Ольга Елисеева - Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения
Что могли сделать ему за "Гаврилиаду"? Приговорить к церковному покаянию в монастыре на хлебе и воде. Год. Или полтора. Он выбрал бы Святые Горы. Однако можно ли там писать? И совсем не хотелось выглядеть неблагодарным в глазах императора. Ведь обещал! Ведет себя как нельзя пристойнее — из последних сил. Сколько может прошлое догонять и хватать за руку? Он больше не безбожник! Не "афей". С тех пор как появился этот государь — нет.
В начале сентября пришло собственноручное письмо императора. Чтобы огласить его, Пушкина призвали в комиссию. Ужасно было тащиться туда, волоча за собой хвост из "полтавских" строчек, и на каждое слово, сказанное извне, выплевывать мысленно куски поэмы.
Наверное, граф Петр Александрович Толстой почел стихотворца слегка не в себе. А может, пьяным?
Был он красавец мужчина, в летах, но статный и весьма сообразительный. Говорят, сроду ничего не читал. Поклеп, конечно. По лицу видно, не дурак. И не такой, как наши хитроватые мужики. Или чинуши, мыслящие лишь о размере взятки. Нет, хорошая такая рожа, чуть выше гарнизонной, чуть ниже придворной. Не интриган. Служака. Не без мозгов.
Вот что было написано в ордере: "Сказать ему", то есть поэту, "моим именем", то есть августейшим, "что, зная лично Пушкина, я его слову верю, но желаю, чтоб он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем". Вот так.
После этих строк поэт и написал покаянное письмо. И его простили. Толстой под рукой сказал, что больше трогать не будут. Еще до декабря сказал. Осенью. Отпустил душу на покаяние.
Пушкин вышел на улицу. Строчки куда-то разбежались. Видно, попрятались со страху. Поэт застучал тросточкой по мостовой, скликая их. И по мере того как приближался к Демутовой гостинице, все больше заматывался в кокон новых двустиший, все хуже слышал звуки, доносившиеся извне. Дошло до того, что на проспекте его чуть не сбила извозчичья лошадь. Он отскочил и, даже не выругав седока, побежал к себе в 33-й нумер, боясь рассыпать по дороге рифмы.
Глава 6
МЕСТНОЕ СЛОВО
Если император принял решение относительно "Гаврилиады" после падения Варны, даже по зароку — возьмут, простит, — то и роковое плавание на "Императрице Марии", когда Николай I едва не погиб, и потеря матери — расплата за чужой грех.
Записка государя написана в декабре. Но о том, что его простили, Пушкин знал еще в октябре. И пил за здоровье императора. И называл его своим спасителем.
А в ноябре 1828 г. Вяземский писал Жуковскому: "До меня дошел… слух. Бенкендорф, говоря о Пушкине, сказал, что он, Пушкин, меня называет своим Демоном[9], что без меня он кроток, а я его пеню… Такой нелепый слух, одна из заповедей жандармских".
Это случилось уже после разбирательства с "Гаврилиадой". Значит, шеф жандармов смягчал перед царем вину Пушкина: тот-де писал о Пречистой Деве непохвальные вещи, имея под рукой личного демона, который его "пенит".
"Ты знаешь меня и Пушкина, — призывал в судьи Жуковского корреспондент. — Есть ли во мне какие-нибудь мефистофельство, и буде бы было, Пушкин такой ли человек, чтобы признаться, что есть в людях ключ, способный его заводить? Похоже ли подобное признание на самолюбие Пушкина?"
"УЕДИНЕННЫЙ ДОМИК…"
Между тем достаточно почитать переписку поэта с другом, чтобы заметить — в письмах к Вяземскому Александр Сергеевич и циничнее, и развязнее, чем в других посланиях. Пушкин вообще с редкой чуткостью подстраивался под корреспондента. Видимо, беседы с князем Петром Андреевичем расковывали оборотную сторону его души. Но и от нее поэт не отказывался.
…Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный разворачивает список;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
В "Сцене из Фауста" под личиной собеседников угадываются сам Пушкин и Вяземский. Причем образ Мефистофеля отдан именно другу. Но еще откровеннее романтическая повесть "Уединенный домик на Васильевском острове". В октябре Пушкин "к тайному трепету дам" рассказал в салоне у Екатерины Карамзиной страшную историю. А молодой автор В.Н. Титов записал ее и опубликовал под псевдонимом Тит Космократов в "Северных цветах" у Дельвига.
Титов вспоминал: "Апокалипсическое число 666, игроки-черти, метавшие на карту сотнями душ, с рогами, зачесанными под высокие прически", поразили воображение молодого Космократова. Воротясь домой, он не мог уснуть, пока не занес услышанное в тетрадь. Утром отправился в трактир Демута и показал Пушкину свой труд. Тот сделал несколько поправок и разрешил печатать.
В повести беспечный юноша Павел знакомится с бесом Варфоломеем, который предстает перед ним в человеческом обличье. Юноша наделен чертами самого поэта: он легкомыслен, высокомерен, вспыльчив, не переносит насмешек, готов взбеситься от одного неудачного слова, боится, что оскорбитель "избегнет его правдивой мести".
Цель Варфоломея — похитить душу неопытного друга. Для этот он сводит его с красавицей графиней, которая по обмолвкам прежде была или до сих пор является любовницей самого Варфоломея. За этим изображением "графини" угадывается "медная Венера" Аграфена Закревская, когда-то благоволившая и Вяземскому, а ныне произведшая Пушкина "в сводники"[10]. У графини "черные, большие, влажные очи" — глянцем глаз щеголяла и Аграфена Федоровна. Она "недавно приехала из чужих краев, живет на тамошний лад и принимает к себе общество небольшое" — поведение, свойственное госпоже Закревской после возвращения из Италии.
Судя по письмам к Е.М. Хитрово, роман с Закревской изводила поэта: "Я имею несчастье состоять в связи с умной, болезненной и страстной особой, которая доводит меня до бешенства, хотя я и люблю ее всем сердцем". Герой "Домика" "хотел то заколоть" возлюбленную, "то объясниться с нею".
Пушкин тоже ревновал и не смирялся с положением наперсника:
Но жалок тот, кто молчаливо,
Сгорая пламенем любви,
Потупя голову, ревниво
Признанья слушает твои.
Даже слушать Закревскую о ее прежних похождениях было нестерпимо:
Но прекрати свои рассказы,
Таи, таи свои мечты:
Боюсь их пламенной заразы.
Боюсь узнать, что знала ты.
В доме у графини идет широкая игра в карты (черта из реальной жизни поэта, который в тот момент не расставался с игроками) — здесь бесы ставят на кон души обманутых людей.
Но еще любопытнее само место, где разворачиваются события. Оно описано очень подробно, точно дано направление поиска: "Возьмите… северную сторону, которая глядит на Петровский остров и вдается длинною косою в сонные воды залива… Строения вовсе исчезают, и вы идете мимо ряда просторных огородов, которые по левую сторону замыкаются рощами… Ров, заросший высокою крапивой и репейниками, отделяет возвышенность от вала… а дальше лежит луг, вязкий, как болото, составляющий взморье. И летом печальны сии места пустынные, а еще более зимою, когда и луг, и море, и бор… все погребено в серые сугробы, как будто в могилу".
На Васильевском острове современники локализовали безымянное погребение пятерых повешенных декабристов. В контексте истории "уединенного домика" этот намек может быть истолкован двояко: и как прямое указание места, и как изменение отношения Пушкина к своим юношеским пристрастиям. По прошествии лет они рассматриваются как опасные, едва не утянувшие его душу к гибели.
Герой истории Павел какое-то время играет с чертями, но потом спохватывается, решает бежать и от соблазнительной хозяйки притона, и от самого Варфоломея. Ложный друг почти настигает его в санях. Если бы не утро и не церковь Николы Чудотворца — юноша бы погиб.
Говорящим оказывается и имя героя — Павел. По новозаветной традиции апостол Павел долго преследовал христиан. Пока ему не явился сам Господь и не спросил: за что тот гонит Его? Для встреч императора Николая I с теми, кто считал себя врагом престола, была характерна ситуация, когда государь задавал вопрос: что он лично сделал дурного тому или иному подозреваемому? А потом предлагал примириться.
Мемуаристка М.Ф. Каменская записала историю Павла Бестужева, младшего из плеяды братьев-декабристов: "Когда Бестужева привели, то государь спросил его:
— Скажи мне на милость, за что ты-то возненавидел меня? Что я мог тебе такое сделать, что ты, почти мальчик, с сумасбродами вместе восстаешь против меня. Ведь ты распускаешь про меня разные небылицы… Опомнись! Ведь ты губишь себя! Мне жаль твоей молодости… Дай мне только честное благородное слово, что ты исправишься…
— Не могу, государь! — ответил сумрачно молодой человек. — Я убежден в том, что говорил одну только правду…
