Генри Киссинджер - Нужна ли Америке внешняя политика?
Существовавшие в истории нации-государства, понимая, что их размеры недостаточны для того, чтобы играть глобальную роль, стараются сплотиться в большие по размерам объединения. Европейский союз к настоящему времени представляет собой наиболее масштабное воплощение этой политики. Однако подобные транснациональные группировки возникают в Западном полушарии и в виде таких организаций, как Североатлантическое соглашение о зоне свободной торговли (НАФТА) и МЕРКОСУР (Общий рынок) в Южной Америке, а в Азии Ассоциация стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН). Идея подобия зон свободной торговли появилась в Азии по инициативе, совместно выдвинутой Китаем и Японией.
Каждое из этих новообразований при определении своего отличительного характера подчас бессознательно, а зачастую преднамеренно делают это в противовес доминирующим державам региона. АСЕАН делает это в противовес Китаю и Японии (и в перспективе, вероятно, Индии); для Европейского союза и МЕРКОСУР противовесом являются Соединенные Штаты. При этом образуются новые соперники, даже если они превзошли традиционных конкурентов.
В прошлом трансформации даже меньшего масштаба вели к крупным войнам; в действительности же войны случались с большой частотой также и при теперешней международной системе. Но они никогда не вовлекали нынешние великие державы в военный конфликт друг с другом. Поскольку ядерный век изменил как значение, так и роль силы, по крайней мере, когда речь идет о взаимоотношениях крупных стран друг с другом. До начала ядерного века войны чаще всего вспыхивали из-за территориальных споров или доступа к ресурсам. Завоевание предпринималось с целью увеличения мощи и влияния государства. В современную эпоху территория потеряла такое значение как элемент национальной мощи; технологический прогресс может увеличить мощь страны гораздо сильнее, чем любая возможная территориальная экспансия. Сингапур, не имея практически никаких ресурсов, кроме интеллекта своего народа и руководителей, имеет больший доход на душу населения, чем более крупные и более обеспеченные в плане природных ресурсов страны. И он использует свое богатство частично для того, чтобы создавать – по крайней мере, в местном масштабе – впечатляющие вооруженные силы, предназначенные для противодействия завидующим соседям. Израиль находится в таком же положении.
Ядерное оружие привело к тому, что войны между странами, им обладающими, стали маловероятны, – хотя это утверждение вряд ли останется действительным, если ядерное оружие продолжит распространяться в страны с отличным отношением к человеческой жизни или не ведающие о катастрофическом последствии его применения. До наступления ядерного века страны начинали войны, потому что последствия поражения и даже компромисса представлялись хуже, чем сама война. Такого рода рассуждения заставили Европу столкнуться с реалиями во время Первой мировой войны. Однако для ядерных держав такой знак равенства имеет силу только в самых отчаянных ситуациях. В умах большинства руководителей крупных ядерных держав разрушения в результате ядерной войны представляются более пагубными, чем последствия компромисса и, возможно, даже поражения. Парадокс ядерного века состоит в том, что рост возможности нанесения ядерного удара – и, следовательно, получение огромной суммарной мощи – неизбежно сопоставим с аналогичным падением самого желания его использовать.
Все другие формы проявления мощи были также революционизированы. Вплоть до конца Второй мировой войны мощь была относительно однородной; различные ее элементы – экономические, военные или политические – дополняли друг друга. Общество не может быть сильным в военном отношении без достижения таких же позиций в других сферах. Во второй половине XX века, однако, эти тенденции стали не такими очевидными, как было раньше. На какой-то момент страна может стать экономической державой, не обладая значительными военными возможностями (к примеру, Саудовская Аравия), или добиться большой военной мощи, несмотря на явно застойную экономику (примером чего является Советский Союз в конце своего существования).
В XXI веке эти тенденции, судя по всему, вновь обрели силу. Судьба Советского Союза продемонстрировала, что односторонний упор на военную силу невозможно сохранить на долгое время – особенно в эпоху экономической и технологической революции, связанной с наличием моментальной связи, которая демонстрирует широкую пропасть в уровнях жизни непосредственно в гостиные по всему миру. В дополнение к этому во время жизни одного поколения наука сделала такие скачки, которые превзошли накопленные знания всей предшествующей человеческой истории. Компьютер, Интернет, растущая сфера биотехнологий внесли свой вклад в техническое развитие в таких масштабах, которые было трудно представить прошлым поколениям. Передовая система технического образования стала предпосылкой долгосрочной мощи любой страны. Она придает движущую силу мощи и жизнеспособности общества; без нее другие формы силы будут нежизнеспособны.
Глобализация распространила экономическую и технологическую мощь по всему миру. Моментальная связь делает решения в одном регионе заложниками решений, принимаемых в других частях земного шара. Глобализация принесла небывалое процветание, хотя и неравномерно. Еще надо будет посмотреть, усиливает ли она спады так же успешно, как она это делает с глобальным процветанием, создавая возможность для глобальной катастрофы. И глобализация – неизбежная сама по себе – имеет также потенциал для нарастания терзающего чувства бессилия, когда влияющие на жизни миллионов решения ускользают от местного политического контроля. Высокий уровень экономики и технического развития находится в опасности опережающих возможностей современной политики.
Вызов, стоящий перед Америкой
Соединенные Штаты оказываются в мире, к которому мало что подготовило их из предыдущего исторического опыта. Находясь в безопасности между двумя великими океанами, они отвергли концепцию баланса сил, будучи убежденными в том, что они способны как стоять в стороне от ссор других наций, так и в состоянии установить всеобщий мир, настаивая на претворении в жизнь своих ценностей демократии и самоопределения.
Я постараюсь обсудить эти концепции детальнее в следующей главе. Для нынешних целей достаточно указать на невозможность применения какой-то единственной формулы к анализу и пониманию современного международного порядка, поскольку в современном мире сосуществует, по крайней мере, четыре международные системы.
• Во взаимоотношениях между Соединенными Штатами и Западной Европой и внутри Западного полушария более всего применимы американские исторические идеалы. Выглядит вполне обоснованным идеалистический вариант мира, основанного на демократии и экономическом прогрессе. Государства являются демократиями; экономики рыночно ориентированы; войны немыслимы, за исключением периферии, где они могут быть развязаны в результате этнических конфликтов. Споры не решаются военным путем или путем угрозы войны. Военные приготовления вызваны угрозами, исходящими извне этого региона; они не исходят от стран Атлантики или Западного полушария в отношении друг друга.
• Великие державы Азии – больше по своим размерам и гораздо населеннее, чем страны Европы XIX века, – угрожают друг другу как стратегические соперники. Индия, Китай, Япония, Россия – Корея и государства Юго-Восточной Азии – не отстают от них и считают, что некоторые из других стран и, разумеется, некие конфигурации из их числа, действительно способны нести угрозу их национальной безопасности. Войны между этими державами не являются неизбежными, но они вполне вероятны. Военные расходы азиатских стран растут и предназначены преимущественно для защиты от других азиатских стран (хотя часть военных усилий Китая не исключает и вероятности войны с Соединенными Штатами из-за Тайваня). Как и в Европе XIX века, длительный мирный период возможен – даже вероятен – однако баланс сил будет неизбежно играть ключевую роль в его сохранении.
• Ближневосточные конфликты наиболее всего схожи с конфликтами в Европе XVII века. Их корни не носят экономический характер, как в Атлантическом регионе и в Западном полушарии, или стратегический характер, как в Азии, а сугубо идеологический и религиозный. Принципы Вестфальской мирной дипломатии здесь не применимы. Компромисс труднодостижим, когда вопрос не из категории конкретной обиды, а относится к сфере легитимности – фактически самого существования – другой стороны. В силу этого попытки осуществить оптимальное урегулирование конфликтов, как это ни парадоксально, во многом чреваты встречными негативными последствиями, что было подтверждено президентом Клинтоном и премьер-министром Эхудом Бараком после кемп-дэвидской встречи на высшем уровне летом 2000 года. Это объясняется тем, что попытка достичь «компромисса» по вопросу о том, что каждая сторона считает своей святыней, как и следовало ожидать, завершилась демонстрацией несовместимости их позиций.
