Б. Горобец - Медики шутят, пока молчит сирена
С. 766
* * *М. И. Перельман (род. 1924)[46]: рак или туберкулез?
А. И.: «Когда Миша Перельман кладет снимок, он делает такой жест: раз! — и бросает снимок, и диагноз называет. Однажды я говорю:
— Миш, это туберкулез!
— Андрей, это типичный рак!
— Мишенька, ну, конечно, это типичный рак, только это туберкулез!
Разница в одном — я знал больную, а он знал снимок. Ну, хорошо, я же не буду оперировать, ну, лечи! Оказалось — туберкулез. Это к тому, что по снимку отличить туберкулез от рака или первичного лимфогранулематоза легких не всегда удается. Но мы должны с вами хорошо знать границы доказательности. Сказать, что я ничего не понял, это хорошо. А сказать, что я понял, а на самом деле ничего не понял, это плохо».
С. 750
* * *Когда оперирует Андросов…
А. И.: «Был хирург Сергей Сергеевич Юдин, у него был ученик, Павел Иосифович Андросов (1906–1969). Когда Юдина сослали в Новосибирск, то Андросов возил ему туда инструменты, чтобы он оперировал. Андросов — лауреат Государственной премии и членкор Академии. Вот Андросов оперирует, я стою сзади и дышу ему в затылок. Он был хирург высшего класса и человек хороший. Он поворачивается. Видимо, я где-то на него приналег, он говорит: „Андрей, я тебе не мешаю?“ Я вижу: там кишки горой, а надо зашивать живот. А после операции кишки в пузо не лезут, зашить не может, брюхо — тьфу! Ему говорят:
— Павел Осипович, перитонит!
— Молчи! Когда оперирует Андросов, он может плюнуть в брюшную полость, зашить и перитонита не будет.
Берет иглу, тыкает в кишки, газ выходит. Зашил, и все в порядке, никаких проблем. И не было перитонита, конечно, никакого. Идеальные руки».
С. 745
* * *Профессор А. И. Борохов помнил все ИБ тяжелых больных
А. И.: «Надо прочитать книгу Александра Исааковича Борохова. Был такой профессор, он в 2006 г. умер, один из сильнейших пульмонологов нашей страны. Он писал легочную патологию для „Справочника практического врача“. Он и войну провел и потом служил на военно-морском флоте. В Смоленске заведовал кафедрой. Поскольку он имел характер, видимо, занозистый, то из ординатуры его призвали в армию. И чтобы поднять тонус его центральной нервной системы, отправили его на остров Русский. Есть такой островок в заливе Петра Великого, а залив этот во Владивостоке, туда даже карась не заплывет без разрешения. Самый секретный остров в стране. Теперь-то все по фигу, все открыто, все разрушено. Но он служил еще тогда.
Он поработал немножко. Но это флот, а с флотом шутки плохи, это не армия, там порядочных людей много. И серьезные люди. Через некоторое время офицеры перестали ложиться в окружной госпиталь, а ложились к этому ординатору Борохову. Через несколько месяцев всем стало ясно, что этот старший лейтенант — совсем не ординатор, его уровень — заведующий отделением, крупным, он — лучший врач на флоте. И командующий говорит: надо его в госпиталь поднять. Начальник госпиталя ставит его, лейтенанта, заведовать отделением. Хотя и не положено, ниже майора нельзя, но чин он не получает. Занозистый — нервы портил начальству. Отправили его заведовать отделением в госпиталь, в Петропавловск Камчатский. Но опять офицеры, больные не желают уезжать из Петропавловска Камчатского куда-то еще. Начальство бдило и послало к нему комиссию, чтобы, наконец, набить ему морду так, чтоб он не поднимал носа. Комиссия приходит. Борохов поднимает свое отделение: „Товарищи офицеры!“ Все встали.
— На обход. Заберите истории болезни. На обход!
Полковник, приехавший его ревизовать, приказывает:
— Никаких историй! Докладывать будете лично Вы.
И Борохов пишет: „Вот тут он попался, вот тут он влип. Потому что я всех больных знал, я их смотрел, когда принимал, и минимум дважды в неделю делал обход и записывал. Поэтому для меня проблем не было“. И он 20–30 больных лично, хотя он заведовал отделением, лично докладывал. А полковник стоял и по истории болезни сверял, что же он болтает. Все цифры совпадали — и по билирубину, и по пульсам, и по давлению. Диагноз, анализы. Поскольку это был экспромт, то полковник — в растерянности: у него задание — снять к чертовой матери Борохова с работы. А он не может, он в дураках, и это — флот! Тогда он говорит:
— Выйдете из палаты!
И попытался „поработать“ с офицерами, которые лежат в отделении. Ну, там ему вломили. Это флот — там никого не боятся. Камчатка, дальше не пошлют. Ему вломили, и он вынужден был отписать во Владивосток, что, мол, ничего не могу поделать, сволочь, конечно, но придется оставлять на работе, оснований для снятия нет. Так Борохов и прослужил там какие-то годы, а потом вышло послабление, и он поехал продолжать ординатуру в свой родимый Смоленск. И очень быстро стал профессором, заведующим кафедрой. Но больных он знал лично. <…>
Борохов пишет, что однажды он столкнулся с больным, у которого при воспалении легких была непонятная гипертермия. А тогда норсульфазол помогал при пневмонии божественно, сразу, в один день. А тут — нет! „Я не понимаю, в чем дело, видимо, у меня недоумение было на лице на обходе, и матрос, сосед больного говорит: „Да он под подушку таблетки кладет“. Ну, вызвал сестру, выпорол ее, объяснил русским языком, и больной выздоровел“. Но дальше он пишет: „Сколько я ни пытаюсь добиться в клинике, чтобы пациент принимал таблетки при медицинской сестре, мне это не удается. На флоте это было идеально“».
С. 766
* * *В. И. Бураковский (1922–1994)[47]: «Я разговариваю с тобой (по телефону), а бригада уже едет»
А. И.: «Я эту школу проходил много лет назад. Звоню Владимиру Ивановичу Бураковскому.
— Владимир Иванович, наш профессор, он оперировал, у больного аневризма аорты брюшной. Это был Иванов, покойный ныне. Понимаете, эта аневризма, она у меня на глазах пошла вроде бы.
Он говорит:
— Ну, хорошо, пришлем бригаду, заберем.
Я говорю:
— А когда?
Он говорит:
— Так ведь я разговариваю с тобой, а бригада все записывает. Так что, ты не волнуйся, она уже едет. А ты только адрес мне уточни, пока они в дороге.
Это, я понимаю, работа! Он ни минуты не потратил на то, что, мол, откуда она, из Осетии Южной или Северной <на конференции разбирают ситуацию с больной из Осетии>? А сколько ей лет? А на хрена ему это все? Раз! И готово. Все нормально. Вот это, действительно, по скорой».
С. 754
* * *М. И. Давыдов (род. 1947)[48]
А. И.: «Если вы знаете биографию Давыдова <Михаила Ивановича>, то она заключалась в том, что Блохин, увидев перед собой способного паренька-хирурга, сказал ему: „Знаешь что, Миша, делать тебе здесь нечего, поезжай в Подольск, там работает такой хирург Шапиро, вот ты у него поучись“. Это надо было быть Блохиным, он — великий деятель советской медицины, отличный онкологический хирург, который сказал ученику: Я, мол, не тот <кто тебе нужен>. Вот он — тот! И вот Миша учился у Шапиро той высочайшей хирургии. Он говорил: „Шапиро делал резекцию желудка 30–40 минут. В Москве, в Склифе — 4 часа, в 1-м „Меде“ — 4 часа с пятью ассистентами. А он один — фьюить! И все“. И он этому там научился. Понимаете, это серьезная публика».
С. 770
* * *Единство врача и науки
А. И.: Сереж, какая у Вас научная тематика?
С.: У меня? Я — врач. У меня нету.
А. И.: Можно громко, чтоб мы все слышали? Кто Вы?
С.: Я — врач. У меня нету научной тематики.
А. И.: Вот Вы представьте себе: я выхожу на площадь, публично, и говорю: Я — идиот. Мне скажут: Ну, это хорошо, но зачем так громко? Врач — это уже по определению научная работа… Сережа, я не хочу ни обижать, ни оскорблять, мы с Вами слишком хорошо знакомы. Прошу, чтобы Вы воспринимали мои слова без обиды. <…> Здесь научно-исследовательский институт!
С. 789
* * *Врач — не человек
А. И.: «Врач не имеет права закурить при больном. Он вообще не имеет права курить. Врач не имеет права кушать при больном. У него сдавило мочевой пузырь — он не может его опорожнить где-то на виду у пациентов. Врач не может быть небрит. Врач не может дурно пахнуть и быть грязно одетым. Врач — это актер. И никаких прав на самостоятельность личностную не имеет. Иначе он дерьмо, а не актер. Такие есть. Они играют себя».
