Сергей Дмитриев - Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара
Поэт искал темы для воплощения своего интереса к русской истории и, посетив в Крыму Корсунь (Херсонес), задумал написать трагедию о святом князе Владимире, принявшем там крещение. В Крыму же, как свидетельствовал АЛI. Муравьев, Грибоедов рассказал ему план трагедии о князе Федоре Рязанском, посланном в 1237 г. на переговоры с Батыем и злодейски убитым. В 1826 г. поэт признавался одному из знакомых: "Душа моя темница, и я написал трагедию из вашей Рязанской истории". Сохранилась сцена "Серчак и Итляр", которая, вероятнее всего, и должна была войти в эту трагедию. В 1828 г. Грибоедов приступил к созданию драмы "1812 год", план которой и одна из сцен также сохранились.
Гадать — неблагородное дело, но останься поэт жить, можно представить, куда он мог в дальнейшем направить свои творческие порывы. Об этом могут косвенно свидетельствовать также чудом сохранившиеся конспекты Грибоедова при чтении таких весомых трудов по русской истории, как "Деяния Петра Великого" И.И. Голикова и "Древняя Российская вивлиофика". А его собственные "Заметки по исторической географии России" (№ 1—57) демонстрируют превосходное знание поэтом отечественной истории.
В Крыму поэт путешествовал верхом и пешком почти три месяца, проехав его вдоль и поперек, поднявшись на все основные вершины. Его "Путевые заметки" вновь дышат восторженными чувствами: "Поднимаемся на самую вершину… отыскиваем пристанища. Розовая полоса над мрачными облаками, игра вечернего солнца; Судак синеется вдали; корабль в Алуште будто на воздухе; море слито с небом… холод, греюсь, ложусь на попону, седло в головах… Ночью встаю, луна плавает над морем между двух мысов. Звезда из-за черного облака. Другая скатилась надо мною. Какой гений подхватил ее?… Кочуем в тумане и в облаках целое утро… Лунная ночь. Пускаюсь в путь между верхнею и нижнею дорогою. Приезжаю в Саблы, ночую там… Теряюсь по садовым извитым и темным дорожкам. Один и счастлив".
Поэт представляет себя свободным странником, упивающимся красотами природы и воспевающим увиденное. "Верь мне, — пишет он из Симферополя Бегичеву, — чудесно всю жизнь свою протаскаться на 4-х колесах; кровь волнуется, высокие мысли бродят и мчат далеко за пределы пошлых опытов; воображение свежо, какой-то бурный огонь в душе пылает и не гаснет… Но остановки, отдыхи… для меня пагубны… Подожду, авось придут в равновесие мои замыслы беспредельные и ограниченные способности".
В этих словах Грибоедова кроется разгадка той тайны, которая влекла и влечет до сих пор русских поэтов в круговерть бегущих в неизведанное дорог. Под его словами могли бы без сомнений подписаться такие певцы Музы дальних странствий и странники русской поэзии, как Иван Бунин, Константин Бальмонт, Николай Гумилев, Велимир Хлебников и многие другие, кому посчастливилось в жизни сочетать поэтическое творчество с путешествиями. В Крыму, как ни в каком другом месте, поэт задумался о бренности времен, когда с Чатыр-Дага видел "ветхие стены италийцев, греков или готфов", "груды камней", свидетельствовавшие "о прежней величавой жизни". Как писал поэт, он "вообразил себя на одной из ростральных колонн петербургской биржи. Оттуда я накануне моего отъезда любовался разноцветностью кровель, позолотою глав церковных, красотою Невы, множеством кораблей и мачт их. И туда взойдет некогда странник (когда один столб, может быть, переживет разрушение дворцов и соборов) и посетует о прежнем блеске нашей северной столицы, наших купцов, наших царей и их прислужников". Образ странника появлялся в творениях поэта вновь и вновь, и все чаще Грибоедов — один из первых "странников русской литературы" — олицетворял себя самого с этим бесстрашным и неугомонным человеком-скитальцем, спешащим в неведомую даль. В сентябре 1825 г. в письме Бегичеву поэт так сформулировал свою планиду странствий; "…Игра судьбы нестерпимая: весь век желаю где-нибудь найти уголок для уединения, и нет его для меня нигде". И особую тягу у поэта вызывали именно восточные просторы, что он объяснял Булгарину следующими словами: "Восток, неисчерпаемый источник для освежения пиитического воображения, тем занимательнее для русских, что мы имеем с древних времен сношения с жителями оного".
Процитируем лишь некоторые отрывки из поэтических творений Грибоедова, в которых тема странствий с восточным привкусом звучала в полный голос, заметив при этом, что "персидский странник" был по сути своего творческого почерка скорее не поэтом-лириком, а именно поэтом-драматургом, преобразовывавшим поэтическое видение мира в яркие драматические картины:
Туда веди, где под небес равниной
Поэту радость чистая цветет,
Где дружба и любовь его к покою
Обвеют, освежат божественной рукою.
("Отрывок из Гете", 1824)
Зачем манишь рукою нежной?
Зачем влечешь из дальних стран
Пришельца в плен твой неизбежный,
К страданью неисцельных ран?
("Телешовой", 1824)
Ты помнишь ли, как мы с тобой, Итляр,
На поиски счастливые дерзали,
С коней три дня, три ночи не слезали;
Им тяжко: градом пот и клубом нар,
А мы на них — то вихрями в пустыне.
То вплавь по быстринам сердитых рек…
Кручины, горя не было вовек,
И мощь руки не та была, что ныне
("Серчак и Итляр", 1825)
…Вестник зла? Я мчался с ним
В дальний край на заточенье.
Окрест дикие места,
Снег пушился под ногами;
Горем скованы уста,
Руки тяжкими цепями
("Освобожденный", 1826)
Творец, пошли мне вновь изгнанье, нищету,
И на главу мою все ужасы природы:
Скорее в том ущелье пропаду,
Где бурный Ксан крутит седые воды
("Грузинская ночь", 1828)
А в самой комедии "Горе от ума" есть такие бессмертные строки;
Когда ж постранствуешь, воротишься домой,
И дым Отечества нам сладок и приятен…
Любопытно, что в первоначальной редакции "Горя от ума" Чацкий в монологе из 4-го действия прямо говорил о своих кавказских странствиях, как бы следуя теми же дорогами, что и сам автор:
…Я был в краях,
Где о гор верхов ком снега ветер скатит,
Вдруг глыба этот снег в паденьи всё охватит.
С собой влечёт, дробит, стирает камни в прах,
Гул, рокот, гром, вся в ужасе окрестность.
Тема странствий в знаменитом творении Грибоедова вообще звучит во весь голос. Начнем с того, что главный герой комедии Чацкий гоже странник, причем добровольный, испытывающий потребность "ездить далеко" и "искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок". Как говорила о Чацком Софья,
Вот об себе задумал он высоко…
Охота странствовать напала на него…
Ах! Если любит кто кого,
Зачем ума искать и ездить так далёко?
Чацкий появляется в комедии в промежутке между странствиями — только "с корабля" и уже через "день всего" требует себе карету. Автор "Обломова" И.А. Гончаров превосходно оценил особенности "страннического" облика Чацкого как деятельного человека, воина, "передового курьера неизвестного будущего", "русского Гамлета": "…Ум его играл страдательную роль, и это дало Пушкину повод отказать ему в уме. Между тем Чацкий как личность несравненно выше и умнее Онегина и лермонтовского Печорина. Он искренний и горячий деятель, а те — паразиты, изумительно начертанные великими талантами, как болезненные порождения отжившего века". Гончаров совершенно справедливо соединял Чацкого с самим Грибоедовым, утверждая, что "они недаром бились — хотя и бескорыстно, не для себя, и не за себя, а для будущего и за всех…"
М.О. Гершензон в своем знаменитом труде "Грибоедовская Москва" (1914) совершенно справедливо писал, что "в известном смысле "Горе от ума" — эпизод из жизни самого Грибоедова, и сам автор — прототип Чацкого. Таков был, несомненно, и сознательный замысел Грибоедова. Чацкий взят в той самой позиции, в какой дважды был сам Грибоедов, — вернувшимся в Москву после долгого отсутствия. Выдуманная Грибоедовым любовь Чацкого к Софье… служит для обострения этой позиции: она делает московские впечатления Чацкого более яркими и болезненными… Особенно любопытны в этом отношении обмолвки комедии, еще более приближающие Чацкого к Грибоедову. Чацкий имеет какое-то странное отношение к литературе: он, как сам Грибоедов, — "пишет, переводит’'. И где он был эти три года?". Ответ на этот вопрос исследователя очевиден: Грибоедов (и косвенно Чацкий) был в Персии.
Современный исследователь А.А. Лебедев, называвший Грибоедова "отчетливо выраженным странником", в своем труде "Три лика нравственной истины. Чаадаев, Грибоедов, Якушкин" очень точно высказался о странничестве Чацкого: ""Горе от ума" — это наше знакомство и одновременно прощание с Чацким. Мы застаем его посреди пути. Он исчезает, едва появившись. Ему предстоит долгий путь вечного странника русской литературы и русской общественной мысли… Чацкий не сходит, а выходит со сцены. В бесконечность. Его роль не завершена, а начата… Чацкий уходит искать по свету земли обетованной, "где оскорбленному есть чувству уголок", где "не темнеют неба своды, не проходит тишина". И он уже знает, успел узнать, что эта земля, эта страна — всегда за линией горизонта, "где нас нет"".
