Л. Семенов-Спасский - Вечный бой
Выделенное из отрубей вещество Функ назвал витамином, соединив два слова: «вита» и «амин».
Так в середине 1911 года был открыт витамин, названный впоследствии витамином В.
К 1919 году — уже не Функом, а другими учеными — были выделены витамины А и С.
Причины трех болезней недостаточности: цинги, рахита и бери-бери стали известны, но до полной победы над ними было еще далеко.
РАССКАЗЫ О МАЛЯРИИ
Желтый Джек (Необходимое вступление]
Я не хотел писать о малярии. В нашей стране ее нет более четверти века. Из СССР малярия ушла не сама. Сорок лет боролись с ней советские ученые и медики и — победили.
Мое поколение врачей знает о малярии только теоретически, по учебникам и монографиям, хотя в наши дни это самое распространенное заболевание на земле. По данным ВОЗ — Всемирной организации здравоохранения, — на нашей планете ежегодно заболевают малярией более двухсот пятидесяти миллионов человек. Врачи знают о малярии все. Ее научились лечить и предупреждать, и все-таки только в одной Африке малярия уносит каждый год около миллиона человеческих жизней. Особенно страдают дети.
С малярией, как мне кажется, я знаком накоротке и как врач, и как человек, переболевший ею, и поэтому мне хочется рассказать подробно об этой болезни, об истории проникновения человека в ее тайну, о его победах и поражениях...
Меня трясло. Зубы выстукивали мелкую дробь, Накрытый с головой двумя ватными одеялами, я никак не мог согреться, а за окном стояло южное лето, и мои приятели в одних трусах гоняли по двору футбольный мяч. Потом мне становилось жарко — так жарко, что казалось — я начинаю плавиться, как свинец, нагретый в консервной банке. В ушах звенело. Перед глазами плыли радужные круги и нехотя сплющивались в яркие продолговатые капли. Тело становилось таким слабым, что я не мог удержать в руке кружку с водой. По коже струился липкий пот. Внезапно приступ обрывался, но аккуратно — ровно через два дня — повторялся снова.
Меня лечил доктор Муса Ибрагимович, только что вернувшийся с войны. Говорили, что в Баку он самый опытный детский врач. Муса Ибрагимович, хмурясь, присаживался на край кровати и доставал из полевой сумки желтые порошки хинина, и я глотал их с покорностью выдрессированной собачонки: мне очень хотелось выздороветь. Порошки были так горьки, что горечь их помнится до сих пор, спустя сорок лет. Глаза мои от хинина становились желтыми, как мандариновая кожура. Взрослые прозвали меня маляриком, а дети — китайцем, и я не помню, какая из этих кличек казалась мне обиднее. Муса Ибрагимович рекомендовал сменить климат, уехать на север. Он говорил матери: «Закавказье — самое маляриймое место. А на севере холодно. Там не живут комары анафелес — переносчики малярии» (Муса Ибрагимович ошибался. В те годы верхняя граница распространения комаров анафелес в нашей стране доходила до шестьдесят третьего градуса северной широты).
Вскоре мы уехали из Баку, и я забыл о малярии, и казалось — навсегда, но судьбе было угодно вновь столкнуть меня с ней, уже как врача.
Осенью 1982 года я впервые попал в Африку. К поездке я готовился заранее и тщательно проштудировал в Публичной библиотеке несколько руководств по тропическим болезням, обращая особое внимание на малярию, так как страны, куда направлялось наше судно: Кения, Танзания, Мозамбик, Мадагаскар, — считались крайне неблагополучными по этому заболеванию. Бюллетень ВОЗ относил их к странам с высокой степенью риска заражения малярией.
Разговор о малярии зашел в первом же африканском порту — в Момбасе. Мой гость, молодой английский врач Стивен Гопкинс, не нашедший работы у себя на родине и перебравшийся в Африку, рассказывал:
— Возможно, я бы задержался в Кении еще на несколько лет, если бы не Желтый Джек, с которым невозможно справиться. — И, видя мое недоумение, улыбнувшись, пояснил: — Желтым Джеком в Африке прозвали малярию. Не слышали? Хотя ведь в вашей стране нет малярии.
— Последний случай зарегистрирован более двадцати лет назад в Средней Азии. В одной из пограничных деревушек.
— А в Момбасе я не знаю человека, который не переболел бы малярией хоть один раз. Она здесь так же часто встречается, как инфлюэнца — простуда — в странах Европы. Наверное, с ней можно было бы смириться, как с неизбежностью, если бы не столь высокий процент смертности. Нельзя жить под постоянной угрозой смерти: нервы не выдерживают. За два года работы в Кении я переболел малярией трижды и в последний раз был на волосок от гибели. Чудом выжил. — Он задумался, поигрывая сигаретой в пальцах. — Человечество победило чуму, оспу, туберкулез, а Желтый Джек по-прежнему безнаказанно разгуливает по свету, собирая свою кровавую дань. Казалось бы, все очень просто: необходимо уничтожить комара анафелес—и малярии конец. Как это сделать — известно даже школьникам: осушить болота — места выплода комара. Но для этого нужны средства, которых почему-то никогда не хватает на профилактику малярии. Впрочем, не только малярии...
— Но помилуйте, Стивен! За последние пятьдесят лет в мире сделано так много...
— И тем не менее! — взволнованно прервал он меня. — Я уверен, что если бы свихнувшееся в военном психозе человечество хотя бы крохотную толику средств, бросаемых на ракетное оружие, направило бы на борьбу с малярией, Желтый Джек в течение всего лишь нескольких месяцев загнулся бы в страшных мучениях и люди навсегда бы забыли о малярии! — Успокоившись, он заговорил о другом: — Как вы проводите химиопрофилактику малярии на своем судне?
— Венгерским препаратом делагилом. Во время стоянки судна в портах, неблагополучных по малярии, экипаж принимает по таблетке через день.
— Все верно. Хотя гарантий, к сожалению, никаких...
На другой день я навестил Стивена в госпитале Ага-Хана, где он работал палатным врачом: хотелось поближе познакомиться с малярией.
Стивен подвел меня к больному, лежащему под капельницами.
— Малярийная кома, — пояснил он. — Одно из тяжелейших осложнений тропической малярии. Практически кома почти всегда ведет к летальному исходу.
На низкой больничной койке лежал мужчина средних лет. Он был без сознания, хотя его запавшие глаза были широко открыты. Отсутствующий взгляд упирался в потолок. Мертвенно-бледное лицо с заостренными скулами и носом казалось белее подушки.
— Торговый агент из ФРГ. В госпиталь доставлен вчера вечером из отеля «Останик».
Я нащупал пульс. Пульс частил и еле прослушивался.
— Пульс — сто десять ударов в минуту, — сообщила медсестра-негритянка, следящая за капельницами.— Утром был девяносто. Я никак не могу напоить больного: вода выливается обратно.
Стивен понимающе кивнул, тронул меня за плечо.
— Пройдемте, коллега, в лабораторию и посмотрим мазок его крови.
Все поле под микроскопом оказалось усеянным мелкими, как просяные зернышки, плазмодиями — возбудителями малярии. Плазмодии были похожи на колечки. В одном из эритроцитов я насчитал их пять штук.
— Как вы, Леонид, оцениваете состояние больного? — спросил Стивен, когда мы снова вернулись в палату.
— По-моему, он на грани агонии.
— Я тоже так думаю... Таких тяжелых больных к нам привозят часто. Почти еженедельно...
Так впервые я познакомился с малярией как врач. Потом были еще десятки встреч с ней, но уже в других странах, а в крохотном мозамбикском городке Накала, где «Павлоград» простоял несколько недель, у меня появились пациенты — местные жители, пришедшие на советское судно за медицинской помощью.
На африканской линии я проработал два года. Думаю, «Павлограду» везло: ни один из наших моряков не заразился ни малярией, ни другими тропическими болезнями, распространенными в сегодняшней Африке.
Хина и хинин
Вторую неделю дворец вице-короля Перу был погружен в тишину и казался необитаемым, навсегда покинутым людьми. Ковры, устилающие коридоры и лестницы, глушили шаги. Прислуга и стража разговаривала только шепотом, и даже копыта лошадей в дворцовых конюшнях были обмотаны тряпьем.
В своих покоях умирала графиня дель Цинхон, жена вице-короля. Она умирала от болотной лихорадки — так в те времена в Южной Америке называлась малярия — и уже ничто было не в силах помочь графине. Ее духовник, падре Мигель, перебирая четки, шептал молитвы. С часу на час его должны были пригласить для последней исповеди.
Измотанная лихорадкой, графиня почти не выходила из забытья. Солнечный лучик, пробивающийся сквозь зашторенное окно, скупо освещал заострившиеся черты прекрасного лица. Графиня дель Цинхон была очень молода и красива, и, может быть, именно поэтому смерть медлила в нерешительности, прячась в полумраке покоев. Пожилая служанка из древнего индейского племени кечуа, знавшая графиню еще ребенком, не отходила от своей госпожи ни на шаг. За окном слабо шелестели листья деревьев, тронутые ветром, и шелест этот казался служанке шорохом крыльев птицы-смерти, опускающейся все ниже и ниже.
