Антон Ноймайр - Музыка и медицина. На примере немецкой романтики
Вагнер познакомился с Брукнером 18 мая 1865 года в Мюнхене по случаю первого представления «Тристана и Изольды» и тотчас почувствовал гениальность более молодого коллеги. Несмотря на разницу характеров, оба были новаторами в музыке, чувствовавшими родство душ, и тотчас нашли общий язык, один — в области музыкальной формы, другой — в области церковной музыки и симфоний. По несмотря на то, что Брукнер почитал Вагнера больше всех живущих композиторов, его отношение к творчеству кумира было весьма своеобразным, ибо он интересовался только музыкальным, но никак не драматическим его планом. С точки зрения медицины, следует рассмотреть отношение Брукнера к Вагнеру в другом аспекте. Оно являет собой пример гипертрофированного почитания авторитетов. Несмотря на то, что отношение Вагнера к Брукнеру было поверхностным и сдержанным, Брукнер полностью подчинился ему. «В иерархии Брукнера Вагнер стоял между Господом Богом и епископом Линцским», ибо говорил он о нем только почтительным шепотом и называл «Мастером над всеми мастерами». Вагнер же, который хладнокровно использовал в своих интересах неумеренное почтение к нему короля Баварского, благосклонно воспринимал обожание чудаковатого, не от мира сего музыканта из Верхней Австрии, доходящее до коленопреклонения и целования рук.
Для лучшего понимания художественного развития творчества и личности Брукнера необходимо подробнее рассмотреть обстоятельства его жизни в Линце тех лет. Внешне жизнь холостяка протекала в спокойном, размеренном ритме, а доброжелательное, дружеское отношение к нему епископа Рудигера служило ему источником внутренней силы и уверенности. В материальном отношении он не знал лишений. Брукнер был регулярным постояльцем различных линцских гостиниц, любил хорошо и обильно поесть, курил сигары или же покупал нюхательный табак, не отказывал себе в вине и пиве. Он раздобрел и больше был похож «…на верхнеавстрийского трактирщика, чем на гения музыки».
Брукнер много раз пытался уговорить свою мать переехать к нему в Линц, на что она постоянно отвечала отказом. Ее смерть в 1860 году стала для Брукнера очень болезненным ударом, поскольку мать была не только величайшим авторитетом в его жизни, и совершенно очевидно, что Брукнер по-настоящему любил только одну женщину — свою мать. Возможно, в такой необыкновенной привязанности к матери, наряду со строжайшим католическим воспитанием и кроется причина неосознанного неприятия других женщин, особенно в сексуальном аспекте. В этом, очевидно, заключено вечное стремление к поиску постоянной спутницы. Он влюблялся несчетное количество раз (чаще всего в девушек между 16 и 19 годами) и делал предложения, которые все до одного были отвергнуты. Удивительно, что Брукнер всегда действовал по одной и той же схеме, несмотря на то, что ни разу не добился успеха. Подобный образ действий, как мы знаем, типичен для невроза. В качестве примера может послужить его склонность к Жозефине Лонг, дочери мясника, с которой он познакомился в Линце летом 1866 года. Письмо от 16 августа, в котором он просит ее руки, демонстрирует полную безнадежность, неуверенность и очень робкую надежду претендента; сразу становится понятным, почему подобные письма вызывали у женщин протест и отчужденность, ибо их автор производил впечатление чудака и человека не от мира сего, связать жизнь с которым не представлялось возможным. Что касается родителей, то они отклоняли притязания Брукнера, или же чувства девушек были недостаточно сильны, чтобы ответить на его предложение положительно. В упомянутом случае Жозефина Лонг отослала назад золотые часы и молитвенник, которые ей подарил Брукнер, что послужило ответом на его предложение. Кстати, Жозефина была исключительно красива. Странно, но Брукнер постоянно старался привлечь внимание женщин не только гораздо моложе себя, но и обязательно особенно красивых и, по возможности, богатых. Он очень страдал от неудач, но не оставлял своих попыток. В этом видится стремление уйти от одиночества, найти понимание в душе очередной «возлюбленной» и, не в последнюю очередь, большую роль всегда играла материальная обеспеченность предполагаемой невесты. В его жизни не было большой любви к единственной женщине, ибо единственной любовью для него на всю жизнь оставалась мать. Кроме того, можно предположить, что в глубине души Брукнер просто боялся женщин.
ДЕПРЕССИВНЫЙ КРИЗИС
Несмотря на то, что в 1866 году сестра Мария-Анна, «Нани», переехала к Брукнеру в Линц, чтобы вести хозяйство, единственным собеседником в течение всего 10-летия, проведенного там, был для него любимый безендорфский рояль. Это одиночество и неадекватное поведение в обществе все чаще приводили к тому, что часы радостного озарения, проводимые в кругу друзей, постоянно сменялись депрессивными, меланхолическими фазами. Некоторые письма, датируемые весной 1864 году, адресованные Рудольфу Вайнвурму, подтверждают это: «Часто мне здесь неуютно и грустно. Странный мир — тяжкая обуза — тебе ведь тоже не чуждо это». А в ноябре того же года он писал: «Я опять долгое время страдаю меланхолией». Постоянные разочарования, неудачи в попытках жениться, а кроме того, — провал планов гастролей с органными концертами за границей и, не в последнюю очередь, начало борьбы за публичное исполнение его произведений, длившееся до конца жизни, необходимость которой была вызвана неумением правильно вести себя с персонами, находящимися в то время на Олимпе музыкальной жизни, — все это наводило Брукнера на мысль покинуть Австрию. В октябре 1864 года он пишет своему другу Вайнвурму: «…Мне недавно рассказали, что у тебя есть мысли поехать в Мексику и устроиться в придворную капеллу. Это правда? Мне тоже недавно это предлагали. Поедем в Россию или еще куда-нибудь, если нас не признают на родине».
Главной причиной подобных мрачных мыслей и все возрастающей подавленности настроения могло быть, наряду с жизненными и творческими разочарованиями, крайнее переутомление, поскольку все больше и больше сил он тратил не только на исполнение многочисленных профессиональных обязанностей, но и на работу над своими гигантскими произведениями. Все явственнее проявлялась предрасположенность к депрессиям, унаследованная им, скорее всего, по материнской линии, хотя никаких особых причин для этого, кроме разве что нескольких неудачных случаев сватовства, не было. В это время Хербеку удалось устроить так, что исполнение «Мессы ре-минор» Брукнера должно было состояться в Венской придворной капелле, что для любого артиста означало необыкновенное отличие. Казалось бы, депрессия композитора должна была смягчиться, благодаря этому событию, однако, она усилилась из-за волнений, связанных с концертом в Вене. Брукнер был измучен до крайности и близок к нервному срыву. Ему начало казаться, что он сходит с ума. Появились болезненные идеи о том, что он должен осушить Дунай и сосчитать все и вся: листья на деревьях, звезды, песчинки. Однажды он набросился на даму с богатым жемчужным ожерельем со словами: «Убирайтесь! Я ведь должен непрерывно считать, сколько жемчужин в Вашем ожерелье! Я этого не выдержу!»
Вскоре его состояние ухудшилось настолько, что он вынужден был обратиться к врачам и провести курс лечения в водолечебнице в Бад Кройцене, где он пребывал с 8 мая по 8 августа 1867 года. Все его письма того периода свидетельствуют о крайне угнетенном состоянии души, в них даже сквозят мысли о самоубийстве; все друзья сходились во мнении, что Брукнера нельзя оставлять одного. Поэтому епископ Рудигер прислал к нему священника, который должен был опекать его и поддерживать духовно. Но однажды Брукнеру удалось провести своего бдительного стража. Он убежал в лес, где его с трудом нашли сидящим на пне в чаще и проливавшим горькие слезы. Однако лечение в Бад Кройцене по методике доктора Макса Кайхля, в конце концов, благотворно подействовало на Брукнера и уже 8 августа 1867 года он, окрепнув духовно и физически, снова вернулся в Линц.
Спустя несколько недель, 10 сентября, умер Симон Зехтер, и Брукнер принял важное решение. Он вознамерился занять вакантное место органиста в придворной капелле, а через несколько недель подал еще и прошение о зачислении его на место преподавателя гармонии и контрапункта философского факультета Венского университета. Здесь опять проявилась нерешительность и раздвоенность Брукнера. Дело в том, что Хербек, ставший к тому времени директором придворной оперы, мог без труда устроить Брукнера на место, освободившееся после смерти Симона Зехтера. Но Брукнер снова засомневался в правильности выбора, а больше всего его вновь забеспокоило материальное положение. Он завел с Хербеком разговор о жаловании более высоком, чем ему могли предложить, что свело старания Хербека на нет. Кроме того, Хербек упрекнул Брукнера в нерешительности, недостойной художника такого ранга, и снова начал хлопоты. Брукнер, между тем, попытался занять вакансию придворного органиста в Баварии, но, к счастью, из Вены пришло по телеграфу сообщение о том, что Хербек добился повышения оклада в консерватории и что место органиста при Венском дворе тоже остается за Брукнером. Сомнения в правильности решения об отъезде в Вену развеял епископ Рудигер, обещав держать место органиста в Линце вакантным в течение нескольких лет на тот случай, если в Вене Брукнера постигнет неудача.
