Владимир Лучосин - Человек должен жить
— Да. Нам нужен третий хирург. Подумайте.
— Обещаю. — Вадим Павлович встал, одернул халат.
Чуднов подал ему руку. Вадим Павлович пожал ее и вышел из ординаторской. Он ни разу не улыбнулся.
Я все еще сидел, притаившись, и листал истории болезней.
— Слышали? — спросил Чуднов.
Я посмотрел на него и сделал непонимающее лицо.
— Вы слышали, что говорил Вадим Павлович?
— Я изучал истории болезней. — Я не мог признаться, что подслушивал.
— Жаль, что вы не слышали… Занятная проблема. — Чуднов улыбался своим мыслям.
Я подождал немного, потом сказал:
— Мы вчера не были в поликлинике.
— Знаю.
Он смотрел в окно. Сосны на больничном дворе едва заметно покачивались. Верхушек не было видно, они оставались где-то выше окна. Низкие серые облака ползли по крышам деревянных домиков.
— Врачей не хватает, и почти все мы, за редким исключением, работаем на полторы ставки. Возложенную на нас работу надо ведь выполнять. Врачи работают с восьми утра до семи вечера, с двухчасовым перерывом на обед… Студентов я не могу заставить работать столько же. Собственно, и врачей я не заставляю. Все они у меня добровольцы.
Только теперь я понял, почему Чуднов не ругал нас за то, что мы вчера не пошли в поликлинику.
— А мне — всем нам — можно работать на полторы ставки, как врачи?
— Хотите полторы практики пройти? — Чуднов с хитрецой посмотрел на меня.
Я не знал, что он скажет. Но я надеялся, что он поймет меня и разрешит. Я не мог представить, что почувствую, если он скажет «нет». Мы должны работать не меньше, чем врачи, иначе какая же это будет практика? Врачи на работе, а мы дома. Мы обязаны целый рабочий день дышать тем же воздухом, что и они. Если им трудно, пусть и нам будет трудно. Уже теперь мы должны знать все о нашей профессии.
Не знаю, о чем думал в эти минуты Чуднов. Он по-прежнему смотрел мимо сосен на скользящие по крышам тучи и курил. Не забыл ли он о моем вопросе? Я сидел, молчал и смотрел на его грузную фигуру, едва умещавшуюся в жестком кресле.
— Ну, что же, не возражаю, — услышал я его голос.
— Спасибо, Михаил Илларионович!
Я побежал вниз по лестнице. Захаров и Гринин сидели в ординаторской хирургического отделения и заполняли истории болезней. Я рассказал им о разговоре с Чудновым.
— Скажи Михаилу Илларионовичу, что мы тоже будем работать столько, сколько врачи, — сказал Захаров. — Так я говорю? — повернулся он к Гринину.
— Я как все. Разве может быть иначе?
Я был доволен вполне.
— Вот так, Игорь. — Захаров смотрел на меня снизу вверх, потому что он сидел, а я стоял. В вырезе халата на груди был виден зеленый китель с ярко-красным, как кровь, кантом. Когда была холодная погода, Захаров его не снимал.
— Ясно, товарищ генерал! — Я вытянулся в струну и отдал честь. Мои пальцы прикасались к белой докторской шапочке.
— Руку не так держите, — сделав суровое лицо, сказал Захаров. — С растопыренными пальцами только рыбу в реке ловить.
Я рассмеялся и прижал пальцы друг к другу.
— Вот так, — сказал Захаров, — к вечеру отработать приветствие как следует.
— Слушаюсь! — сказал я, повернулся через левое плечо и быстрым шагом пошел к себе в отделение, чтобы передать Чуднову решение товарищей.
Чуднов выслушал меня и сказал:
— Принимаю к сведению. Не стоит вам лениться. Думаю, что вы от этого только выиграете.
Немного отдохнув после обеда, мы к четырем часам пошли в поликлинику.
— Как Золотов? — спросил я Захарова.
— Вежлив. Изысканно вежлив и осторожен. — И мне на ухо: — Между прочим, Гринина очень не любит. Укол следует за уколом.
— Да? — прошептал я. И спросил громко: — Значит, вежлив, корректен и ни черта не дает делать?
— Перевязки, больше ничего. Говорит, не сразу Москва строилась. Про Спасокукоцкого каждый день вспоминает. Золотов ординатуру у него когда-то кончал… Кроме наших законных, он заставляет нас писать по пятнадцать лишних историй болезней. Сделал своими секретарями.
— А вы что? — спросил я.
— Тянем. Молчим. Кое-какая польза от этого тоже есть. Приглядываемся. Без помощника ему, конечно, трудно.
— Коршунов скоро поправится, — сказал я.
Захаров ничего не ответил.
Пока мы спали, прошел дождик, все вокруг отсырело, и лишь плиты тротуара под липами были сухие. Шелестела мокрая листва. Воробьи, перебивая друг друга, кричали с веток.
Я не знал, радоваться мне или нет, что Гринин впал в немилость. Нет, это не могло вызвать радость в моей душе. Но я начал лучше думать о Золотове, о его способности распознавать людей.
Участь Гринина на практике ясна: Золотов не даст ему разгуляться. Он сделает все, чтобы свести его практику к нулю.
Но что же получится с хирургической практикой у Захарова? Как Золотов будет относиться к нему? Я ничем не мог помочь Захарову, хотя желал ему всех благ. Но я не желал хорошего Гринину, уж если говорить откровенно. Может быть, это плохая черта моего характера — не желать добра всем без исключения людям. Но что я могу поделать с собой? Гринин хочет казаться умнее и опытнее нас, а мне это не по душе, и мне нравится, когда Золотов щелкает его по носу. Золотов делает это безжалостно. Я смотрю на них, и мне кажется, что это отец лечит сынка, унаследовавшего его болезни. Он делает ему уколы, а сынок не понимает, раздражается. И Золотов раздражается — ну и пошло!
Жаль, что меня Чуднов только хвалит. Какая польза от похвал? Вот Захарова никто не хвалит, а он лучше нас, желторотых.
Так я раздумывал, пока мы добирались до поликлиники. Захаров передвигал свои длинные ноги широко и свободно. Ноги сами его несли. Он что-то говорил Гринину. Юрий, немного наклонив голову, слушал, смотрел под ноги; и было видно, что солдатский шаг Захарова сбивает его с привычной танцующей походки. Гринин всегда ходил красиво, слишком красиво для мужчины, по крайней мере это мое мнение. Ничего не скажешь, парень что надо, но на Захарова все-таки приятнее было смотреть.
Почему я его люблю? Наверно, потому, что он скромный и готов ради товарища поступиться всем. Потом, наверно, я люблю Николая за то, что он похож на Чуднова. А может быть, Чуднов мне нравится тем, что он такой же, как Захаров? Интересно, служил Чуднов в армии? Наверно, он был на войне. Надо будет спросить. Он тоже очень скромный, совсем не кичится своей должностью, а ведь он еще и секретарь партбюро. За ними я пойду куда угодно, хоть в огонь, хоть в воду. А Золотов… этот не по мне.
Захаров и Гринин уже поднимались по хилым деревянным ступенькам на крыльцо поликлиники. Легко открылась стеклянная дверь, новая дверь в старом здании. Мы уткнулись в регистратуру. Из окошечка высунулась завитая женская головка на длинной, как у гусыни, шее.
— Вам к кому?
— К вам, — сказал Захаров.
Голова втянулась в окошко, напомнив мне черепашку.
— Пожалуйста, товарищ. Я вас слушаю. К кому записать?
— Где находится заведующий поликлиникой?
— Так вам заведующего? А говорили, ко мне… Идите по коридору, одиннадцатый кабинет.
Гринин постучал в дверь, откуда послышалось: «Да». Мы вошли. За большим письменным столом сидел Чуднов. Я обрадовался, увидев Чуднова здесь.
— Ну, садитесь!
В длинном кабинете вдоль стен стояли стулья, штук по десять у каждой стены. Напротив окна — письменный стол. У противоположной стены, рядом с дверью, книжный шкаф из темного дерева.
— Нам бы увидеть заведующего поликлиникой, — сказал Захаров.
Чуднов неторопливо вытащил из пачки «Беломора» папиросу, улыбнулся.
— Значит, хотите увидеть заведующего? Он перед вами. — Чуднов папироской указал на свою широкую грудь.
— И главврач и завполиклиникой? — спросил Захаров.
— Это еще далеко не все мои должности, — сказал Чуднов, вздохнув.
— Михаил Илларионович еще и заведующий терапией, — сказал я.
— И вы не боитесь инфаркта? — спросил Гринин.
— Типун вам на язык! — сказал Чуднов. — Дело в том, что главврачом я временно. Замещаю Веру Ивановну. Она у нас часто болеет.
Чуднов распахнул окно, рукой разогнал возле своего лица дым и сказал:
— Вы, Игорь Александрович, идите в десятый кабинет, будете работать с доктором Волгиной Екатериной Ивановной. А хирурги пойдут в четвертый кабинет, к товарищу Золотову. Должен вам сказать по секрету, что Борис Наумович до болезни Коршунова вообще в поликлинике не принимал. Не любит он поликлинику. Ну, а теперь пришлось волей-неволей. Не дождется Василия Петровича. Поэтому, возможно, будет нервничать. А вы спокойнее. Люди вы молодые, нервы у вас из стали.
Мы поднялись со своих мест. Захаров и Гринин вышли, а я остался.
— Вы что, Игорь Александрович? — удивился Чуднов.
Я начал так:
— Мои товарищи не любят Золотова…
— Не любят? — спросил Чуднов. — А разве Борис Наумович женщина?
