Владимир Лучосин - Человек должен жить
— Как вам нравятся наши вечерние конференции? — спросил Чуднов.
— Нравятся, — сказал я. — Они очень краткие и никого не обременяют. Да и польза есть.
— Хорошо сказали. Мне доставляет удовольствие, Игорь Александрович, слышать это от вас. Свежий человек замечает многое из того, к чему мы, старожилы больницы, привыкли и чего уже не замечаем — плохое оно или хорошее.
— А вот утренние конференции… — заикнулся я.
— Ну, говорите же! — попросил Чуднов.
— Может, я и не прав, но… длинные они, по целому часу… и утомительные, иногда скучные. — И для убедительности добавил: — Захаров тоже так думает.
— А Гринин? — опросил Чуднов.
— С ним не беседовал, — сказал я, — но, наверное, и он такого же мнения.
— Интересно. Ну, а предложение не созрело у вас? Вы смелее, Игорь Александрович. За смелость никто не осудит.
— Два раза в неделю, а не каждый день, — сказал я.
— Два раза? А может быть, хватит и один? Ну, например, в субботу? Будем собираться и подводить итоги работы за неделю. Как?
— Это еще лучше, — сказал я. — Все врачи будут довольны. У каждого освободится целый час.
— Решено! Еще кое с кем посоветуюсь и…
— До свидания, Михаил Илларионович, — сказал я, заметив, что дверь кабинета приоткрылась и в щели появился глаз Захарова.
Я на цыпочках вышел.
— Опять главврачу лекцию читаешь? — Гринин деловито жевал папиросу.
— Опять.
— На какую тему, если не секрет?
— О влиянии погоды на нашу практику.
— О! Тема актуальная!
Придя в больницу, я первым долгом забежал в свою палату.
Краснов лежал на третьей койке от окна и смотрел на меня. Значит, приняли. С моей подписью приняли.
— Лекарство давали? — спросил я.
— Давали, Игорь Александрович. Спасибо за заботу.
Ночь пролетела незаметно, как один час, и снова мы в больнице.
Зная чудновскую точность, мы старались никогда не опаздывать. К восьми утра мы пришли в приемный покой и сели на свои обычные места: Гринин на кушетку, а я и Захаров на стулья возле часов. Разговорились о футболе и не заметили, что уже десять минут девятого.
— Что же это такое? — спросил Захаров. — Почему никого нет?
Сверили часы. Часы в порядке. На лицах Гринина и Захарова недоумение. И тут я вспомнил о вчерашнем разговоре с Чудновым и рассказал товарищам.
Мы пошли по своим отделениям.
Я зашел в ординаторскую за историями болезней. Чуднов, заметив меня, вытащил за цепочку из кармашка брюк часы и сказал:
— Опаздываете.
Я сказал, что все мы сидели внизу, в приемном покое и не сразу догадались, что утренней конференции не будет. Я не думал, что уже сегодня ее может не быть.
— Так, так, на первый раз прощаю, — сказал Чуднов и коротким взглядом посмотрел на меня. Затем одной рукой он приоткрыл брючный кармашек, второй начал опускать туда за цепочку часы, словно ведро в деревенский колодец. Потом снова посмотрел на меня и спросил: — Вы куда это с папкой собрались?
— В палату, — сказал я.
— Завтракать идите. Теперь завтракать в восемь будете, а не в девять. Предупредите товарищей.
После завтрака я приоткрыл дверь палаты, где лежал Коршунов. Он сидел на кровати. Возле него на стуле сидел Гринин. Я закрыл дверь и пошел к своим больным.
Белов неподвижно лежал на спине. Лишь глаза его двигались, наблюдая за мной.
— Как ваши дела? — спросил я, подходя к нему.
— Лучше, Игорь Александрович. Надоело лежать на спине, но ничего не попишешь. Надо ведь?
— Обязательно, — сказал я, считая пульс. Затем я выслушал его сердце и легкие.
— Как? — Он смотрел, повернув ко мне глаза.
— Есть некоторый сдвиг к лучшему, — сказал я.
Подошел к Руденко. Как всегда, бледный и злой.
— Болит поясница? — спросил я.
— Хоть и меньше, но я не надеюсь. Мне не выкарабкаться. Не зря в нашу палату каждый день заходит морговский доктор… Как его…
— Вадим Павлович, — подсказал Иванов.
«Разведали, все-таки разведали, — подумал я. — Кто мог им сказать?»
— Вот-вот, Вадим Павлович зайдет и смотрит на меня, а я нарочно глаза прикрою, чтоб его порадовать. А сам все вижу. Постоит он и уйдет. Не дождется, бедный… Вот аппетита нет, и голова болит.
— Аппетит появится, и голова пройдет, и вообще вы поправитесь и выпишетесь из больницы в полном здравии. — Я говорил это, опираясь на мнение Чуднова. — Нельзя так мрачно смотреть на жизнь. — Я измерил у него кровяное давление, выслушал сердце и легкие, слегка постучал по пояснице и сказал: — Вот сегодня уже лучше.
Я побеседовал со всеми старыми больными и заполнил дневники, потом подошел к Краснову и развернул пустую еще историю болезни. Я заполнял ее час и десять минут. Когда я уже закончил, вошел Чуднов и взял у меня историю болезни, сел на стул, прочел внимательно и, глядя на меня, сказал:
— Все папироски подсчитали! И сколько граммов алкоголя употребляет в месяц и в неделю. И описали всю жизнь от рождения. И когда женился, и на ком, и здоровье жены, и сколько имеет детей. И сам Краснов каким ребенком по счету родился. Биография. Вся жизнь как на ладони. Хорошо, Игорь Александрович.
Он похвалил меня и все же, словно не совсем доверяя, выслушал Краснова, задал несколько вопросов. Потом он осмотрел всех других больных моей палаты. В коридоре сказал, чуть улыбаясь:
— Вы молодцом у меня. Из вас выйдет прекрасный терапевт. Конечно, учиться еще и учиться, но фундамент у вас заложен прочный. Не скрою, я мог бы дать вам таких больных, в которых вы запутались бы… даже мы, врачи, зачастую не можем как следует разобраться, вызываем консультантов из Москвы, но зачем я буду давать вам сейчас таких больных? Учиться надо прежде всего на типичных, студенческих случаях. Не так ли?
— Конечно, Михаил Илларионович.
— Вот доучивайтесь, кончайте институт и приезжайте к нам на постоянную работу, — сказал Чуднов. — С удовольствием возьму вас к себе. Квартиру дам. Не комнату, а квартиру. Как?
Я не знал, что сказать. Впереди еще два года учебы. Кем я захочу быть: терапевтом, хирургом или… Мало ли кем?
— Может быть, я буду не терапевтом…
— Конечно, конечно! Это уж вам решать. У вас будет еще время подумать. Взгляды и наклонности формируются не за один день и не за один год. Кем бы ни были — приезжайте!
— Спасибо, Михаил Илларионович. — Я был тронут до глубины души. Еще немного, и у меня навернулись бы слезы. С двенадцатилетнего возраста со мною не случалось такого. Я сказал: — Если буду терапевтом, приеду к вам. Ну, а если хирургом — не обещаю: Золотов… Золотов не даст жить…
Мы сидели в ординаторской. Чуднов молча смотрел в окно на сосны и дымил, дымил…
— Михаил Илларионович, зачем вы курите? — спросил я. — Другим запрещаете, а сами курите. Больные люди поневоле с сомнением относятся к словам врачей.
— Давнишняя привычка, надо сказать, вредная привычка. Несколько раз бросал, но более трех месяцев не выдерживал. Силы воли не хватало. Вы не курите, кажется?
— Нет.
— Вы просто паинька. Ваше счастье, что не приучились, а то, может, тоже не бросили бы.
— А вот Захаров в прошлом году бросил, — сказал я. — Он курил с четырнадцати лет.
— Очень похвально. Было бы, конечно, неплохо, если бы законом запрещалось курить и пить водку медикам. Вы, Игорь Александрович, правильно сказали: мы лекции читаем, ведем пропаганду за здоровый быт, а сами порой… Уж в крайнем случае кури, только дома. Вот тогда ты можешь с чистой душой идти в аудиторию, на народ. Читай лекцию — и тебе поверят. Кстати, по программе практики студенты должны и лекции читать. Вы знаете? Так что прошу… прочтете лекцию о вреде курения и алкоголя, а вторую… а вторую по собственному выбору. Подумайте над темой и мне потом скажете. Набросайте конспект.
— О раке, — сказал я.
— Можно. Интересная тема. Вот и готовьтесь. Скажете вашей участковой сестре, она найдет вам объект и подготовит аудиторию. А теперь идите и исследуйте у Краснова желудочный сок, кровь, мочу… все, что полагается. И не забудьте взять кровь на реакцию Вассермана. Мы берем у всех независимо от диагноза. Полезно. И посмотрите, как ставится реакция. Впитывайте, впитывайте все возможное…
Я дослушал до конца, встал и вышел. В коридоре встретилась Валя.
— Игорь Александрович, Иванов просит ветчины! Можно купить? — Валя смотрела куда-то в сторону. Она все еще дулась на меня.
— Почему ему захотелось ветчины? Потому что в больнице не дают?
— Доктор должен знать. — Валя все еще не смотрела на меня, мяла поясок халата.
— Ну, купите, если просит! Этакое дело, ветчина.
— А можно ему? — спросила Валя, ее бровки поднялись вверх, и она кротко взглянула мне в лицо, но не в глаза, а куда-то в подбородок.
— Можно! — выпалил я.
— А Чуднов ругать не будет? — Валя чуть заметно улыбалась.
