Владимир Лебедев - Достоевский над бездной безумия
Таким образом, концепция Достоевского об относительности психического здоровья любого человека приближается к общемедицинской, обоснованной как социально, так и биологически. Та к же, как конкретный практически соматически здоровый субъект не исключает у себя возможности кратковременных или легких недомоганий со стороны различных органов и систем (полости рта, органов зрения, пищеварения, дыхания, кровообращения, кожных покровов и т. п.), и по отношению к психическому здоровью предполагается возможность тех или иных начальных отклонений. При этом, чем раньше замечены отклонения в психике, тем проще и безболезненнее можно предотвратить нежелательные последствия.
В описании психических особенностей героев Достоевского, их характера, темперамента, типа мышления и эмоционально-волевого реагирования синтезированы личные впечатления автора. Совершенство этого синтеза заключается в том, что каждый художественный образ начинает жить ярко и полноценно, проявляя себя в отношениях с другими героями в драматических коллизиях романов.
Достоевский сам предложил термин «полусумасшествие» для обозначения таких промежуточных состояний. В уста Свидригайлова он вкладывает крайне важные для понимания его концепции слова: «...в Петербурге много народу, ходят, говорят сами с собой. Это город полусумасшедших. Если бы у нас были науки, то медики, юристы и философы могли бы сделать над Петербургом драгоценнейшие исследования, каждый по своей специальности» (6; 357).
Крайне важно, что понятие «полусумасшествие» (demi-fous) позже появится и в психиатрии. П. Б. Ганнушкин, переводя его с французского языка на русский, назовет людей с подобными психическими отклонениями «полунормальные», тем самым вводя их проблемы в психологические исследования. Эти люди по параметру психического здоровья оказываются как бы настоящими «метисами... с одинаковым основанием могущими считаться и за душевноздоровых, и за душевнобольных».[82]
В приведенной цитате из Достоевского все крайне интересно. Прежде всего, перечень наук, которые могли бы, по мнению писателя, раскрыть сущность происхождения «полусумасшествия». Медицина, право и философия – вот тот минимум наук, интеграция которых, по мнению Достоевского, способна разрешить социально-психиатрические проблемы.
Достоевский как бы предвосхитил системный подход к оценке пограничных состояний, разработанный для решения задач экологической, экстремальной психологии и психиатрии, а также космической медицины. Именно последовательным анализом одних и тех же сходных с психопатологией поведенческих феноменов в измененных условиях существования нам удалось прояснить положение пограничных состояний, препатологии («полусумасшествие», по терминологии Достоевского, и «полунормальность», по терминологии П. Б. Ганнушкина) в рамках психического здоровья, обосновать правовые, экспертные критерии их оценки.
Среди психопатологических радикалов у «полусумасшедших» героев Достоевского истерия занимает не последнее место. В 4 разделе этой главы мы встретились с таким изобилием проявлений истерии, что в нем можно заблудиться даже в пределах одного романа «Братья Карамазовы». А если вспомнить, что, помимо разобранных в разделе, истеричность, по справедливому замечанию К. Леонгарда, типична также для эпилептика Смердякова и убитого им Федора Карамазова, юродствующего под влиянием алкоголя, то круг разнообразия истерий еще больше расширится. В этот же круг попадает и Катерина Ивановна, в картине поведения которой выступают атипичные особенности неуправляемой, противоречивой эмоциональности, парадоксально сочетающейся с холодностью и рациональностью, и страдающий «болезнью совести» Снегирев. Недаром К. Леонгард считает, что в образе Снегирева Достоевский изобразил истерика с глубокими душевными переживаниями, с экзальтированными, легко возбудимыми чувствами.
В этом многообразии проявлений истерии в пределах одного романа за кажущейся стихией хаоса болезни проступает четкая художественная логика, почти музыкальное, гармонично построенное соотношение вариаций расстройств. Нам эта структура представляется как своеобразная «симфония истерий», где одна и та же тема варьируется в различных возрастах, а женская болезнь звучит в мужском регистре. Это и истеро-эпилепсия, и истерия, или истерия с шизофреническим «аккомпанементом», или в алкогольной «аранжировке» у людей разных сословий и уровня образования. Причем (и это тоже типично для музыкальной темы) истерия оборачивается как чудовищным злом, так и потенциальным добром, доходящим до самопожертвования. Почти научно-социологическое изложение ее теории органично переходит в образы, картины потрясающей эмоциональной силы и метафоричности. Симфоническое созвучие разнообразия оттенков соотношения здоровья и болезни, добра и зла, на наш взгляд, наиболее полно и адекватно объясняет достигнутый Достоевским эффект философско-эстетического синтеза общечеловеческих проблем, отраженных в вариантах психического здоровья.
Необходимо отметить, что центром этой «симфонии истерий» оказываются не главные герои романа, а «второстепенный» женский персонаж – Лиза Хохлакова. Вселенское зло ее истеричности через поэтическое обобщение перерастает в потенциальное добро, стремящееся к слиянию с высокой нравственностью Алеши Карамазова. В оптимистическом финале романа-трагедии просветленно звучит тема истерии, поднятая до апофеоза взаимной любви и взаимопонимания.
Вариация «инфернальной» истерии Катерины Ивановны особо звучит в этой симфонии. В ней сплавленное со здоровьем психопатологическое ядро наиболее сложно и дискуссионно. Проблема шизофренических отклонений, на наш взгляд, – наиболее важная и первостепенная в типологии героев Достоевского. Она вызывает как интерес, так и сомнения, обеспокоенность. Ее необходимо обсудить с учетом взглядов на современное состояние учения о шизофрении, господствующих не только в психиатрии, но и в художественной литературе. При этом важно, что, опережая научную психиатрию, задолго до описания шизофрении как единого заболевания Достоевский в образах своих героев раскрыл основные проявления специфики психопатологии, оказавшиеся ключевыми для выделения ее в самостоятельную форму.
Интересно, что современные представления о шизофрении неожиданно подтвердились особенностями психических расстройств героев Достоевского («полусумасшествие»). Так, в одной из самых последних монографий советского психиатра В. Я. Семке читаем: «Существенную новизну в клиническом проявлении истерии составили участившиеся в последние годы попытки истерических психопатов имитировать картины эндогенных психозов. С этой целью использовалась передача переживаний литературных героев (из произведений Ф. М. Достоевского, Ф. Кафки, М. Пруста). Включалось тонкое подражание отдельным „моделям“ больных с шизофреническим процессом: стремление произвести впечатление утонченной, заумной натуры, изложение жалоб, отражающих явления психического автоматизма, неожиданные, парадоксальные суждения, нарочитая „схваченность“ сложными психологическими проблемами».[83]
Если Ф. Кафка и М. Пруст, писатели XX века, в своих произведениях имели возможность учитывать научные концепции шизофрении, то Достоевский опирался лишь на собственные наблюдения и благодаря им стал как бы своеобразным «предтечей» развития психиатрически-литературной «шизофренологии».
Нам даже представляется определенный хронологический ряд, исходным пунктом которого являются наблюдения Достоевского за поведением каторжников (образ Петрова в «Записках из Мертвого дома», см. гл. II, разд. 2) – 1850–1854 гг. и 1860–1861 гг. В дальнейшем, в образах Ставрогина и Версилова, шизофреническое начало личности становится более ярким и многогранным (1870–1875 гг.). Для понимания собственно «медицинских» представлений Достоевского о сущности болезненных расстройств его героев показательны рассуждения подростка из одноименного романа о психическом здоровье Версилова: «Впрочем, настоящего сумасшествия я не допускаю вовсе, тем более, что он и теперь вовсе не сумасшедший. Но „двойника“ допускаю несомненно. Что такое, собственно, двойник? Двойник... – это есть не что иное, как первая ступень некоторого серьезного уже расстройства души... которое может повести к довольно худому концу» (13; 445–446).
Под этим определением шизофрении может подписаться и любой современный психиатр. Но должно было пройти четырнадцать лет, чтобы основоположник классификации в психиатрии Эмиль Крепелин, объединив наиболее тяжелые ее варианты и стадии, в 1899 г. под названием «раннее слабоумие» выделил психоз, который только в 1911 г. получил известность как «шизофрения». Швейцарский психиатр Е. Блейлер понимал это название как «расщепление психики». Психиатр О. В. Кербиков, считавший, что выделявшаяся еще в 1891 г. в качестве самостоятельного психоза С. С. Корсаковым «дизноя» аналогична «шизофрении», обращал внимание на то, что оба термина в переводе на русский язык означают утерю единства психики, ее расщепление, иначе говоря, психическое состояние, близкое к медицинской трактовке «двойника» по Достоевскому.
