Николай Смирнов—Сокольский - Рассказы о книгах
Это все было написано вчера. Сегодня почтовый день, и, не знаю почему, я вбил себе в голову, что получу от Вас письмо. Этого не случилось, и я в самом собачьем настроении духа, хотя это уже совершенно несправедливо: я должен быть благодарным за прошлый раз, знаю; но что Вы хотите? Умоляю вас, божественная, выкажите сострадание к моей слабости, пишите мне, любите меня, — и тогда я постараюсь быть любезным. Прощайте, дайте ручку. 14‑го августа».
Таково содержание этого письма.
Много лет я завидовал А. Г. Миронову, имевшему удовольствие держать его в руках, читать и перечитывать. Я очень хотел иметь письмо в своем собрании, но заранее знал безуспешность своих попыток им завладеть. Искреннюю любовь своего друга ко всему пушкинскому я знал отлично, так же, как сам он знал Пушкина, его эпоху, его соратников, его друзей…
Пробовал я оказывать Алексею Григорьевичу кое–какие дружеские услуги, но за них он всегда щедро и очень обязательно рассчитывался услугами же по книжной линии, причем никак не меньшими.
Откровенно говоря, дело это казалось мне безнадежным. Но тут наступил один памятный день. Мне присвоили высокое звание народного артиста. Одним из первых пришел поздравить меня Алексей Григорьевич. Торжественно и в то же время немного печально сказал:
— Ну вот — дружим мы с тобой много лет… Что же, поздравляю. Держи! — и протянул мне заветное письмо Пушкина.
Помню, что я пытался что–то такое говорить, возражать, отказываться. Помню, сорвал со стены какую–то картину и отдавал ее ответным подарком… Но все это уже наше, личное, не для рассказа. На мой вопрос — как же он решился на такую жертву? — друг мой ответил:
— Да ведь у меня только одно это письмо и было. А у тебя уже собирается коллекция!.. Так что — одно к одному… В руки отдаю хорошие… Напишешь о письме рассказ…
Вот это я и сделал. Хорошо или плохо — не мне судить.
Несколько слов о дальнейшей судьбе Анны Петровны Керн. Как я уже и говорил, умерла она в Москве, в глубокой старости. Второе ее замужество за А. В. Марковым—Виноградским можно даже назвать счастливым, хотя муж и был на двадцать лет ее моложе. Он обожал Анну Петровну и окружил ее вниманием и заботами. Жили они безбедно, хотя и скромно. Единственным недостатком Анны Петровны, по–прежнему, была ее слабость поговорить о прошлом, о любви к ней великого поэта… Но муж сам любил Пушкина и охотно прощал жене ее бесконечные воспоминания.
Я еще застал хорошо знавшего Анну Петровну Керн старейшего артиста московского Малого театра — Осипа Андреевича Правдина, ныне покойного. Осип Андреевич бывал у меня и не раз рассказывал об Анне Петровне.
— Я уже не застал в Анне Петровне, — говорил Осип Андреевич, — даже и тени былой красоты. Было немного страшно смотреть на эту древнюю старушку, которая когда–то явилась Пушкину как «гений чистой красоты». Анна Петровна пережила свое время. Годы не украшают жизни…
Кстати, Осип Андреевич печатно потом развеял легенду, которая, с легкой руки редактора «Русского Архива» П. И.Бартенева, гласила, что будто бы «гроб Керн повстречался с памятником Пушкину, который ввозили в Москву». На самом деле это был похожий, но совсем иной случай. Вот как рассказывал о нем О. А. Правдин:
«Года за два до смерти, Анна Петровна сильно захворала, так что за ней усилили уход и оберегали от всего, что могло бы ее встревожить. Это было, кажется, в мае. Был очень жаркий день, все окна были настежь. Я шел к Виноградским. Дойдя до их дома, я был поражен необычайно шумливой толпой. Шестнадцать крепких битюгов, запряженных по четыре в ряд, цугом, везли какую–то колесную платформу, на которой была помещена громадная, необычайной величины гранитная глыба, которая застряла и не двигалась. Эта глыба была пьедесталом памятника Пушкину. Наконец среди шума и гама, удалось–таки сдвинуть колесницу, и она направилась к Страстному».
«Больная так же встревожилась, — рассказывал дальше Осип Андреевич, — стала расспрашивать, и когда, после настойчивых ее требований (ее боялись взволновать), ей сказали в чем дело, она успокоилась, облегченно вздохнула и сказала с блаженной улыбкой: «А, наконец–то! Ну, слава богу, давно пора!»12.
Анна Петровна умерла за год до торжественного открытия памятника поэту, которого она вдохновила на создание бессмертного стихотворения «Я помню чудное мгновенье…» Сохраним к этому «гению чистой красоты» благодарную память.
«АЛЬБОМ ТВОРЦА ТАТЬЯНЫ»
Число произведений Пушкина, вышедших при его жизни с иллюстрациями, было крайне невелико. Вот перечень этих иллюстраций: одна чудесная гравюра М. Иванова, сделанная по рисунку И. Иванова с монограммой «А. О.» (Оленина), приложенная к первому изданию «Руслана и Людмилы» 1820 года, и четыре очаровательных гравюры С. Галактионова, рисованные им же, к «Бахчисарайскому фонтану». Они появились почти одновременно в 1827 году во втором издании этого произведения, вышедшем отдельно, и в «Невском альманахе» Егора Аладьина.
Если к этому добавить портрет Пугачева, снимок с его печати, а также несколько факсимиле, приложенных к «Истории Пугачевского бунта», изданной в 1834 году, да два–три портрета самого Пушкина — это все, что так или иначе иллюстрировало отдельные издания поэта при его жизни. Столь же не богат список иллюстраций к пушкинским произведениям, напечатанным в альманахах его времени. Помимо уже указанного повторения четырех галактионовских гравюр к «Бахчисарайскому фонтану» в «Невском альманахе», это — одна гравюра к «Кавказскому пленнику» (рис. И. Иванов, гравировал С. Галактионов), помещенная в «Полярной звезде» А. Бестужева и К. Рылеева на 1824 год, одна гравюра к «Братьям разбойникам» (рис. И. Иванов, гравировал С. Галактионов) в «Полярной звезде», вышедшей в следующем 1825 году, одна гравюра к «Борису Годунову» (рисовал и гравировал С. Галактионов) в «Невском альманахе» на 1828 год и шесть гравюр в том же альманахе на 1829 год к «Евгению Онегину». Последние рисовал художник А. Нотбек, а гравировали Ческий, Гейтман, Галактионов, Збруев, М. Иванов. Иллюстрации выполнены художником весьма средне, и сам Пушкин, как известно, отозвался о них насмешливыми эпиграммами.
Список этот завершает гравюра в «Новосельи» А. Смирдина 1833 года к «Домику в Коломне»: рисунок «Кухарка бреется» был исполнен художником Александром Брюлловым, а гравировал его Ческий.
Вот и все, что увидел сам Пушкин из иллюстраций к своим бессмертным творениям 1.
Несомненная бедность этого списка достаточно объяснена и в биографиях А. С. Пушкина и в истории русской иллюстрации того времени.
В свете этого чрезвычайно любопытны три литографированные картинки к французскому переводу «Бахчисарайского фонтана», вышедшему отдельным изданием в Париже в 1826 году. Эти три литографии являются первыми по времени иллюстрациями к «Бахчисарайскому фонтану», так как упомянутые выше четыре гравюры Галактионов а к тому же произведению вышли в свет годом позже.
Перевод «Бахчисарайского фонтана» на французский язык принадлежит французскому литератору Жану Мари Шопену, рисунки исполнены его братом — художником, а музыку к «Татарской песне», приложенной к книге на вкладном листе нот, написала жена переводчика 2.
Издана книжка великолепно. Оттиски литографий сочны, а на красивой печатной обложке дана изящная гравированная виньетка с изображением «Фонтана слез». Кстати, именно так — «La Fontaine des Pleurs», а не «Бахчисарайским фонтаном» назвал пушкинскую поэму переводчик. По словам французского же рецензента Геро (рецензия его была напечатана в парижском «Энциклопедическом обозрении» («Revue Encyclopedique») и полностью перепечатана в переводе в № 17 «Московского телеграфа» за 1826 год), переводчик вынужден был изменить заглавие, «боясь оскорбить татарским словом французскую привычку к сладкогласию».
Жан Мари Шопен служил несколько лет секретарем и библиотекарем у русского посла в Париже князя А. Б. Куракина. В 1812 году Шопен выехал вместе с Куракиным в Россию и только после смерти Куракина в 1818 году вернулся обратно во Францию.
В качестве «знатока русской жизни» Шопен написал несколько книг о России и, кроме того, собирался познакомить французов с лучшими образцами русской поэзии. Из пушкинских произведений в печати появился только «Бахчисарайский фонтан», хотя известно, что Шопен работал над переводами «Цыган», «Кавказского пленника» и «Евгения Онегина».
Шопеновский перевод «Бахчисарайского фонтана», по мнению исследователей французских переводов Пушкина, не принадлежит к удачным работам. Но это была первая попытка перевести произведения Пушкина на французский язык стихами. До Шопена существовали только прозаические переложения 3.
К концу тридцатых годов явно руссофильская деятельность Жан Мари Шопена стала необычайно полезна правительству Николая I. Усиливавшаяся вражда Англии к России, вызванная осложнениями на севере Индии и в Персии и происходившая, по мнению Англии, якобы из–за происков русского царя в этих странах, породили в Париже своего рода «холодную войну» между русскими и англичанами за влияние на Францию.
