А. Манько - Брачные союзы Дома Романовых
«Перед ужином вел. князь взялся за трость и за шляпу и хотел уходить; но, кажется, очень обрадовался, когда я пригласила его остаться. За столом паж хотел служить ему, но вел. князь сказал пажу с величайшей учтивостью: „Прошу вас, сударь, не беспокоиться; мне неприятно думать, что дворянин, который будет мне после товарищем, стоит у меня за стулом. Не правда ли, мы будем служить вместе?“ Молодой паж, лет 18-ти, отодвинулся, краснея; но на лице его, казалось, можно было прочесть: вся жизнь моя готова вам на службу».
«Константин гуляет каждое утро по городу в сопровождении одного только офицера, без служителя, ходит между народом, вступает в разговоры, и когда замечает какие-нибудь беспорядки, тотчас сообщает императрице. Совершенное доверие, которое великий князь питает к императрице, сердечное, нежное обращение всех членов этой семьи друг с другом, отдаление от придворных, которые всегда представляются мне точно зрителями в партере — вот что меня поражает и возбуждает во мне чувство глубокой радости, когда подумаю, что оставляю в таком семействе дитя мое. Вот почему я совершенно довольна, что судьба Юлии так устроилась. До свадьбы она будет жить с молодыми великими княжнами. К Александре и к Елене она уже привязалась с обыкновенною своею горячностью; с ними она и останется на попечении умной их воспитательницы г-жи Ливен. Это женщина с характером, знает в совершенстве, что требуется для воспитания молодых девиц, и умеет внушить им достаточно к себе уважения».
В следующем письме герцогиня писала: «Вчера после обеда Константин опять пришел к нам и принес гравированный портрет императрицы, который я видела в Эрмитаже. В этот вечер он себя чувствовал более по-домашнему и совершенно занялся девицами, но смотрел все на одну Юлию. Она была чудесно хороша, в атласной рубашке небесно-голубого цвета; волосы перевиты гирляндой из белых роз. Вел. князь непременно хотел, чтоб они играли на фортепиано и пели. Ты знаешь, как Юлия умеет аккомпанировать. София стала рисовать пирожницу, как она стоит на углу улицы. Константину хотелось, чтоб она нарисовала двух гусаров — он был в восторге: так и сказывались в нем 16 лет. София прибавила ему гусаров, потом музыканта, потом кучера в русском костюме. Константин — он немножко близорук — сидел за плечом у нее позади и поправлял костюм в рисунке, и говорил все по-немецки, заметив, что его ломаная немецкая речь забавляет девиц. Он шутил беспрестанно с Софией и с Антуанеттой, — ни разу с Юлией. В этот вечер он ужинал с нами. И сегодня он пришел бы, Императрица позволила ему, но сказала: спроси у своего друга. Великий князь не решился спросить сам и, когда мы вернулись из французского спектакля, послал к Будбергу гр. Зубова. Зубов, смеясь, передал поручение, но вернулся, увы! с решительным отказом. Генерал имел на это свои причины и был прав. Великому князю Александру позволяли видеться часто с принцессою Баденскою, и генерал заметил по этому случаю: „Лучше пусть молодой человек потомится в ожидании счастья — тем оно будет ему дороже“. Зубов — друг и доверенный человек у обоих великих князей, и они могут всегда рассчитывать на добрую его услугу. Теперь Константин постоянно ходит с ним рука об руку».
Наконец 24 октября решена была участь принцессы. 25 октября (7-е письмо) герцогиня пишет: «Юлию обручили вчера вечером. Это была картина самая трогательная. Как был тронут, как был нежен добрый, неиспорченный юноша! Ни одного зятя не буду я любить столько, сколько люблю этого. Не найдешь другого такого — отличного, умного, с таким чистым сердцем!»
«Вчера после обеда, около 6 часов, Константин пришел ко мне делать формальное предложение. Он провел целый день с гр. Зубовым, который вместе с Будбергом долго читал ему наставления по случаю чрезмерной его живости. Он вошел в комнату бледный, опустив глаза, и дрожащим голосом сказал: „Сударыня, я пришел у вас просить руки вашей дочери“. Я было приготовила на этот случай прекрасную речь, но вместо того зарыдала. Он вместе со мною прослезился и молча прижал к губам мою руку. Когда я опомнилась, я стала говорить, что его попечению поручаю счастье своей дочери, что чувствительность ее души поможет ему дать ей необыкновенное счастье, но прибавить ей и страданья в несчастьи. Я сказала: в такой дали от родины и от родных, я поручаю вам судьбу ее. С этой минуты ее участь и счастье зависит от вас».
«Дальше не помню, что я говорила ему и что ему внушило отвечать мне его доброе сердце. Я слишком была взволнована. Будберг прижал его к груди своей и вышел из комнаты, тоже в слезах. Послали за Юлией. Она вошла в комнату бледная. Он молча поцеловал у нее руку; она тихо плакала — я никогда не видала ее такою хорошенькой, как в эту минуту. „Не правда ли, что вы со временем меня полюбите“, — сказал Константин. Юлия взглянула на него так выразительно-нежно и сказала: „Да, я буду любить вас всем сердцем“».
«Невольно я воскликнула: Боже мой! Отчего отец не может всего этого видеть? Тут Юлия, которая так тебя любит, громко заплакала. Константин взял ее за обе руки, прижал их к сердцу и сказал с полным выражением той прямоты, на которую мы так крепко можем положиться: „Клянусь вам перед Богом, что вы увидите батюшку; обещаю вам, что повезу вас в Германию; не знаю когда, это зависит от Ее Величества; но что я обещаю, того крепко держусь — вы увидите батюшку, и я его увижу“. Потом, обратясь ко мне, он поцеловал мою руку и сказал: „Вы ее увидите, обещаю вам“».
«Мы сидели вместе целый вечер и были так счастливы, но в груди у меня была боль, так что я едва могла говорить. Молодой человек сидел возле своей скромной невесты или возле меня, на ручке дивана и, целуя мою руку, повторял: „Как я вас люблю“. Разумеется, это относилось к Юлии».
«Сегодня большое празднество. Я видела, столько уж проехало великолепных экипажей. Я сижу и пишу, в великолепном уборе — сейчас идем в церковь».
После обеда герцогиня пишет: «Сейчас только вышли от меня оба брата, вел. князья. Что они за милые молодые люди! Как счастлив Александр счастьем брата, с каким сердечным сочувствием он встречает его — это просто трогательно! Безгранична и доверенность младшего брата к старшему, и по летам и по мысли. Нечасто можно встретить такую сердечную нежность, какова между этими братьями. Александр уверяет меня, что брат его совсем влюблен: они сидели вчера до поздней ночи в беседе, и Александр давал брату много добрых советов; Юлия будет очень счастлива в этом семействе».
Тут же описывается свидание с Екатериною: «Императрица послала за нами, и мы застали ее в конце парадного туалета — она надевала последний орден. Она приняла нас с необыкновенною любезностью, целовала Юлию по крайней мере раз двадцать и сказала мне: „Могу вам сказать, что она нравится публике столько же, сколько и Константину“. Когда туалет окончился, императрица пошла к обедне, и мы пошли за нею». Затем описываются торжественный выход императрицы и поздравления. На 7 ноября назначен был отъезд герцогини из Петербурга. «Я могу спокойно оставить здесь Юлию, — пишет она. — Здесь об ней заботятся, как лучше желать нельзя». Действительно, все семейство герцогини осыпано было милостями и подарками. Перед маскарадом, 5 ноября, императрица прислала герцогине целую корзину с бриллиантовыми вещами: ей самой бриллиантовое ожерелье, серьги, цветок на голову, два жемчужных браслета и кольцо с огромным бриллиантом; двум старшим дочерям — каждой: ожерелье, серьги, кольца и цветок на голову; невесте — бриллиантовый головной убор и великолепные браслеты. Придворной их даме, г-же Вагенгейм — тоже кольцо и серьги. Принцессе-герцогине прислан был вексель для получения в Лейпциге 80 000 рублей для нее самой и для каждой из двух дочерей по 50 000 рублей. Г-жа Вагенгейм получила 3000 рублей, и всем служителям были розданы дорогие подарки. Оба сына герцогини — старший Эрнест (наследный герцог Кобургский), младший Леопольд (впоследствии король Бельгийский) — были записаны капитанами в Петербургский гренадерский полк вел. Князя Константина Павловича. Последнее, 9-е письмо от 7 ноября все наполнено описанием последних дней пребывания герцогини в Петербурге. 30 октября был спектакль в Эрмитаже; 31-го ужин у вел. кн. Александра Павловича; 1 ноября — целый день гости провели с императрицею в Таврическом дворце. В следующие дни вел. князь Константин Павлович показывал им Смольный монастырь, Кадетский корпус и Академию художеств. 5 ноября был во дворце великолепный маскарад, в котором собраны были представители разных местностей и племен России в местных и национальных костюмах. 6-го числа, после вечернего собрания в Эрмитаже, герцогиня простилась с великими князьями и на следующее утро выехала, с обеими старшими дочерьми, в обратный путь.
Любопытство заметить, что в описании всех сцен, следовавших за помолвкою, ни разу не упоминается о родителе жениха, великом князе Павле Петровиче. Только на обратном пути из Петербурга, 8 числа, герцогиня заезжала к нему в Гатчину. «Мы были очень любезно приняты, — пишет она, — но здесь я очутилась в атмосфере совсем не похожей на петербургскую. Вместо непринужденности, царствующей при императорском дворе, здесь все связано, формально и безмолвно. Великий князь умен и может быть приятен, когда захочет, но у него много непонятных странностей, и между прочим та, что около него все устроено на прусский лад и еще по старинным образцам прусским: как только въезжаешь в его владения, так появляются трехцветные (черные, красные и белые) шлагбаумы, с часовыми, которые на прусский манер окликают проезжающих. Всего ж хуже то, что эти солдаты — русские, обращенные в прусаков, и одеты по старинной форме Фридриха Вильгельма первого». В Гатчине гости провели ночь, по приглашению великого князя, и наутро отправились далее. На дороге настиг их майор Курута, курьер из Петербурга: с ним великий князь Павел Петрович прислал бриллиантовые знаки св. Екатерины, которых, видно, не успели приготовить к их отъезду, и письма от обрученной невесты, которая уведомляла между прочим, что ее начал уже учить русскому языку майор Муравьев, офицер, служивший под начальством великого князя Константина Павловича.
