Лансель Серж - Ганнибал
Объявление войны
Весть о падении Сагунта вызвала в Риме сильнейшее волнение, тем большее, чем яснее все кругом понимали: римляне не сделали почти ничего, чтобы прийти на помощь городу, признавшему римский протекторат. Вопреки утверждению Полибия, который с большой живостью называет это сообщение «подлыми сплетнями, словно подслушанными в лавке брадобрея» (наш современник сказал бы в этом случае: в очередях болтают), выдуманными Сосилом Лакедемонянином и каким-то Хереем, о котором нам неизвестно ничего, в сенате все-таки состоялось бурное обсуждение вопроса, поскольку, несмотря на испытанное унижение, в сенате не было единства по вопросу об объявлении Карфагену войны (Полибий, III, 20, 5).
Близился к концу 219 год, а в это время партия Фабиев, традиционно настроенная против активной политики в Средиземноморье вообще и в Испании в частности, все еще удерживала в сенате сильные позиции. Однако в последние несколько лет с Фабиями все острее соперничала группировка Эмилиев, сумевших захватить управление первостепенными магистратурами. После победы над галлами на мысу Теламон, одержанной в 225 году, Эмилиев стала поддерживать и демократическая партия в лице Г. Фламиния, консула 223 года. Их устремления сводились к ослаблению роли консервативной аристократии, составлявшей в сенате большинство. Начиная с 222 года влияние Эмилиев в сенате и в органах исполнительной власти Рима беспрерывно росло, как, впрочем, и влияние еще одной выдающейся патрицианской фамилии — Корнелиев Сципионов. В 219 году консулами были выбраны Л. Эмилий Павел и от плебеев — М. Ливий Салинатор, но, как мы уже видели, их внимание поглотила война в Иллирии против Деметрия Фаросского. В следующем, 218 году консулами стали П. Корнелий Сципион — отец Публия Африканского, и Семпроний Лонг, как и его коллега, ярый противник Карфагена.
Относительно даты заседания сената мнения источников расходятся. Силий (Г, 675–694) и Тит Ливий (XXI, 6, 5–6) считают, что оно состоялось сразу после получения известия об осаде Сагунта, а Зонара (8, 22), кратко пересказывающий Диона Кассия, сообщает, что сенаторы собрались после сдачи города и отправки второго посольства, что представляется нам более вероятным. Зато все источники, кроме Полибия, единодушны в указании главных действующих лиц разыгравшихся дебатов. Представитель Корнелиев, и далеко не самый последний, Л. Корнелий Лентул Кавдин, «принцепс сената»[47] 220-го и верховный понтифик с 221 года, выступил с предложением о немедленном объявлении войны. Ему противостоял Кв. Фабий Максим Веррукос, дважды консул и цензор 230 года, который вскоре прославит себя в войне с Ганнибалом применением тактики «затягивания», но и до того личность достаточно известная. Он настаивал на отправке еще одного посольства в Карфаген. Именно это предложение получило поддержку сенаторов, и, поскольку возглавить посольство поручили одному из членов клана Фабиев, по всей вероятности, старику М. Фабию Бутеону, могло показаться, что возобладала линия на дипломатическое урегулирование конфликта. Однако в состав посольской миссии, насчитывавшей пять человек, вошли также оба консула 219 года — Л. Эмилий Павел и М. Ливий Салинатор, что сводило шансы договориться практически к нулю [48].
Полномочия и задачи делегации определялись просто. Римляне собирались задать в Карфагене один-единственный вопрос: действовал ли Ганнибал, подвергнув нападению Сагунт, по собственной инициативе или исполнял волю Совета старейшин. В первом случае они намеревались потребовать выдачи Ганнибала, как, впрочем, уже попытался сделать Валерий Флакк, не добившийся, как мы помним, успеха. Если же карфагенский сенат станет покрывать своего полководца, это будет означать, что он одобряет все его действия. Тогда — война.
На сей раз Ганнону слова не дали. С речью перед римлянами выступил сенатор, оставшийся в истории безымянным, но которого Полибий (III, 20, 10) охарактеризовал как самого знающего из своих коллег. Отвечая на заданный вопрос, он выстроил целую систему хитроумной аргументации. Прежде всего, заявил сенатор, иноземной державе не пристало требовать отчета от карфагенского военачальника, который несет ответственность за свои действия только перед своим правительством. Поэтому вопрос сводится, в сущности, к следующему: нарушил или нет упомянутый военачальник, когда атаковал Сагунт, какой-либо договор, заключенный Карфагеном. Единственным относящимся к делу договором следует считать договор Лутация, подписанный с Римом в 241 году по окончании Первой Пунической войны. Однако на Сагунт этот договор не распространяется, поскольку в то время город еще не объявил себя союзником римского народа. Что касается соглашения с Гасдрубалом, подписанного в 226 году, даже если допустить, что положение Сагунта оговаривалось в нем отдельной статьей, то Карфаген не может считать себя ответственным за пакт, заключенный помимо его воли одним из его представителей в Испании и не одобренный карфагенским сенатом. В конечном итоге Карфаген повел себя в том же духе, что и сам Рим, не удовлетворившийся договором между Лутацием и Гамилькаром от 241 года и после народного обсуждения потребовавший ужесточения его условий для карфагенской стороны. Карфагенский оратор закончил свою речь на высокой ноте, практически загнав римских послов в угол. «Дайте наконец вашей душе разрешиться от бремени, с которым она так давно уже ходит!» — воскликнул он, впрочем, может быть, что это образное выражение на самом деле принадлежит Титу Ливию (XXI, 18, 12). Ловкость, с какой карфагенянин поставил их перед необходимостью принять решение немедленно, привела римлян в замешательство. Глава делегации вместо ответа зажал пальцами ткань своей тоги и лишь потом проговорил: «Мы принесли вам на выбор мир и войну. Берите то, что вам больше нравится». Верные себе, карфагенские сенаторы сейчас же «отбили мяч»: мы, дескать, оставляем выбор за вами. Тогда Фабий, выпустив из пальцев складку тоги, произнес: «Мы объявляем войну».
Великие исторические минуты иногда нуждаются в особой режиссуре, в образах, посредством которых подчеркивалась бы исключительность момента. Нам кажется совершенно несущественным, имел ли место на самом деле театральный жест Фабия или это позднейшая выдумка. Важно другое: этот жест идеально символизирует двойственность описанной ситуации. Решение о начале войны, которой предстояло перевернуть судьбы тогдашнего мира, было принято Карфагеном без особого на то желания, исключая один-единственный клан, правда, уж этот-то клан прямо-таки пылал воинственным духом. Но даже если в Совете старейшин существовала прослойка, считавшая, что в 219 году сложился не самый удачный расклад для борьбы с таким сильным противником, как Рим, поскольку завоевание Испании и полное ее покорение еще далеко не завершились, а сам Рим, успевший после войны в Иллирии навести порядок на своих восточных рубежах и усмирить кельтов, существенно окреп, тем не менее все карфагенские сенаторы, за исключением, быть может, одного Ганнона, прекрасно понимали: если не ответить на вызов Рима в связи с Сагунтом, можно проститься не только с уважением в глазах испанцев, но и разом перечеркнуть все результаты кропотливого двадцатилетнего труда на Иберийском полуострове. А ведь эти достижения после утраты Сицилии и Сардинии были Карфагену насущно необходимы! Поэтому и пришлось им брать на себя формальную ответственность за конфликт. Что касается Рима, то после решения македонской проблемы сторонникам вооруженного столкновения с Карфагеном ничего не стоило порвать узду, удерживаемую осторожными Фабиями. Для Эмилиев, Корнелиев Сципионов и близких к ним кругов речь уже шла не только о том, чтобы отомстить за маленький испанский город, вставший под римскую защиту и раздавленный Карфагеном у Рима на глазах. Речь шла о том, чтобы нанести удар по жизненным интересам Карфагена, все равно, в Испании или в Африке. Подтверждением этому служит тот факт, что весной 218 года оба вновь избранных консула получили каждый по «своей» провинции. П. Корнелий Сципион собирал войско для похода в Испанию, а Тиберий Семпроний Лонг отбыл на запад Сицилии, в Лилибей, где формировал армию для вторжения в Африку. В ответ на этот стратегический план гений Ганнибала готовил свою стратегию, но в Риме, конечно, о ней еще не подозревали.
Последние распоряжения Ганнибала в Испании
Надо думать, что меньше всех тому обороту, который приняли события, удивился сам Ганнибал. Шансов на то, что Рим никак не отреагирует на осаду и взятие Сагунта, хотя бы и с опозданием, почти не было, с другой же стороны, он отлично знал, что в Карфагене его надежно прикрывает баркидский клан. Поэтому готовиться к осуществлению плана, наверняка задуманного давно, он начал загодя. И хотя у нас нет никаких тому материальных свидетельств, кажется более чем вероятным, что не позже 219 года, а возможно, и еще раньше он уже прощупывал почву в областях, населенных вольками (Русильон), а также салиями и аллоброгами. Через переводчиков он вел переговоры с обитателями земель, через которые пролегал задуманный им маршрут. И мы знаем совершенно точно, что накануне осуществления своих планов он принимал в Новом Карфагене депутацию галльских племен. Не будем забывать, что в те времена расстояния казались куда длиннее, чем теперь, поэтому, принимая то или иное решение, требовалось проявить недюжинные способности к предвидению. Согласно отчету, составленному неким флорентийцем в XV веке, путешествие от Барселоны до Монпелье занимало в среднем 10 дней. Очевидно, в эпоху Ганнибала, когда дороги были хуже, а путь опаснее, да и подходящего места для ночевки могло не оказаться, этот срок мог быть еще длиннее, пусть и ненамного. Медлительность тогдашнего сообщения имела и свои преимущества, примером чему может служить знаменитый в античности анекдот про милетского военачальника Гистиея, написавшего секретное донесение на выбритой голове гонца: за время пути волосы успели вырасти, скрыв текст письма.
