Уильям Стирнс Дэвис - История Франции. С древнейших времен до Версальского договора
Затем произошли события, которые сыграли на руку Бисмарку, мастеру в искусстве бесчестной интриги, и фон Мольтке, мастеру-полководцу. Вот как они выглядели в общих чертах. Трон Испании был свободен. В начале июля в Париже стало известно, что имевшая решающую власть в Мадриде партия предложила испанскую корону принцу Леопольду Гогенцоллерн-Сигмарингену, родственнику Вильгельма I, короля Пруссии. Парижская пресса сразу же забушевала. Еще одно оскорбление от Пруссии! Второй Гогенцоллерн к югу от Пиренеев вдобавок к тому, который сидит рядом за Рейном! Станет ли правительство Франции это терпеть? И так далее. По этому поводу был сделан гневный запрос в палате. И 6 июля 1870 г. герцог де Грамон «наглым и провокационным тоном» сказал депутатам, что, если одно из великих королевств посадит своего принца на трон Карла V, это нарушит равновесие сил в Европе и в этом случае «Франция выполнит свой долг без колебаний и без слабости».
Леопольд Гогенцоллерн сразу же снял свою кандидатуру: король Пруссии Вильгельм вовсе не хотел войны. Он ничем не ответил на пылкую тираду де Грамона, но тот твердо решил публично дать отпор Пруссии. Пусть все увидят, что она отступила перед угрозами Франции! Поэтому французское министерство иностранных дел стало требовать от Вильгельма официальное письмо, в котором король запретил бы своему родственнику снова стать кандидатом на испанский трон. Король не хотел заходить так далеко, тем более что вопрос уже был полностью закрыт. Тогда де Грамон совершил ошибку, из-за которой потом великий французский народ пролил много слез. Он потребовал от Бенедетти, французского посла при прусском дворе, дождался Вильгельма в курортном городе Эмс и 13 июля, в роковой день, потребовал от короля дать обязательство, что принц больше никогда не станет добиваться испанского трона. Король довольно холодно отклонил это требование, но, уходя, сердечно попрощался с Бенедетти. Было понятно, что переговоры будут продолжены в дружеском тоне.
«Значит, Бенедетти не был оскорблен и не жаловался на оскорбление»[276]. Но, как теперь все знают, Бисмарк в Берлине специально передал представителям прессы фальшивую телеграмму из Эмса, в которой было сказано, что король очень невежливо обошелся с французским послом и «указал ему на дверь». Великий министр, разумеется, хотел таким образом сделать конфликт неизбежным, чтобы укрепить единство Германии после победоносной войны против Франции.
Ни одна аморальная политическая уловка не имела такого быстрого успеха, как эта опубликованная в печати мнимая телеграмма из Эмса. В Париже обстановка накалилась еще до этого инцидента. Безответственные журналисты уже призывали правительство вести «энергичную политику» и «очистить от пруссаков правый берег Рейна». Однако де Грамон тогда был уверен, что сможет добиться огромного успеха дипломатическим путем, без войны, а император и премьер-министр Оливье были твердыми сторонниками мира. В тот самый день, 12-го числа, когда был отправлен приказ послу Бенедетти, Совет министров даже проголосовал за то, что при любом ответе короля Пруссии «правительство удовольствуется тем, что получит». Но теперь Франции словно дали пощечину. Летнее тепло выманило людей на парижские бульвары. Заполнявшая их толпа, услышав об оскорблении посла Франции, как один человек закричала: «На Берлин!» Наполеон III понял, что его отказ ответить на вызов лишит Вторую империю последних остатков ее исчезающего престижа. Интересно было бы вычислить, долго ли «любимец судьбы» в этом случае сохранял бы корону на голове.
Народу лгали относительно боеспособности армии. В кабинете министров партия войны мгновенно одержала верх. Императрица была всей душой за то, чтобы действовать. Личные предубеждения заставляли королеву элегантности и моды рваться в бой. Утверждают, что она воскликнула: «Это моя война! Мы раздавим этих прусских протестантов!» Император еще наполовину хотел мира, но его мучила болезнь и на него давили крики толпы. Оливье 15 июля пришел в палату и попросил кредит в 50 миллионов франков на военные цели. Тьер напрасно пытался добиться от него фактов и выяснить, действительно ли «оскорбление» было таким ужасным, как о нем писали. Премьер отмахнулся от его вопросов. В том угаре патриотизма, который охватил тогда французов, ни о каком спокойном обсуждении вопросов не могло быть и речи. И подавляющее большинство депутатов объявило войну Пруссии (это случилось 19 июля 1870 г.).
Руководители французского народа или были беззаботны и не задумывались о будущем, или преступно вели народ по краю пропасти лишь для того, чтобы ненадолго отсрочить свое изгнание из власти. Оливье произнес свою ставшую знаменитой фразу: «Я с легким сердцем принимаю вызов». Де Грамон позже говорил: «Принимая решение начать войну, я был полностью уверен в победе. Я верил в величие моей страны, в ее силу, в ее воинские добродетели так же, как верю в мою святую религию». Но война в конечном счете в первую очередь военная операция. Ни премьер, ни министр иностранных дел не были военными специалистами. А что говорили их военные «специалисты»? Военный министр Лебёф заверял своих коллег, что «армия готова». Когда его настойчиво попросили объяснить, что означают его слова, он ответил: «Я имею в виду, что армия прекрасно снаряжена во всех отношениях и что в течение будущего года ей не понадобится ни одна пуговица для гетр!» Так великий народ был отправлен по пути, который вел в долину унижений.
История военных событий 1870 г. теперь стала хорошо знакома каждому образованному американцу[277]. Мы все понимаем, насколько хорошо были подготовлены Пруссия и ее южногерманские союзники. Мы знаем, как тысячи мобилизованных солдат фон Мольтке, словно бездушная разрушающая машина, в идеальном порядке и прекрасно снаряженные, двинулись к Рейну. Мы знаем и о том, что военная машина Второй империи, как только ее солдаты получили приказ явиться на действительную службу, показала свою полную непригодность. Разумеется, главной бедой французов было то, что Наполеон III в военных делах так же, как в гражданских, не имел в своем распоряжении самых талантливых людей Франции. Большинство его генералов были авантюристами, просто мошенниками или, в лучшем случае, бездарными рутинерами, считавшими, что если Наполеон Великий разбил пруссаков при Йене, то его методы позволят Наполеону Малому снова разбить пруссаков где-нибудь, например, возле Франкфурта. Солдаты были храбрыми, младшие офицеры компетентными, но Верховное командование, способы снабжения армии и т. д. никуда не годились. Полевые орудия были гораздо хуже прусских, и ту же оценку можно было дать почти всему в армии. Военные реформы, предложенные в 1868 г., были очень плохо проведены в жизнь[278]. Не было боеспособных резервов. Большинство молодых французов не были обучены пользоваться оружием. Короче говоря, французы могли рассчитывать практически только на старую профессиональную армию, в которой до 1 августа было немного больше 250 тысяч человек. А она должна была противостоять намного превосходившим ее численно прусским войскам, к которым постоянно прибывали пополнения. Компетентный критик, оценивая последовавший за этим разгром, назвал три причины крушения Франции, которые легко было обнаружить, – «меньшая численность, худшее оружие, худшее высшее командование». В сущности же, у всех этих причин была одна главная причина – неумение Наполеона III осуществлять власть, которую он захватил преступным путем.
Наполеон не только поссорился с Пруссией, когда должен был знать достаточно, чтобы сидеть смирно.
Он еще и не смог найти для Франции ни одного союзника. Австрия могла бы выступить против Пруссии, но боялась, что тогда ее контратакует Россия, и потому стала ждать «первых французских побед», а их не было. Италия могла бы прийти на помощь Наполеону, но за это он должен был заплатить выводом французских войск из Рима. А император слишком зависел от клерикалов и не осмелился бросить папу на произвол судьбы. Поэтому французский гарнизон оставался в Риме до тех пор, пока положение на севере Франции не стало безнадежным. В итоге Франция вступила в войну без единого друга, с отвратительно организованной и отвратительно снаряженной армией, которая имела, как вскоре выяснилось, еще более отвратительное командование. С первого момента, когда враждующие армии столкнулись в бою, можно было почти не сомневаться, чем закончится эта война.
Еще до первых поражений стало очевидно, что дела французов очень плохи. Говорили, что отделения телеграфа были переполнены солдатами и офицерами, которые все писали телеграммы, начинавшиеся словами «Пожалуйста, пришли мне…». Из Меца, где находился главный штаб французской армии, в Париж поступали сообщения о полной неразберихе. Тем не менее столица продолжала взволнованно и радостно ждать хороших новостей. В конце июля император и маленький имперский принц отправились поездами в Мец, чтобы присоединиться к армии. Императрица осталась в Париже в качестве регентши. Ни отец, ни сын больше никогда не увидели Париж. Для наших целей о последующих событиях можно рассказать очень коротко:
