Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия - Dwyer Philip

Действительно, вернувшись в 1930-е годы в мандат, британское правительство предприняло ряд шагов, которые закрепили десятилетия узаконенного беззакония в виде набора чрезвычайных полномочий, ставших образцом для будущих кампаний по борьбе с повстанцами. В 1931 г. был принят Указ Совета по обороне Палестины, наделивший верховного комиссара полномочиями, превосходящими все существовавшие до сих пор аналогичные законы. Основываясь на ранее принятых в Ирландии и Индии кодексах, восходящих к ирландскому закону 1833 г., Указ Совета наделял верховного комиссара правом объявлять чрезвычайное положение, издавать и изменять правила ареста, содержания под стражей без суда и следствия, цензуры, депортации, рассмотрения дел военными судами и т.д. После всеобщей арабской забастовки 1936 г. Верховный комиссар объявил чрезвычайное положение в Палестине и издал первый из серии чрезвычайных постановлений и приказов о внесении изменений, которые предусматривали право сносить здания, включая деревни и дома, и вводить смертную казнь за применение огнестрельного оружия и саботаж телефонных и железнодорожных линий.

Тем не менее, военные хотели получить более широкую юридическую базу для тотального нападения на арабское население. Высшее командование считало, что положения о чрезвычайном положении недостаточны, особенно в части, касающейся карательного уничтожения имущества и развязывания репрессий, которые были разрешены в Ирландии. После напряженной работы юристов Колониального управления в Лондоне было решено, что военное положение в его нынешнем виде будет слишком ограничивать действия военных и карательные акции их солдат, поскольку в Палестине все еще действуют гражданские суды, которые вполне могут оспорить репрессивные действия военных. Вместо него был принят Приказ Совета Палестины о военном положении (обороне) от 26 сентября 1936 г., а затем новый Приказ Совета Палестины (обороне) от 18 марта 1937 г. В нем была добавлена статья 6 (1). В соответствии с ним в разделе 6 (1) верховному комиссару было предписано:

[М]может издавать такие постановления. . которые покажутся ему по его неограниченному усмотрению необходимыми или целесообразными для обеспечения общественной безопасности, обороны Палестины, поддержания общественного порядка и подавления мятежа, восстания и бунта, а также для поддержания поставок и услуг, необходимых для жизни общества.

Оттенки прошлого империи викторианской эпохи перекочевали в настоящее мандата, когда в Палестине довели до логического, либерально-авторитарного конца высказывание Стивена XIX века о том, что "закон есть не что иное, как регулируемая сила". Верховный комиссар, а вместе с ним и все силы безопасности, включая полицию и армию, могли делать все, что им заблагорассудится, включая все меры, уже существовавшие на бумаге, а также карательное уничтожение имущества, рассмотрение дел военными судами без права на апелляцию и уничтожение любой формы судебного контроля. Отныне действовало законное военное положение, и, когда оно применялось на практике, армейское командование под эгидой верховного комиссара брало верх. Легализация беззакония - идеологически укорененная в зарождении либерального империализма и развивавшаяся в течение десятилетий на различных театрах империи - теперь полностью созрела.

Действуя параллельно с колониальным ведомством Великобритании, военное министерство обеспечивало своим полевым офицерам и солдатам широкую свободу действий в определении и применении силы. В 1929 г. было пересмотрено военное руководство с учетом событий в Амритсаре, хотя на практике мало что изменилось. В руководстве четко указывалось, что "существование вооруженного восстания оправдывает применение любой степени силы, необходимой для эффективной борьбы с восстанием", а также давалось нечеткое определение "коллективных наказаний", "репрессий" и "возмездия" - все они вполне могли "причинить страдания ни в чем не повинным людям... [и были] необходимы в качестве последнего средства". Между собственным кодексом поведения военнослужащих и чрезвычайными гражданскими мерами, которые обеспечивали правовую защиту, британские войска вместе с местной полицией действовали практически без ограничений и страха перед судебным преследованием. Когда непрерывный поток жалоб и сообщений о зверствах в Палестине конца 1930-х гг. посыпался на столы главного секретаря Палестины и чиновников в колониальном и военном ведомствах Лондона, где он будет накапливаться и во время многочисленных войн за конец империи, сформировавших и определивших Британскую империю в 1950-е годы, практически ничего нельзя было сделать с юридической точки зрения. В дальнейшем в тех немногих случаях, когда судебное преследование имело место, оправдательные приговоры были скорее нормой, чем исключением.

Последствия Второй мировой войны часто рассматриваются как предвестник режимов прав человека; переосмысление гуманитарного права в связи с фашистскими зверствами, возможно, сбило Пинкера с пути. Определенные моменты впечатываются в историческое сознание тех, кто стремится, в конечном счете, к изложению поверхностного понимания эпохи после Второй мировой войны и ее отношения к насилию. Один из самых знаковых моментов разворачивался 10 декабря 1948 года в величественном парижском дворце Трокадеро. Сорок восемь из пятидесяти восьми членов ООН, в том числе и Великобритания, проголосовали за принятие резолюции 217. Газеты всего мира провозгласили принятую на сайте Всеобщую декларацию прав человека (ВДПЧ) поворотным пунктом в истории. Для ее главных героев, таких как председатель редакционного комитета ВДПЧ Элеонора Рузвельт, тридцать статей Декларации стали кульминацией "Четырех свобод" ее мужа, закрепив универсальные убеждения в основных правах человека, которые он отстаивал в Конгрессе перед вступлением Америки во Вторую мировую войну. Обращаясь к Генеральной Ассамблее накануне принятия Декларации, бывшая первая леди говорила об обещаниях универсальных прав, полагая, что "Декларация вполне может стать международной Magna Carta для всех людей во всем мире. Мы надеемся, что ее провозглашение Генеральной Ассамблеей станет событием, сравнимым с провозглашением Декларации прав человека... [и] Билля о правах народа Соединенных Штатов". Хотя Рузвельт несла факел прав человека за своего покойного мужа, она была гораздо больше, чем просто хранительница президентского наследия. В то время мало кто недооценивал роль председателя комитета, которая заключалась в том, чтобы ориентироваться в послевоенной высокой политике и в то же время понимать значение универсальных прав для населения всего мира. С чего, в конце концов, начинаются универсальные права человека?" - спросит позже Рузвельт. На это она ответила:

В маленьких местах, рядом с домом - настолько близких и маленьких, что их нельзя увидеть ни на одной карте мира... Это места, где каждый мужчина, женщина и ребенок ищет равной справедливости, равных возможностей, равного достоинства без дискриминации. Если эти права не имеют смысла там, они не имеют смысла нигде.

По сей день 10 декабря отмечается как День прав человека, провозгласивший новую статью веры в базовую человечность и необходимость, прежде всего, защиты неотъемлемых прав, которые по своей природе являются неотъемлемыми, а не дарованными.

В то время настроение в Уайтхолле было мрачным, хотя и не пораженческим. Если для многих в его залах права личности и роль цивилизаторской миссии в постепенном наделении ими подданных империи мало что изменили, то мировая атмосфера в результате войны и ее разрушений продолжала меняться. В течение нескольких месяцев, предшествовавших голосованию 10 декабря, британские мандарины лавировали между Декларацией, которая, как и преамбула Хартии, не имела юридической силы, и зарождающимися Пактами, которые в той или иной степени должны были иметь юридическую силу. К счастью для Британии, Пакты заняли значительное время переговоров и в итоге были отделены от Декларации, что вызвало недоумение одного из членов парламента от лейбористской партии, Эрика Флетчера: