Филипп Бассин - Проблема «бессознательного»
Так обстояло дело в ту эпоху на Западе. В России же в это время одновременно с внимательным усвоением и применением идей Virchow происходил подъем на новый, более высокий уровень представлений, настойчиво пропагандировавшихся еще в начале XIX века М. Я. Мудровым, И. Е. Дядьковским и другими основоположниками русской медицины. В этих представлениях в противовес локали- стическим толкованиям подчеркивалось значение в патологии именно центральных влияний, зависимость течения болезненного процесса от состояцдя организма в целом.
Понимание решающего значения, которое имеют для судьбы патологического процесса влияния нервного и психического порядка, существовало в России более чем за век до возникновения современной психосоматики. Для того чтобы проиллюстрировать, что идея целостного подхода пропагандировалась в работах ведущих русских клиницистов еще в начале XIX века (причем в выражениях, почти текстуально сходных с теми, которые можно встретить в современной психосоматической литературе), мы приведем одно из высказываний М. Я. Мудрова, скончавшегося в 1831 г.: «Чтобы правильно лечить больного, надобно узнать, во-первых, самого больного во всех его отношениях, потом надобно стараться узнавать причины, на тело и душу его воздействовавшие, наконец, надобно объять весь круг болезни, и тогда болезнь сама скажет вам имя свое, откроет внутреннее свойство свое и покажет наружный вид свой» [59, стр. 64].
Дальнейшее углубление этих представлений было связано в первую очередь с нараставшим влиянием идей И. М. Сеченова, подчеркивавшего, что живая клеточка организма, будучи единицей в анатомическом отношении, не имеет этого смысла в физиологическом отношении; вдесь она равна окружающей среде — межклеточному веществу. На этом основании клеточная патология, в основе которой лежит идея физиологической самостоятельности клетки или по крайней мере гегемонии ее над окружающей средой, по И. М. Сеченову, как принцип ложна. Учение это, по мнению И. М. Сеченова, лишь крайняя ступень анатомического направления в патологии. Вряд ли нужно пояснять в какой мере такое понимание подчеркивало методологическую неадекватность основного принципа целлюлярной патологии и необходимость различать между тем, что следует рассматривать только как морфологическую структуру и что выступает как подлинный субстрат физиологической функции организма.
Критика идей Virchow на протяжении второй половины XIX века непрерывно усиливалась. На Западе эту критику развернули многие представители как клинической и физиологической, так и философской мысли [например, 142, стр. 162], на работах которых мы не будем останавливаться. Идейной же основой критики вирхови- анства в России явилась сложившаяся к этому времени концепция нервизма, созданная И. М. Сеченовым,
С. П. Боткиным и Й. П. Павловым. Взгляды, развивающие и углубляющие в разных аспектах учение о роли интегрирующих нервных и психических факторов в патологии, высказывались не только Г. А. Захарьиным, Н. А. Ми- славским, А. Я. Данилевским и др., ной И. Р. Тархановым, в книге которого «Дух и тело» [85] приведено множество фактов, иллюстрирующих зависимость вегетативных процессов от психической деятельности и влияний центральной нервной системы. В более позднем периоде подобные взгляды высказывались также В. М. Бехтеревым, М. И. Аствацатуровым, Р. А. Лурия, уделившим особенно много внимания этому вопросу в монографии «Внутренняя картина болезни и иатрогенные заболевания» [56], Б. И. Лаврентьевым, Г. Ф. Лангом, а также создателями оригинальных направлений в советской нейрофизиологии — А. А. Ухтомским, Л. А. Орбели, К. М. Быковым, А. Д. Сперанским и многими другими.
Все эти факты настойчиво напоминают, что концепция нервизма сформировалась в России более чем за 50 лет до возникновения современной психосоматики. Основой этой концепции являлось утверждение зависимости любых форм локальной физиологической активности от влияний, оказываемых на организм объективной средой и интегрируемых его нервной системой. Эта общая трактовка, принявшая форму рефлекторной теории в ее широком понимании, была глубоко созвучной традициям целостного подхода, сложившимся в русской науке еще в первой половине XIX века. В дальнейшем она породила ряд клинико-физиологических течений, которые ее экспериментально и теоретически углубили, придав тем самым советской медицине с первых же лет ее существования выраженное антилокалистическое направление.
§40 Критика представлений о символическом характере органических синдромовВторой момент, на котором мы хотели бы остановиться при критическом рассмотрении психосоматического направления, относится уже к собственно научной стороне вопроса.
Теоретическим ядром психосоматической доктрины является представление о специфических смысловых связях, существующих, по мнению ее сторонников, между характером подавленного аффекта и типом возникшего органического синдрома, или, иными словами, принцип символического выражения соматическим нарушением особенностей того психологического сдвига, благодаря которому данное нарушение возникло. Именно здесь проходит разграничительная линия между истолкованиями, которые дают органическим последствиям аффективных конфликтов психосоматическая доктрина, с одной стороны, и павловская концепция нервизма, а также теория кортико-висцеральной патологии, разработанная К. М. Быковым и его учениками,— с другой. Теория нервизма, как известно, полностью признает патогенную роль определенных психических сдвигов, но объясняет последствия этих сдвигов на основе физиологических механизмов, не имеющих специфического отношения к конкретному психологическому содержанию подавленного влечения. В этой связи неизбежно возникает вопрос: чем же доказывается правильность фундаментального принципа, на котором основываются все объясняющие трактовки психосоматической медицины и вся совокупность рекомендуемых ею терапевтических мероприятий? Здесь мы оказываемся перед лицом своеобразной ситуации, которая в истории науки повторяется, безусловно, не часто.
Не вызывает сомнения, что в настоящее время не существует сколько-нибудь убедительных экспериментальных или хотя бы статистических доказательств того, что органический синдром может символически выражать конкретные психологические особенности аффективного конфликта, который лежит в его основе. Идея «символического языка органов» была заимствована в свое время психосоматиками у психоаналитиков. Но если в клинике истерии действительно можно в ряде случаев говорить о «логических» связях между характером функционального нарушения и характером аффективного конфликта (и возникающих на основе механизмов, изучавшихся, в частности, павловской школой), то отстаивать существование аналогичных «логических» связей в клинике терапевтической, клинике нарушений обмена, кожных или гинекологических заболеваний можно только при очень малой требовательности в отношении степени обоснованности защищаемых положений[20].
Отсутствие объективных доказательств адекватности идеи «символического языка органов» настолько очевидно, что даже некоторые убежденные представители психосоматического направления (Dunbar, Alexander и др.) ограничивают значение и практическую приложимость этой идеи. Последовательный отказ от представления о символическом характере сомато-вегетативных синдромов вызвал бы, однако, необходимость коренного пересмотра толкований, даваемых психосоматической медициной патогенезу ряда клинических расстройств. Именно поэтому, возможно, он до сих пор ни разу не был провозглашен в рамках психосоматического направления в четкой форме. Упомянутые же выше попытки Alexander искать закономерные связи не столько между психологическим содержанием конфликта и выражающей этот конфликт соматической реакцией, сколько между общим характером аффективного сдвига и преимущественно активируемой физиологической системой (органов дыхания, кровообращения, внутренней секреции и т.д.), представляют, по-видимому, интересный первый шаг в направлении изменения всей постановки проблемы символики. Думается, что за этим шагом должны последовать и другие, если среди деятелей психосоматического направления все-таки возобладает стремление отказаться от ортодоксальных психоаналитических установок.
