Мурад Аджи - Без Вечного Синего Неба. Очерки нашей истории
– Если говорить положительно, то пришло электричество. Раньше у нас был только движок, включали его на несколько часов. Появились в поселке стройматериалы. Тоже дело нужное. Раньше ничего не было. Теперь знаем, что такое линолеум, обои. Раньше только доски сами и делали. Продукты магазинные кой-какие прибавились. Вот и все, пожалуй. А ущерб какой БАМ принес? Главным образом моральный, ну и экономический, конечно. Дорога-то проходит через наши пастбища. Это только с виду кажется, что безжизненная здесь земля. Нет. Пастбища, охотничьи угодья здорово пострадали. Появился черный рынок на пушнину. Пожары каждый год теперь. Да такие, что за поселок страшно. Представляете, другого берега реки мы летом не видим. Все в дыму. Корейцы своим браконьерством донимают. Наши уж в тайгу ходить побаиваются, того гляди, в петлю угодишь.
– Вы пробовали жаловаться, ловить браконьеров?
– Конечно. И не раз ловили. А что? Из области звонят, говорят: «Отпустите, вы срываете план заготовки леса». А еще накричат: «Страну без леса оставить хотите?» Видели бы, что они заготавливают…
Потом мы говорили с Валерием Ивановичем о совхозе, о поселке, о заботах. И я не поверил председателю сельсовета, пошел проверять его слова, за что раскаиваюсь.
В совхозе, который в восьми (!) километрах от станции БАМа, не знают, куда девать свежее молоко! Его сливают свиньям и лисам. Вот так! Рядом поселок мостостроителей, где дети больны от «качественного» питания, рекомендованного учеными. А здесь – свиньям, лисам! О каких подсобных хозяйствах после этого вести разговоры? О каких социальных проблемах? Хоть какие-то остатки рачительной экономики должны быть! Полтора десятка лет совершается даже не преступление – садистское издевательство над людьми. И ничего. Все с рук сходит.
Зимой в совхозе забивают оленей, а мясо везут… не на БАМ – в Благовещенск. Плановые поставки. Строители «стройки века» на консервах, на перемороженной рыбе сидят, а «планирующие» бюрократы их не видят – как до БАМа планировали вывоз, так и планируют.
– Да мы бы рады на БАМ возить. Нам ближе. Не имеем права, – говорит директор совхоза.
– Почему?
– Потому что прав у нас нет. Только слова одни. Вот в тот год медведь около стада кормился. Целый месяц. С полсотни молодняка задавил. А убить его не имеем права. Нужно из Тынды охотоведа звать, а он выехать не может. Корейцы ловят медведей, и ничего, без охотоведов обходятся. Оленеводство у нас работает вхолостую, почти без прироста. Как начали природу охранять, 500–600 голов теперь каждый год задирают медведи и волки. Особенно медведи. Ну, палим в воздух. Пугаем. А звери поняли про инструкции, даже не скрываются.
Да, перестройка перестройкой, а бюрократы все еще держат верх. Додумались уже до плана на штрафы. Горит тайга, ломают ее – это можно. Но стоит таежному совхозу для нужд хозяйства дерево срубить или кому из поселковых в тайге с топором оказаться – штраф. У облисполкома есть план на штрафы!!! Экономической инициативы никакой, социальная справедливость нарушена – вот и хиреет эвенкийский поселок. БАМ ли рядом, не БАМ, никакого значения.
Эвенки издревле занимались охотой и оленеводством. «Стройка века» вторглась в их экологическую нишу и потеснила. Треть охотничьих угодий сгорела. Половина пастбищ нарушена. «С охотой – плохо. С оленей – плохо. С водкой – харасо эвенку».
Так говорят сами исконные коренные сибирские жители. Мужчины-эвенки уже не заводят семью, не женятся, чтобы не обременять себя, бобылями живут. Эвенкийские дети, выросшие в интернате, отвыкают от родителей, они не приучены к тайге. Интернат им ничего не дает, кроме обязательного (!) аттестата зрелости. Зрелости на что?
Только на убогую жизнь в поселке.
Оленеводы в совхозе «Ленин-октон», что в переводе означает «Путь, указанный Лениным», как правило, кочуют в одиночку. Девки за оленеводов идти не хотят, а порознь – какая жизнь! Без жен, которых нет. И без детей, которых уже быть не может. Кочуют кое-как, отбывая в тайге. Старайся не старайся, а разве может быть жизнь без завтрашнего дня – без детей, без семьи?
Какая современная женщина захочет в пятидесятиградусный мороз жить в палатке? Рай в шалаше, но не в брезентовой палатке. Металлическую печку сварить в совхозе проблемой было. Спасибо БАМу, помог с металлом. Печка – большое и единственное удобство у таежника-эвенка. Все остальное на улице.
Конечно, это сложная и противоречивая проблема, но, по-моему, оседлый образ жизни погубил доверчивых эвенков, привел их к краю пропасти. Какие-то комиссары, следуя плану преобразования страны, загубили целый народ, потому что им, бюрократам, неудобно ездить по кочевьям, и стали объединять вольных таежников, сселять их в поселки. Разве те кому-нибудь мешали?
Все делалось под предлогом приобщения «диких» народов к культуре. А какая культура? Развалившийся клуб? Водка в магазине?
А такая трагедия коснулась не только вольного эвенкийского народа, тысячелетиями перемещавшегося по своему большому и суровому дому, имя которому – Сибирь. Неподалеку от Усть-Нюкжи есть долина с наскальными рисунками. Историки установили возраст этих произведений древнейшего искусства – они старше египетских пирамид! Значит, уже тогда был эвенкийский народ, уже тогда была его свободная культура.
Сейчас эти наскальные произведения увидели дикарей. «Здесь был Витя из Тамбова» и другие подобные автографы опохабили святилище. Представители «высокой» цивилизации сселяли «диких» эвенков в поселки без всякого разбора, для них эвенки были на одно лицо, словно куклы. Так, на одной улице оказывались враждующие роды, а с ними – вечные пьяные драки, убийства. В пьяном угаре эвенки стрелялись и стреляли, вешались и вешали. Только в прошлом году в Усть-Нююке было 19 таких смертей.
– Сейчас-то лучше стало, – говорит председатель сельсовета Поляков. – Намного. Водку продаем только к праздникам.
– И пьяных нет?
– Да нет же. Пьяные есть, конечно. Бамовские на самогон меха меняют. За стакан самогона эвенк торбаса отдаст и босиком зимой до дома пойдет.
Вырванные из родной стихии, лишенные Родины у себя же на родине, эвенки не нашли места и на БАМе. Рабочих профессий не знают. К подсобному хозяйству не приучены – коров, свиней они не держат… «С охотой – плохо. С оленей – плохо. С водкой – харасо эвенку». Так и существуют…
– Вы знаете, у нас тут китаец жил, – рассказывал Поляков, – так тот чего только не выращивал. И огурцы, и капусту, и помидоры. А лук какой… Во-о. Ни теплиц, ничего не было. Все под открытым небом. Умел как-то. Некоторые у нас от него научились. Для себя кой-чего растим.
– А на продажу смогли бы?
– Кому ж тут продавать? Пока до Благовещенска довезут наши овощи… Это ж тыща километров…Праздник кончился, литавры смолкли, последние горсти орденов и медалей розданы, когда укладывали «золотое звено», и вдруг все увидели, что «стройка века» – фокус, устроенный в угоду годам застоя… Дороги нет, возить нечего, жить негде, об экологической ситуации лучше не вспоминать. Все плохо. Как быть? Как поступить с самым длинным памятником, который оставили годы застоя? Крайне актуальный вопрос.
Москва, сборник « На суше и на море», 1990 г.
Пульс ее жизни
Коснитесь пальцами правой руки запястья левой… Чувствуете? Тук-тук-тук. Пульс. Эхо сердца… Только в живом есть пульс. Только в живом стучится жизнь. Пульс города – это часы «пик». Жизнь города – в часах «пик», их создаем мы, сами, в них наши желания и наши потребности, они длятся круглые сутки. У жизни нет перерывов.
Пустынна Красная площадь. Вот куранты отбили полночь – начало новых суток, сменился караул у Мавзолея, чтобы через час прийти сюда вновь. С точностью секундомера проходит смена караула – здесь ровно через час свой «пик». А сколько всего у Москвы часов «пик»? Удастся ли рассказать о них? И не надеюсь. Сотни и сотни пульсирующих точек у огромного города – всюду «прощупывается» его пульс.
Стою на Красной площади – куда пойти, где в сонном городе жизнь?
Ночь. Бреду по непривычно пустой улице Горького, смотрю на высвеченные витрины «Подарков», на уже слепые окна «Интуриста», вижу, как вымирает Столешников: уходит шумная ватага молодежи – и переулок пуст. Приткнулись к тротуару машины – на покой. Только запоздалые прохожие да легковушки разрушали ночную тишину. Пульс замер? Нет, конечно.
От булочной на улицу выливался самый вкусный на свете запах – выгружали теплый хлеб. У пекарей ночью самая работа. Ночью час «пик» и у печатников. Слышится гул типографии «Известий» – это торопится газета, звуки типографии опускаются на Пушкинскую площадь и гулким эхом разносятся далеко по округе.
Подхожу к «Пушкинской», двери метро закроют через десять минут, и начнется час «пик» у ремонтников метрополитена – затишье на подземке коротко. Для пассажиров «пик» настанет только часов через шесть… Знаю, куда дальше идти, – на Большую Бронную, здесь главная служба по освещению столицы. Ночь – их время. На вахте Тамара Васильевна Гостева, она тогда отвечала за все светильники города. Двадцать восемь лет фонарщица! Главная фонарщица столицы!
