Николай Амосов - Мысли и сердце
Камеру. Операция в камере. После операции — в камеру.
Не доживет.
А смотрит как. И мать вся высохла за этот год, постарела неузнаваемо...
Оперировать. Не слушать никаких отговорок.
Тоненький голосок:
— Когда, Михаил Иванович, оперировать будете?
— Через десять дней.
Все. Сожжены корабли. Пусть Марья не смотрит на меня укоризненно.
Иду дальше, от одной девочки к другой. Слушаю их, улыбаюсь, расспрашиваю. Смотрю снимки, анализы... Все, что полагается профессору на обходе. На Валю изредка оглядываюсь, лежит спокойная. Как буду оперировать? «Старую заплату удалить, вшить новую». Там еще что-то с клапаном легочной артерии — заметно было при зондировании, да и шумы характерные. Недостаточность, что ли? Искусственный клапан? Теперь можем...
Еще и еще палаты. Мальчики и девочки. Новые, еще не оперированные, с тревожными глазами. Поговоришь с ними, послушаешь, потреплешь по щеке, смотришь — получишь награду: маленькую улыбку. Доверие. Приятно. И судьба его, порок, делается тебе близкой и пугает возможными неожиданностями.
— Михаил Иванович, вас к телефону!
Вот, наконец догадались. Все время где-то на краешке сознания — беспокойство о той, вчерашней женщине. Я даже фамилии не запомнил. Да зачем мне фамилия? Голая человеческая жизнь.
— Алло! Ну как там?
Все оказалось благополучно. Поэтому и не звонили. Дураки, не понимают, что я тревожусь. Сами, наверное, не думают.
Как же — ты один такой чуткий?
Обход идет спокойно. Выговор шефа называют «клизма». Я стараюсь быть вежливым с врачами. На «вы» и по имени-отчеству, делаю замечания спокойным тоном. Нельзя пугать больных. Кроме того, врачебная этика. Авторитет врача нужно поддерживать.
Не всегда удается. Если уж очень грубые нарушения — взрываюсь. Знаю, что нельзя, а не могу. Где-то в глубине души чувствую, что могу. Просто распущенность. Власть испортила.
Дошли до конца коридора. За загородкой — послеоперационный пост. Главный пост, самые тяжелые больные. На других этажах — полегче.
Кусок коридора со столом и шкафами и четыре палаты по сторонам. Выстроились и ждут доктор и две сестры.
— Здравствуйте, бригада коммунистического труда!
И в самом деле бригада. Настоящая, хоть и не объявленная в газете.
Мария Дмитриевна в отпуске, но порядок строгий, и вся обстановка как при ней. Командует Паня — ученица и достойная преемница.
Конечно, лечит врач — Нина Николаевна, но без этих сестер все было бы впустую.
Паня грубовата (мягко выражаясь). Как начнет ругаться — хоть святых выноси. Обычно — по делу, есть халатные сестры: что-нибудь не вернула, назначение не выполнила. Но нельзя же так! (А ты сам как? Я — профессор. Все равно.) Приходилось не раз внушения делать. И с врачами тоже спорит.
Но все прощаю за любовь к больным, за настоящую работу.
Грустное вспоминается на этом месте. Машенька недавно умерла, в этой вот отдельной палате. Инфекция. Нагноение в плевре, в полости перикарда, рана разошлась. Сепсис25. Матери у девочки не было, и отец какой-то нестоящий, не появлялся. Очень хотелось девочке ласки. «Тетя Паня, можно мне тебя мамой звать?» Не знаю, смогла бы мама дать больше, столько было любви, ухода, ласковых слов. У нее девочка мужественно терпела всякие уколы, вливания. Чем только не лечили! Не помогало. Все хуже и хуже. Последний день. «Полежи, мамочка, со мной рядом». Легла, обняла, шептала. Маша затихла. И вдруг под рукой — кровь! Кровотечение! Нагноение разрушило крупный сосуд. Все залило. Ничего сделать не могли. Смерть за несколько минут. Два дня Паня ходила зареванная, на всех кидалась. Мама.
Неужели не добьемся новой операционной? Чтобы кондиционеры, бактериальные фильтры. Я тоже виноват — мало хожу по начальству. Не люблю ходить. Обязан!
А Паня, наверное, в жизни не очень счастлива. Живет где-то в общежитии, не замужем. Годы идут, уже не девочка. Ей бы своих ребят кучу.
— Как у вас дела, Нина Николаевна?
Пустой вопрос — я знаю, что нормально, на конференции докладывали.
Смотрю. Все сосчитывается и записывается по часам, иногда по минутам. Кровяное давление, пульс, дыхание, баланс жидкости. Кроме того, до двадцати анализов в день. Хорошо бы иметь следящие системы.
Ближе к делу. Здесь нужно подумать — уже нельзя смотреть и разговаривать «на параллельных курсах» — глаза на больном (все хорошо), а мысли где-то...
Юля Кротова. В пятницу вшит клапан. Шестой клапан. «Отяжелела».
Докладывают:
— Температура высокая — тридцать восемь. Дыхание слева плохо прослушивается. Через дренаж отходит очень мало, прозрачная жидкость. Вот смотрите.
Показывают записи.
Смотрю. И все мне не нравится. Бледна. Взгляд какой-то беспокойный, руками беспрерывно двигает.
— Как чувствуешь себя, Юля?
— Ничего, спасибо. Только во рту сохнет. Спать не могу, что-то все мерещится.
Листок записей: все прилично. Давление сто двадцать, пульс сто двенадцать, дыхание учащенно — сорок в минуту.
Все равно не нравится. Мочи маловато — четыреста шестьдесят. За сутки из дренажа всего сто кубиков. Смотрю на ампулы отсоса — действительно светлая жидкость. А девушка бледная. Только веснушки выступают ярко...
— Давайте подсчитаем баланс жидкости и крови. И потом скажите, какое венозное давление.
Начинаем подсчитывать по записям — сколько чего перелито, сколько выделено. Паня назвала венозное давление — оно оказалось низким.
— Видимо, недовосполнена кровопотеря. А что на рентгене, Нина Николаевна?
Сегодня еще не смотрели. Вчера легкие были прозрачны.
— Посадите, я ее послушаю. Ну, беритесь. Юля, расслабь мышцы, не напрягайся. Вот так.
Постукиваю, слушаю. Дыхание действительно ослаблено, но есть хрипы. Кровотечение? Или ателектаз легкого из-за закупорки бронхов мокротой? А клапан работает отлично. Никаких шумов.
— Посмотрите на рентгене. Вместе с Марией Васильевной. Поторопитесь с анализами. Переливайте кровь, пока венозное повысится до нормальных цифр... Я еще зайду. Подумайте о сгустках в плевре или ателектазе. «Нет мира под оливами»... Нехороша она. Не угрожаема, но подозрительна. Если сгустки в плевре, нужно расшивать рану и удалять их. Не так страшно, но нежелательно. Опасность инфекции. А так оставить — еще хуже. Посмотрим. Какая маленькая она, как девочка. А ведь ей двадцать два.
Двенадцатый час, а еще два этажа обойти. Правда, там легче, взрослые, диагнозы проще.
— Пошли к вам, Петро.
Второй этаж. Приобретенные пороки сердца. Здесь свои проблемы: митральный стеноз и недостаточность со всякими осложнениями. Искусственные клапаны.
Клапаны — это передний край.
Всех помню: Сима, Шура. (Картина: эмболия, без коры, искусственное дыхание. «Останавливайте!») Следующий был Саша, наш Саша. Как тогда я решился? Не представляю. С возрастом становишься все более осторожным.
Две причины осторожности у хирурга: жалко больного, жалко себя — расстройство, если неудача. У меня пока первое. «Цена человека». Но риск неизбежен. Иначе не будет прогресса. Этот может погибнуть, но следующий будет спасен.
Не помогает. «Этот» и есть главный.
Двое других больных с клапанами живы и хороши, но еще лежат в клинике. Юля еще может умереть. Нет, не дадим... Не хвались!
Первая палата. Женщины. Лечащий врач — Володя Сизов. Стоит у крайней кровати, высокий, круглолицый, старательный, не очень умный.
Здороваюсь.
Один взгляд: все лица хорошие. Тяжелых нет. Улыбаются. Приятно. Вот там в углу Лена — клапан номер четыре. Хороша.
— Прошу, докладывайте. Володя:
— Сидорчук Аполлинария, тридцать семь лет, митральный стеноз третьей стадии. Назначена на операцию на четверг.
Помню, разбирали в субботу. Кажется, никаких трудностей не ждем. Послушать. Да, хорошо. Типичная мелодия митрального стеноза. Я здорово научился слушать!
Лицо. Обыкновенные черты немолодой женщины. Не мазалась кремами, работала на солнце. Ничего не спрашивает — все решила. Операция. Не представляет, в чем ее суть. «Доктор сказал».
— Детишки есть?
Улыбается. Вся осветилась сразу.
— Двое. Вот карточка, поглядите.
Карточку из-под подушки. Плохонькая фотография, деревенский фотограф.
Два мальчика — лет пяти и подросток. Бедно одеты.
— И муж у нас больной.
Это талисман. Должны защитить.
— Хорошие ребята. Не беспокойтесь, все будет хорошо.
Смотрю в список: оперировать должен Володя. Переставить, пусть Петро. Не одна жизнь — три.
Перечеркиваю. Володя расстроен. Не так много операций перепадает ординаторам. Он вполне уверен в себе. Несправедливость. Успокоить.
— В другой раз. (Взглядом на карточку.) Видел?
И здесь, у взрослых, те же трудные проблемы — оперировать или нет? Какой риск?
Вот молодая женщина с интеллигентным лицом. Слегка подкрашены губы, еще сохранилась прическа. Я ее знаю — лежит уже две недели. Недостаточность митрального клапана.
— Профессор, мне трудно ходить, пожалуйста, оперируйте.
