Чезаре Ломброзо - Политическая преступность
Капитан Лебядкин – революционер, готовый сделаться шпионом, – отпетый алкоголик, нравственный идиот, полуманьяк, но с наклонностями к поэзии. Сестра его – слабоумная полупроститутка.
На собраниях нигилистов выступают еще два маттоида, из коих один пишет огромный трактат для доказательства того, что одна десятая человечества должна распоряжаться остальными девятью десятыми как рабами.
В своих «Эксцентриках» Танфлери пишет: «Всякая революция выдвигает на сцену множество реформаторов, апостолов и полубогов, которые все стремятся спасти человечество!
Реформаторы бывают двух сортов: комические и трагические. В сущности все они немножко шуты, но, собрав себе последователей, составляют партию, обладающую средствами, уставом, планом действий, и становятся влиятельными. Что касается меня, то я предпочитаю бедных утопистов, вопиющих в пустыне и спасающих человечество в одиночку, без последователей, газет и прочего».
Глава 13. Индивидуальные факторы (продолжение). Случайные политические преступники
Случайные преступники. В эту рубрику мы помещаем мирных граждан, принужденных нарушать неисполнимые законы или принимавших участие в политическом преступлении благодаря тому, что они были обмануты, принуждены или соблазнены настоящими авторами последнего. Достоевский в своих «Бесах» прекрасно описывает те средства, при помощи которых хитрые конспираторы превращают мирных граждан в революционеров.
«Прежде всего, – говорит он, – нужно создать бюрократию, иерархию, ливрею. Придумывают титулы и должности: президента, секретаря и т. п. Затем действуют на чувство, возбуждают страх перед высказыванием собственного мнения, боязнь прослыть врагом свободы и прочее. Наконец стараются мирного гражданина замешать в какое-нибудь кровавое преступление – убить, например, вместе с другими предполагаемого шпиона, – так как кровь крепче всего цементирует заговорщиков друг с другом».
В странах, управляемых при помощи широкого выборного права, многие принимают участие в волнениях с целью выдвинуть какую-нибудь личность и затем эксплуатировать ее в свою пользу.
Многие смело идут за вожаками, влияющими на них красноречием, силой, а иногда просто громким голосом.
Наконец, и личная обстановка играет немалую роль. Убийцы Домициана, Нерона и Калигулы действовали с целью самозащиты: они убивали исключительно для того, чтобы не быть убитыми.
Многие из известных нам итальянских анархистов были прежде скромными чиновниками, приказчиками, военными и прочее и оставались покойны до той минуты, пока потеря места, уменьшение жалованья или дурное обращение начальства не толкнуло их на революционный путь.
Надо заметить, однако же, что ни ухищрения вожаков, ни влияние случая или личной обстановки не поколебали бы мизонеизма этих случайных преступников, опирающегося на любовь к жизни, столь сильную у среднего человека и столь грозно обставленную драконовскими законами деспотических правительств, если бы самый их организм не представлял собой уже готовой почвы для нарушения равновесия.
В самом деле, это суть люди, не обладающие темпераментом, но в основе характера которых лежит неприспособляемость к обществу, обусловливаемая беспокойным стремлением к улучшению своего положения, гиперэстезией чувств, подчеркивающей для них всякое горе, наконец – любовью к приключениям и опасностям.
«Тайна их влияния состоит в том, – по словам Достоевского, – что они первые, наклонив голову, бросаются в опасность, часто не зная даже, в чем дело, и уж во всяком случае без того практического иезуитизма, при помощи которого злые люди достигают цели. В обыденной жизни они являются желчными, раздражительными и неуживчивыми, часто даже тупыми, в чем, собственно говоря, и лежит их сила».
Физически случайные преступники оказываются обыкновенно вполне нормальными, без всяких признаков вырождения.
Мы видели, в самом деле, что на 521 политического преступника приходится только 0,57 % дегенератов, тогда как среди людей ни в чем не замешанных их 2 %. Число мужчин между ними относится к числу женщин как 100 к 27.
История дает нам портреты некоторых особенно знаменитых преступников этой категории.
Цареубийца Кассий, например, был, как мы увидим, преступником случайным и по нравственности стоял значительно ниже своего товарища по преступлению, Брута, преступника по страсти.
Ближе нам известен Робеспьер, обладавший непропорциональным самолюбию умом и довольно слабым нравственным чувством. Если бы не случай, он всю жизнь прожил бы плохоньким адвокатишкой.
Робеспьер, по словам Тэна, был пустой и напыщенный человек, у которого идеи заменялись словами; любуясь собственной фразистостью, он сам себя на свой счет обманывал и обманывал других.
Таланты его совершенно не соответствовали делам; как адвокат, он никогда бы не поднялся над посредственностью, да и в Национальном Собрании долго оставался в тени. Но он был трезв, деятелен, неподкупен, и к концу Конституанты{64}, когда талантливые люди сошли со сцены, он один остался на виду. Подозрения казались ему достаточными доказательствами; всякий аристократ казался ему негодяем и всякий негодяй – аристократом. В три года Робеспьер догнал Марата и сошелся с ним в целях и средствах. Помимо борьбы с буржуазией, он хотел истребить всех богатых и «порочных» людей.
А когда популярность его стала уменьшаться, он обрушился на своих обличителей, прибег к гильотине и заставил Конвент вотировать законы, отдававшие в его распоряжение жизнь всех и каждого. Будучи, однако ж, в глубине души честным человеком, он не посмел вызвать народный бунт в свою защиту и пал.
Одним словом, это был узкий теоретик с одной преобладающей идеей, справедливой по своей сущности, но парадоксальной в приложении к практике. Тщеславие, недостаток нравственного чувства и условия обстановки заставили Робеспьера проводить ее террористическим путем. А между тем деяния этого человека, распоряжавшегося некоторое время всей Францией, не оставили никакого следа. Вообще, случайные политики, выдвигаемые революциями на первый план, если и бывают способны к великим замыслам, то никогда не обладают достаточной интеллектуальной силой, чтобы осуществить и упрочить свои предначертания.
Дантон, тоже плохой адвокат, живший очень скромно и притом лишь с помощью своего родственника, содержателя кафе, тоже только благодаря революции мог удовлетворить своей страсти к роскоши и преобладанию; он выдвинулся своим замечательным красноречием, политическими способностями и добродушно-веселыми манерами, понравившимися толпе.
Но он также был дегенерат (курносый, с выдающимися скулами), лишенный нравственного чувства; сделавшись министром юстиции, он стал брать взятки, жил в среде воров и преступников разного рода и был инициатором самых возмутительных деяний революции. Он не раскаялся даже и тогда, когда сам стал жертвой последней. Перед казнью он сказал только, что во время революции власть переходит в руки людей наиболее непорченых.
Глава 14. Индивидуальные факторы (продолжение). Политические преступники по увлечению, распространяющемуся эпидемически
Среди случайных факторов, обусловливающих политические преступления, нет более могучего, как эпидемическое увлечение, рождающееся уже из одного только скопления людей в большом количестве. Это обстоятельство до такой степени важно, что хотя бы мы об нем уже говорили, но теперь, рассматривая индивидуальные факторы, вновь должны к нему возвратиться.
В самом деле, единственной причиной бунтов часто является даже случайное скопление (ярмарка, праздники прочее) большого количества людей на одном месте, особенно летом, а уж о скоплениях специальных, о политических сходках, собирающихся во имя общей цели, и говорить нечего.
Слова ораторов действуют тогда на верующую, раздражительную, невежественную, героически настроенную толпу подобно внушению свыше. Происходит нечто подобное нравственному опьянению, возбуждаемому, помимо зажигательных речей, криками, толкотней, взаимной поддержкой. Все это заглушает индивидуальную совесть и заставляет толпу совершать такие деяния, о которых отдельное лицо никогда бы не подумало.
Манцони превосходно описывает тот страстный порыв, который так легко охватывает толпу, заставляя самых покойных людей доходить до крайностей, совершенно не свойственных их натуре.
«В народных движениях, – говорит он, – всегда участвуют люди, по крайней странности, фанатическим убеждениям или по любви к разрушению и с преступными целями придерживающиеся девиза “Чем хуже – тем лучше”. Но наряду с ними в этих движениях всегда участвуют и люди, боящиеся крови и насилий, а потому, с той же страстью, с таким же упорством стремящиеся к целям умиротворения. Те и другие, без всякого предварительного уговора, без всякого плана, по одному только совпадению воль начинают бороться друг с другом. “Толпа, служащая, так сказать, материалом для бунта, состоит, следовательно, из случайной смеси людей, более или менее принадлежащих к той или другой из вышеупомянутых партий”. Руководимая отчасти увлечением, отчасти личными интересами, отчасти всякой по-своему понимаемой справедливостью, отчасти любовью к скандалам; готовая к жестокости и милосердию, к истреблению и обожанию, смотря по внезапно ею овладевающим чувствам, толпа эта жаждет чего-нибудь необычного, из ряда вон выходящего. Она не может не кричать, не аплодировать или не свистать кому-нибудь. “Смерть ему!” или “Да здравствует!” – вот крики, чаще всего ею издаваемые. Если удастся ей доказать, что такой-то не заслуживает казни, то этого достаточно, чтобы ему устроили триумф. Настроение толпы зависит от случая. Иногда достаточно нескольким голосам крикнуть: “Расходись!”, чтобы толпа действительно разошлась и потом участвовавшие в ней спрашивали друг у друга: “Что такое случилось?”
