Владимир Лебедев - Достоевский над бездной безумия
Еще прежде, чем ввести Ставрогина во взаимодействие с действующими лицами романа «Бесы», хроникер рассказывает о трех его «невозможных дерзостях», вызвавших противоречивые слухи. С одной стороны, эти поступки трактовались как пренебрежение «вредного буяна», «столичного бретера» общественным мнением, с другой – как проявление болезни.
Попробуем патопсихологически проанализировать две его «шалости». Первая заключалась в том, что один из почтеннейших старшин клуба имел привычку ко всякому слову приговаривать: «Нет-с, меня не проведут за нос!» Но однажды Ставрогин вдруг неожиданно подошел к говорящему, крепко ухватил его за нос и потянул за собой по залу.
Вторая «шалость» оказалась еще более скандальной и непонятной. Старичок-губернатор вызвал Ставрогина на «отеческий» разговор и обратился к нему с вопросами: «Скажите, что побуждает вас к таким необузданным поступкам, вне всяких принятых условий и мер? Что могут означать такие выходки, как в бреду?» Ставрогин на это угрюмо проговорил: «Я вам, пожалуй, скажу, что побуждает...» – и наклонился к уху губернатора. То т «поспешно и доверчиво протянул свое ухо» и вдруг почувствовал, что Ставрогин «...вместо того, чтобы прошептать ему какой-нибудь интересный секрет, вдруг прихватил зубами и довольно крепко стиснул в них верхнюю часть его уха» (10; 42–43).
В обоих этих происшествиях есть однотипная закономерность, которая может получить психологическое объяснение, если обратиться к исследованиям познавательной деятельности (восприятия и мышления) при шизофрении, проведенным группой психологов под руководством Ю. Ф. Полякова. Это представляется особенно перспективным, если учесть мнение такого тонкого ценителя литературы, как академик Д. С. Лихачев, о том, что в произведениях Достоевского над всем главенствует активный познавательный процесс.
Если здоровый человек, воспринимая предметы или раздумывая над происходящими событиями, в первую очередь обращает внимание на общезначимые и, как правило, наиболее существенные их характеристики, то больные шизофренией могут выделять в воспринимаемых и осмысливаемых объектах аспекты, которые не улавливаются здоровыми, остаются для них скрытыми (латентными). Так, поговорка «меня не проведут за нос» однозначно понимается всеми взрослыми здоровыми людьми только в переносном смысле «никто меня не обманет». Ухо, приближенное к собеседнику при интимном разговоре в присутствии других людей, для любого человека может означать только то, что слушающий хочет услышать сообщение и вместе с тем предпринимает меры, чтобы оно осталось тайной для окружающих. В обоих случаях очевидное, всем понятное значение «раздражителей» явилось отправной точкой развития инцидентов. Ставрогин, игнорируя общезначимый смысл раздражителей, действует, откликаясь на их скрытый для здоровых, «латентный» смысл. Из поговорки он берет прямой, а не переносный смысл и буквально проводит за нос человека. Наклоненное к его рту ухо он кусает, как подставленное для этой цели. Нетрудно заметить, что оба ответных действия (так же как восприятие, мышление и решение) осуществлялись Ставрогиным так, как если бы он впервые очутился среди людей, обычаи и язык которых, полный условностей, ему непонятны. Следовательно, в истоках обоих поступков Ставрогина отчетливо проступает описанная психологами, занимающимися проблемами шизофрении, закономерность актуализации латентных свойств предметов и явлений в восприятии и мышлении при утрате влияния опыта на познавательный акт.
Теоретически можно представить несколько возможных причин, по которым Ставрогин в своем поведении опирается на латентные свойства «раздражителей», характерных для провинциальной русской среды того времени. Во-первых, человек может не отреагировать на общезначимую условность раздражителя потому, что его интеллект не созрел для способности устанавливать абстрактные общественно значимые ассоциации. Он ниже по развитию того общества, куда он попал. Во-вторых, иностранец, не знающий местных условий, может реагировать аналогичным образом. В-третьих, очень умный человек с гибким мышлением и высоким интеллектом может улавливать как общезначимый, так и латентный смысл раздражителей и в качестве издевки над общественным мнением сознательно совершать нелепые и возмутительные поступки. И, наконец, в-четвертых, это может быть больной с нарушениями психики шизофренического круга, для которого латентный смысл раздражителя становится единственно актуальным. Любой случайный «сигнал», выделенный в той или другой ситуации, может стать фатально определяющим поведение. Человек реагирует на него, становясь как бы «рабом случайного сигнала».
Любой из разобранных нами вариантов происхождения парадоксальных ответов (кроме разве интеллектуальной неразвитости) не может быть полностью исключен как объяснение неадекватного поведения Ставрогина. В принципиальной возможности сочетания всех трех вариантов заключен тот художественный эффект, та тайна, та загадка его души, которой добивался Достоевский при создании его образа. Действительно, Ставрогин игнорирует общественные условности, он космополит, западник, он может издеваться и презирать окружающих. Однако в то время он был несомненно нездоров, на что указывают, с одной стороны, замечания во второй главе романа по поводу его задумчивости, отстраненности, непонятных изменений настроения, рассеянности, головных болей и т. д., с другой стороны, о нарушениях психики свидетельствует финал событий, выразившийся в глубоком нарушении сознания во время гауптвахты.
Среди сходных особенностей поведения Ставрогина и Гамлета общей для них обоих литературовед М. Б. Томашевский считает симуляцию сумасшествия. И если Гамлет действительно имитирует душевное расстройство в целях раскрытия преступления, связанного со смертью отца, то соображение, что Ставрогин «искусственно изображает» сумасшествие, сомнительно и, на наш взгляд, опровергается содержанием романа.
Прежде всего Ставрогин в отличие от Гамлета не имеет логически оправданного мотива для симуляции сумасшествия. Сознательный мотив его поступков – всегда удовлетворять все свои желания. Из этого следуют и возмутившие общество «шалости», и более серьезные его поступки. При более тщательном психологическом анализе его идеи оказываются обусловленными внешними и притом более незначительными, чем у обычных людей, случайными обстоятельствами. Как это бывает у больных шизофренией (даже в наиболее легкой форме ее течения), Ставрогин становится «рабом извне полученных сигналов». Его крайнее своеволие по законам болезни превращается в безволие. Вопрос о том, сознательно или бессознательно (импульсивно) поведение Ставрогина, Достоевский оставляет без ответа. Давайте попробуем ответить на него.
За импульсивностью поступков Ставрогина может скрываться, с одной стороны, неспособность различать добро и зло, с другой – невозможность сдерживать неожиданно возникшие побуждения. Сознательность же предполагает ответственность за антиобщественную деятельность. Из ранее описанных нарушений (если принять их болезненный генез) можно понять и формирование характерных для Ставрогина антагонистических идей, которые, как мы уже говорили в гл. II, подхватывают по механизму индукции Шатов и Кириллов как программы своих, расходящихся в разные стороны мировоззрений.
В мире идейных блужданий эпохи Ставрогиным актуализируются не основные, общезначимые и даже не привлекающие его лично идеи. В хаосе общественных мнений он случайно выхватывает еще латентные (только нарождающиеся) тенденции будущих идеологических платформ. Причем зародыши уловленных им идей, иногда противоречащих друг другу, логически и творчески развиваются им. Но ни одна из них не становится его убеждением, «идеей-чувством». Его идеи не «оживают», оставаясь холодной игрой ума. Его идеи, не ставшие «психологическими орудиями» для познания окружающего мира и самого себя, являются элементами его идеологического эксперимента, в котором ему, как точно уловил В. Н. Захаров, остается отчужденно «следить за судьбами Шатова и Кириллова, за завершением своего эксперимента».[64]
Механизм реагирования на случайные латентные, обычно не воспринимаемые здоровым человеком качества людей, признаки окружающих условий проявляется как на эмоциональном, так и на волевом уровне. При эмоциональных нарушениях – это эмоциональная амбивалентность, при которой почти одновременно к одному и тому же лицу, событию и т. д. относятся противоположно (отрицательно или положительно). Такой человек последовательно во времени, но непоследовательно по знаку эмоции проявляет при общении с одним и тем же лицом то радость и удовольствие, то неудовольствие, раздражение и гнев. К тому же перепады настроения могут возникать так часто и быстро, что случайный наблюдатель будет воспринимать противоположные эмоциональные отношения к одному и тому же партнеру по общению как одновременные. По теории актуализации латентных раздражителей, больной, последовательно воспринимая партнера по общению, реагирует то на одни, то на другие его (чаще всего латентные) признаки.
