цеплялся за представления Ламарка, утверждавшего, что жизненный опыт родителя может иметь непосредственное влияние на свойства детеныша. Зато они используют огромный, широкий по тематике опус старого ученого, чтобы, разодрав текст на цитаты, представить Дарвина как человека, уверенно оперирующего, подобно его современным последователям, понятием естественного отбора. Вряд ли историки захотят что-либо менять в этой ситуации. Однако если главным для нас будет поиск истины, а не культ героя, то полезно все-таки не забывать, что Дарвин сформировался как ученый в додарвиновскую эпоху!
Случай с Грегором Менделем позволяет нам лучше понять, как рождается миф. Один из главных творцов мифа о Менделе — Роберт Локк, биолог из Кембриджа, автор книги «Новые достижения в изучении вариативности, наследственности и эволюции» (первое издание — 1906 год, второе — 1909 год).
Эта история вдвойне интересна, поскольку в ней никак не замешана национальная гордость. В конце концов, какой национальный интерес мог быть у англичанина, когда он преувеличивал достижения покойного аббата из Брно? Не мог Локк не знать и того, кто из его современников совершил открытия, приписанные им Менделю, в его книге много раз упоминаются Карл Корренс, Эрих Чермак и Гуго де Фриз.
Поведение Локка можно объяснить несколькими способами, часть из которых мы уже рассмотрели в главе 7. Во-первых, столкнувшись с тремя равными соперниками, претендующими на лавры основателя генетики, Локк и его коллеги вынуждены были устроить своеобразный «суд Париса». Обращение к некогда жившему отцу Менделю решало все проблемы с приоритетом. Во-вторых, при наличии большого количества биологов, не приемлющих идеи постепенной эволюции и естественного отбора, создание одной научной иконы стало необходимостью. С мертвыми разрешено делать все что угодно, тогда как живые этого могут и не позволить. Признание Корренса, Чермака или де Фриза в качестве отца-основателя генетики позволило бы такому «помазаннику» повести за собой науку в нужном ему направлении. Давно почивший в бозе аббат был совершенно безопасен. Кроме того, из Менделя легко сотворить героя. Если ему приписать генетическое понимание механизмов наследственности, то и безразличие, с которым были встречены его идеи, тоже легко ложится в сюжетные рамки мифа о герое, который должен пережить свою эру одиночества. Разве плохо возыметь в качестве лидера того, чьи идеи настолько опережали время, что современники не сумели их понять?
Но позволит ли это приблизиться к истине тем, кто хочет ее знать? Думаю, ответ очевиден. Мы должны знать, что действительно говорили наши герои-ученые в свое время, а не то, что потом про них говорили или как их оценивали их последователи. Если мы на самом деле хотим понять, как все происходило в прошлом, нам придется руководствоваться девизом гуманистов Ренессанса «Ad fonts!» («К источникам!»). Настоящий исследователь идет «к истокам», а не принимает на веру традиционные версии, лишь затуманивающие истину.
Примеры с Листером, Флемингом и Бестом показывают, что не стоит слепо доверять и воспоминаниям самих ученых об их открытиях. Лишь редкие, полностью лишенные самолюбия люди, такие как, например, Джон Дж. Маклеод и Джеймс Коллип, способны не поддаться соблазну преувеличить свой вклад. Каждая из предшествующих глав убеждает нас в необходимости здорового скептицизма при работе с существующей литературой. Слишком часто, сознательно или бессознательно, биографы стремятся втиснуть историческую правду в рамки легенды.
Я надеюсь, мне удалось убедить читателя, что нужно с осторожностью относиться к определениям типа «человек, опередивший свое время», «годы непризнания», «консервативная оппозиция». Тот, кто в представлении обычного человека является гением, — прежде всего человек, который видит намного дальше, чем его современники, но такие рождаются весьма редко. Деяния большинства «великих» ученых последних двух столетий (например, Листера, Менделя, Дарвина, Сноу и Флеминга) были вполне понятны их современникам-ученым, а в некоторых случаях они и сами занимались такими исследованиями. Более того, некоторые из этих «небожителей среди людей» занимались тем, что имеет лишь косвенное отношение к современным научным представлениям. Подводя итоги, можно уверенно сказать, что на руку всем ученым из пантеона науки в свое время сыграло следующее:
— надежность их личных свидетельств была слишком преувеличена.
— значение их работ преувеличивалось, а современники с аналогичными идеями бесцеремонно оттеснялись на задний план;
— постепенное приближение к новой теории, требующее вклада многих людей в течение длительного времени, либо игнорировалось, либо не получало должного освещения.
Теории прошлого, имеющие отдаленное родство с современными представлениями, вырываются из контекста и переосмысливаются по-новому.
Помня об этом, мы должны подвергать сомнению любое историческое свидетельство, не свободное от этих недостатков. В частности, к любой работе, в которой делается попытка показать, что некий человек совершает в одиночку грандиозный прорыв, не замеченный всеми их современниками и предшественниками, следует относиться с большим подозрением.
Все рассмотренные нами случаи говорят о том, что истинные пионеры встречаются крайне редко. Поэтому нам нужно с осторожностью относиться к определению «великий» и научиться восхищаться пусть меньшими, но более реальными достижениями. Одновременно нам нужно воспринимать историю науки не как растянувшуюся на столетия олимпийскую эстафетную гонку, а как постепенное движение вперед, все более являющееся результатом коллективной работы, за которую раздаются не только награды.
Великая сила науки заключается в том, что ее труженики готовы достраивать чужие достижения или опровергать их, открывая в окружающем нас мире то, что до поры оставалось невидимым, при этом ученый не может быть одиноким. Наоборот, все они объединены в тесно сплетенные сети и зависят в реализации своих идей от опыта, мудрости и научной квалификации коллег.
Современная наука более эффективна, более строга, более корректна и лучше финансируется, чем в дни Дарвина, Пастера или Флеминга, которые не могли себе даже представить нынешних масштабов. Но насколько сегодня вероятны великие открытия? Эпохальные прорывы требуют наличия в природе таких сфер, к которым никто еще не притрагивался. В наши дни вряд ли возможно существование таких нехоженых территорий, однако глупо думать, что все великие открытия уже сделаны, — такое утверждение было бы чрезмерным, но вряд ли какой-то отдельный ученый будет «виден, как луна на ночном небе среди звезд».
В заключение еще раз хочу подчеркнуть один момент, который мог остаться незамеченным для читателя: этой книгой я отнюдь не хотел оклеветать науку. Просто мне хотелось высказаться против упрощенного к ней отношения, против попыток придать открытиям прежних лет излишний ореол романтизма. Конечно же существуют ярые ревнители, которые не приемлют никакой демифологизации ученых. Однако историк-профессионал не должен мириться с их желанием добавить гламура или ложных красок в историю науки. Его профессиональный долг — изучая прошлое научными методами, приближаться к истине.
Эта позиция нашла ярчайшее выражение в следующем отрывке из романа Роберта Грейвза «Я, Клавдий» (я уже ссылался на него во «Введении»). Итак, перед нами Поллион, высмеивающий Ливия за его бесцеремонное обращение с истиной:
