Константин Токаревич - По следам минувших эпидемий
С. В. Максимов, автор книги «Нечистая, невидимая и крестная сила», изданной Этнографическим бюро в Петербурге в 1903 году, указывает, что образ святого Власия крестьяне ставили в коровниках и хлевах; использовали его во время общих молебнов, например в первый день выгона скота в поле, а также на случай падежа животных. Тогда с этой иконой обходили без священника все дворы, где были случаи заболевания, а затем связанную хвостами больную скотину гнали за село, в овраг и убивали ее камнями, приговаривая: «Мы камнями побьем, и землей загребем, землей загребем — коровью смерть вобьем, вобьем глубоко, не вернешься на село». Трупы забитых животных сжигали на костре. В этом обычае надо видеть остатки языческого ритуала.
В повести С. Гусева-Оренбургского «В глухом уезде» (1912) красочно описан «скотский молебен» Фролу, Лавру и Власию — покровителям рогатого скота и лошадей. А в романе Н. С. Лескова «На ножах» отражены суеверия крестьян, не понимавших истинной причины массового падежа скота, который они связали с открытием фабрики бульона и мясных консервов. Прекратить бедствие крестьяне решили с помощью колдовства. Бабы «все босые, в одних длинных сорочках, с растрепанными волосами, с испачканными кирпичом и сажей лицами и вооруженные цепами, косами, граблями и вилами, вышли на улицу посемейно; здесь по одной из крайних десяти дворов впряглись в опрокинутую сошниками соху, а одиннадцатая села верхом на сошные обжи и захлестала громко длинным пастушьим кнутом». Мужчины же собирались «попалить коровью смерть» «живым огнем», который получали трением сухого дерева о сухое. При этом ходили по деревне, стучали в окна и кричали: «Печи топите, мойтеся, правьтеся, жен берегитеся: завтра огонь на коровью смерть!»
Приблизительно такая же картина встает перед нами со страниц повести И. А. Бунина «Деревня»: «…Мимо избы Ильи шли, белея в темноте рубахами, “девять девок, девять баб, десятая удова”, все босые, простоволосые, с метлами, дубинами, вилами, и стоял оглушительный звон и стук в заслонки, в сковороды, покрываемый дикой хоровой песнью: вдова тащила соху, рядом с ней шла девка с большой иконой, а прочие звонили, стучали и, когда вдова низким голосом выводила: “Ты, коровья смерть, не ходи в наше село!” — хор на погребальный лад, протяжно вторил: “Мы опахиваем, — и тоскуя, резкими горловыми голосами подхватывал, — со ладаном, со крестом…”»
Связь заболеваний животных и людей сибирской язвой эмпирически была установлена очень давно и настолько твердо, что еще в XVI веке в Венеции по указу Сената продажа мяса больных животных — каралась смертной казнью.
В 1649 году сибирская язва приняла столь широкое распространение на Руси, что на московских площадях был объявлен указ, по которому запрещалось убивать заболевших животных, употреблять в пищу их мясо и сдирать кожу. Павших животных предписывалось зарывать за земляным валом. Ослушников царского указа велено было «нещадно бить плетьми».
Сильные эпизоотии наблюдались в России в 1744, 1745, 1746 годах, и, как отмечали очевидцы, «тамо от того и людям жестокие болезни приключились». В 1756 году в Петербургском уезде разыгралась такая жестокая вспышка сибирской язвы, что трупы павших животных во множестве валялись на улицах города. На основании лекарских рапортов Сенат заключил, что «болезнь людей скорее и жесточае побеждает, нежели они в состоянии подать им настоящую помощь». Посему было издано несколько правительственных указов о борьбе с болезнью.
Первые официальные сведения о сибирской язве в России принадлежат лекарям Колывано-Вознесенских заводов Абраму Эшке и Никите Ножевщикову. А название болезни было введено в обиход штаб-лекарем Степаном Семеновичем Андреевским (1760–1818), который произвел множество вскрытий трупов, подробно изучал течение болезни и вынес, твердое заключение о ее тождественности у людей и животных и заразительности. Сомневаться в его данных было невозможно: Андреевский привил себе сибирскую язву в присутствии лекаря и двух чиновников и тяжело переболел ею. Во время болезни он детально записывал свои самонаблюдения до тех пор, пока не потерял сознание. Так была открыта новая глава инфекционной патологии — учение о зооантропонозах, то есть болезнях, общих для животных и человека. Свое сочинение Андреевский озаглавил достаточно кратко: «О сибирской язве», и хотя название сугубо условно отражало географию распространения болезни, око прочно вошло в медицинскую литературу. В народе болезнь называли по-разному: «прострел», «змеиный прострел», а в тех случаях, когда речь шла о молниеносной форме у животных — «антонов огонь селезенки». Кожная форма болезни характеризуется появлением красного пятна, которое быстро превращается в возвышающуюся пустулу медно-красного цвета с багровым оттенком. Ее образно называли «огненный веред» или «огненный пупырух».
В 1830 году в Петербурге вышел вторым изданием перевод домашнего лечебника доктора медицины и профессора К. Килиана — «Ручная книга для всякого, а наиболее для помещиков, живущих в деревнях и путешествующих». Вот что говорилось в ней о сибирской язве: «Причиною сего недуга полагают укушение некоторых ядовитых насекомых; впрочем, сие еще совершенно не доказано. Преимущественно же имеют влияние в произведении сей болезни болотистые места. Все страны, в коих оказывается сия болезнь, состоят большей частью из низких, мокрых и соляных мест, высыхающих в летние жары».
Надо отметить, что, по свидетельству оператора киевского военного госпиталя Ф. Гейрота, автора переведенной в 1807 году с немецкого языка книги о сибирской язве, наиболее достоверными почитались «описания сей болезни, учиненные российскими врачами». В то же время наряду с разумными мерами в борьбе с болезнью долго применялись и неоправданные. Например, в 1830 году оренбургский генерал-губернатор Сухтелен распорядился лечить заболевших нашатырным спиртом и сулемой, а для профилактики эпидемии ежечасно палить из пушек холостыми зарядами. Такой арсенал лечебных средств он избрал, исходя из устаревшего к тому времени представления о том, что причиной болезни является «язвительное испорчение воздуха». Врачи уже пришли к мысли о реальности живого микроскопического существа, являющегося возбудителем сибирской язвы.
Однако история его открытия оказалась достаточно сложной. С ней, например, связана ошибка известного естествоиспытателя Карла Линнея (1707–1778), который описал «контагий» болезни, имеющий вид червячков с загнутым жалом, названный им «фурия инферналис», что в переводе с латыни означает «исчадие ада». Как оказалось, Линнея ввели в заблуждение, так как присланный ему для описания «контагий» на самом деле был просто-напросто засушенным и изуродованным насекомым. Как только Линней понял свою ошибку, он тут же сделал ее достоянием гласности. Настоящий же возбудитель долго не хотел даваться в руки исследователей.
Наконец, в 1850 году парижский клиницист и патолог П. Райе и его ассистент К. Давэн обнаружили в крови барана, павшего от сибирской язвы, неподвижные нитевидные тельца. Они назвали их бактеридиями. Однако это открытие не нашло общего признания, так как некоторые исследователи предположили, что это всего-навсего нити фибрина. И даже после того, как немецкий врач А. Поллендер доказал, что бактеридии действительно относятся к миру микроскопических живых существ, их посчитали следствием, а не причиной болезни, ибо и сам Поллендер не решился признать за ними роль возбудителя болезни. Лишь после работ Пастера, опровергнувшего теорию самозарождения микроорганизмов, Давэн стал говорить о бактеридиях как о причине сибирской язвы. Но его точка зрения находила мало сторонников.
Чистую культуру сибиреязвенной палочки получил Р. Кох в 1876. году, а спустя год итальянский ученый А. Асколи предложил специальную диагностическую реакцию, с помощью которой можно распознать заболевание. Оставалось сделать еще один важный шаг: разработать действенный способ профилактики болезни. И шаг этот сделал Л. Пастер. Практические наблюдения свидетельствовали о том, что животные, переболевшие сибирской язвой, становятся невосприимчивыми к ней. Пастер решил прибегнуть к искусственной иммунизации ослабленной культурой, чтобы вызвать длительный иммунитет.
Массовый эксперимент, поставленный на овцах и коровах на ферме Пуильи-ле-Флор, увенчался успехом. Невакцинированные животные после заражения сибиреязвенной палочкой погибли, а вакцинированные благополучно перенесли прививку сибирской язвы. Имя Пастера, уже хорошо известного своими трудами, покрылось легендарной славой. Пришлось организовать специальную лабораторию для изготовления вакцины. В 1882 году было привито уже 400 тысяч животных.
Новый метод был принят на вооружение и в России. По поручению И. И. Мечникова его ученик Н. Ф. Гамалея поехал в Париж в лабораторию Пастера, где изучал способы получения ослабленного возбудителя сибирской язвы и занимался испытанием полученных препаратов. Возвратясь в Одессу, Гамалея выступил с докладом в Обществе сельского хозяйства, которое одобрило проведение массовой вакцинации. После того как он провел удачные опыты вакцинации овец в нескольких хозяйствах, прививки были поручены другому сотруднику — Я. Ю. Бардаху.
