Петр Радечко - Реабилитированный Есенин
Леонид попытался скрыться, но абсолютно не предусмотрел это заранее. Как улика на подоконнике осталась его фуражка. С револьвером в руке он сел на велосипед и покатил в сторону Миллионной, намереваясь через проходные ворота Английского клуба попасть на набережную Невы. Но ворота оказались закрытыми. А сзади на автомобиле уже настигала охрана. Стрелять в нее он не стал.
Моисей Урицкий не был патологически кровожадным человеком. Родился он в 1873 году в украинском городе Черкасск в купеческой семье. Отец его утонул, когда мальчику было всего три года. Мать воспитывала детей сама. Учился Моисей хорошо, окончил прогимназию. Но рано увлекся политикой, и в 1906 году его за это выслали из страны. Вернулся в 1917 году и только тогда примкнул к большевикам.
Осознавая все свое меньшевистское прошлое, хотел, что называется, выслужиться, оправдать оказанное ему большевиками доверие. Это и стало роднить его с петроградским комиссаром по печати и агитации Моисеем Володарским, который, не умея толком разговаривать по-русски, пытался учить журналистов и писателей. Это о нем после убийства с иронией писал известный либеральный журналист того времени Александр Амфитеатров в газете «Новые ведомости»: «В истории русской печати месяцы Володарского останутся периодом печального и стыдного анекдота…»
Моисею Урицкому льстило то, что он неожиданно из совсем неприметного эмигранта-меньшевика стал революционным генералом, который по своему статусу, несомненно, выше царского. Да что генералы, если сами великие князья находятся у него в тюрьмах. Вся царская семья являлась «отметиться» пред его светлые очи. Знаменитые ученые, писатели, артисты просят его соизволения на выезд из города. И как тут не возгордиться при такой власти над миллионами людей, не будучи стесненным ничем, кроме его же «революционной совести». Меньшевистско-большевистской.
Не станем здесь цитировать в какой-то степени одиозный дневник знаменитой до переворота поэтессы Зинаиды Гиппиус о том, как шла к этому «поставщику питерского эшафота» семья последнего монарха, и сошлемся на уже известного нам писателя Марка Алданова. Он нередко видел руководителя чрезвычайки и позже писал: «Урицкий в качестве хозяина Таврического дворца казался пародией… Более самодовольной пародии я что-то не припомню…»
А пока вся революционная пресса до предела накаляла страсти, как бы делегируя большевикам право на ничем не ограниченный красный террор. Тон, естественно, задавала «Правда». И в ней не кто-нибудь, а «сам» Николай Бухарин.
Он истерически вопил:
«Убит барчонком-юнкером (и конечно – «социалистом» ибо какой же негодяй теперь не социалист!) наш дорогой друг, незабвенный товарищ, при одном имени которого дрожала от бешенства вся шваль Невского проспекта – Моисей Соломонович Урицкий.
Среди имен многих мучеников пролетарской революции имя Урицкого будет вечно сиять нетленной красотой… Тов. Урицкий был тверд, как стальной кинжал, но в то же время он был добр и нежен, как немногие… Мы будем отвечать на его смерть так, как требуют отвечать интересы революции…»
После смерти Есенина именно Бухарин своими позорными «Злыми заметками» положит начало циничной критике гениального поэта, выливая на него ушаты грязи и дикой злобы, в результате чего имя соловья России на три десятилетия было вычеркнуто из отечественной литературы. Но дождется и сам «Коля Балаболкин» дня, когда большевики-соратники и его «перестреляют за ненадобностью», как он выражался относительно царских дочерей.
Подпевала Бухарина Лев Сосновский, также впоследствии расстрелянный, как враг народа, начал оголтелую травлю Есенина еще в 1923 году, после так называемого «Дела четырех поэтов», и не остановился даже после его смерти. Сейчас же этот «картофельный журналистик» (выражение Есенина), который участвовал незадолго до этого в подготовке расправы над царской семьей, определял в «Красной газете» программу ответных действий властей на гибель Урицкого: «Французские революционеры тащили мятежных аристократов “на фонарь”, вешали врагов народа (курсив мой. – П. Р.) тысячами. Русская революция ставит врагов “к стенке” и расстреливает их… Завтра мы заставим тысячи их жен одеться в траур… Через трупы путь к победе!»
Что и говорить – цель не совсем нормального человека.
Казнили Леонида Каннегисера нескоро. Хотели установить сообщников, тайные связи, чье задание он выполнял. Кроме того, ему давали возможность осознать, что родственники тысяч казненных чекистами заложников осуждают его теракт. Хотя Леонид сразу же после ареста заявил, что «убил Урицкого не по постановлению партии или решению какой-либо организации, а по собственному побуждению, желая отомстить за аресты офицеров и за расстрел своего друга Перельцвейга, с которым он был знаком около 10 лет».
Но только ли это толкнуло такую широкую, разносторонне одаренную натуру, какой обладал поэт Леонид Каннегисер, на свой роковой шаг? Марк Алданов полагал так:
«Непосредственной причиной его поступка, вероятно, и в самом деле было желание отомстить за погибшего друга (только этим еще и можно объяснить выбор Урицкого). Психологическая же основа была, конечно, очень сложная. Думаю, что состояла она из самых лучших, самых возвышенных чувств. Многое туда входило: и горячая любовь к России, заполняющая его дневники, и ненависть к ее поработителям, и чувство еврея, желавшего перед русским народом, перед историей противопоставить свое имя именам урицких и зиновьевых, и дух самопожертвования – все то же «на войне ведь не был», и… жажда “всеочищающего огня страданья”, – нет, не выдумано поэтами чувство, которое прикрывает эта звонкая риторическая фигура».
Сергей Есенин был буквально потрясен известием об убийстве Моисея Урицкого. Ведь это сделал лучший его питерский друг Леонид Каннегисер, с которым он был знаком со времени своей первой поездки в северную столицу весной 1915 года, а годом позже посвятил ему стихотворение «Весна на радость не похожа». А в нем такие слова:
Мы поклялись, что будем двое
И не расстанемся нигде.
Сергей часто бывал дома у Леонида, где прием гостей был обычным явлением. Его он первого повез в конце мая в свое родное Константиново. И вот что писал в середине июня того же года своему другу Владимиру Чернявскому:
«Приезжал тогда ко мне Каннегисер. Я с ним пешком ходил в Рязань, и в монастыре были, который далеко от Рязани. Ему у нас очень понравилось. все время ходили по лугам, на буграх костры жгли и тальянку слушали. Водил я его и на улицу. Девки ему очень по душе. Полюбились так, что еще хотел приехать. Мне он понравился еще больше, чем в Питере…»
А вот что писал Есенину Каннегисер 21 июня 1915 года из Брянска, где он остановился на пять дней во время своего путешествия:
«Я бы очень хотел повидать тебя опять поскорее, т. к. за те дни, что провел у тебя – сильно к тебе привык. Очень мне у вас было хорошо! И за это вам – большое спасибо!
Через какую деревню или село я теперь ни проходил (я бываю за городом) – мне всегда вспоминается Константиново, и не было еще ни разу, чтобы оно побледнело в моей памяти или отступило на задний план перед каким – либо другим местом. Наверное знаю, что запомню его навсегда. Я люблю его.
Ходил вчера в Свенский монастырь; он в нескольких верстах от города, на берегу Десны. Дорога ведет по возвышенной части берега, но она пыльная, и я шел стежками вдоль реки и, конечно, вспоминал другую реку, другие стежки по траве и рядом со мною – босого и веселого мальчика. Где-то он теперь? И вспоминает ли также и он небритую и загорелую физиономию спутника, не умевшего лазить по горам, но любовно запоминавшего “Улогого” и “Разбойника”».
А затем, 25 августа, Каннегисер писал из Петербурга: «Все лето мне было очень хорошо, но нигде так, как в Константинове… А как у вас? Что твоя милая матушка? Очень ей от меня кланяйся. А сестренки? Я к ним очень привязался и полюбил их за те дни, что провел у вас».
И здесь же:
«А что твоя проза, которая мне так понравилась? Я рассказал о ней Софии Исаковне (С. И. Чацкиной, редактору журнала “Северные записки”. – П. Р.) и очень ее заинтересовал» (Сергей Есенин в стихах и жизни: Письма. Т. 3. С. 206).
Позже повесть «Яр» С. Есенина была опубликована именно в этом журнале.
Столько чувств по отношению к другу, его матери и сестрам, к восхитительной природе Приокского края, истинная забота об «устройстве» произведений поэта в питерские издания! Вот такой добрый, надежный, отзывчивый, воистину пушкинский друг и нужен был Есенину. И он им являлся до весны 1918 года.
Но весной Сергей уехал из Питера. Вслед за правительством, вслед за издательствами, редакциями газет и журналов, вслед за славой.
А Леонид остался. И всего лишь за несколько месяцев пришел вот к какому рубежу. Не стало у него рядом друга Есенина, а тут казнили и второго – Перельцвейга. И взбунтовалась душа романтика. Он совершил террористический акт. Убить председателя Петроградской чрезвычайки! Невероятно! Поставить на карту свою и чужую жизни! Да, на Леонида это похоже. При его исключительной порядочности и честности, при его обостренном чувстве справедливости!
