Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских
Помимо казенных и многочисленных частных театров и театриков и концертных залов разного типа, в начале ХХ в. появились кабаре, где ставились небольшие спектакли и устраивались концерты. Многим читателям, наверное, пришлось слышать о таких петербургских артистических кабаре, как «Привал комедиантов» и «Бродячая собака», где выступали поэты, актеры, музыканты. В Петербурге в это время успешно работали театры-кабаре «Дом интермедий», «Лукоморье», «Кривое зеркало». В провинции, где художественная интеллигенция была малочисленна, такой вид эстрадного искусства почти не привился.
Если библиотеки, располагавшиеся в случайных помещениях, не принимали участия в формировании облика русского города, то пышные театральные здания, поначалу исключительно, а к началу ХХ в. преимущественно Императорских театров, во многом определяли физиономию городского центра. Достаточно вспомнить Театральную площадь в Москве с ее Большим и Малым театрами и перестроенным театральным зданием по другую сторону площади, напротив Малого театра: здесь в 70-х гг. располагалась антреприза знаменитого Лентовского. Даже и в провинции, даже и в начале столетия, такие помещения привлекали взор, хотя бы своей необычностью. Выше уже упоминался пензенский театр Горихвостова, выполнявший и иные функции: «…это назывался воксал или бал в регулярном саду г. Горихвостова, куда в этот день платили за вход. Сад был не велик; но галдарея, как еще говорили тогда, была преогромная, правда, однако, также дощатая. Она была обита выбеленною холстиной и украшена пребольшущею жестяною люстрой; в окнах же стояли деревянные треугольники, к коим прибивались железные шандалы. Тут довершались победы красоты: статуи, кои как вкопанные сидели на ярмарке, тут приходили в сильное движение, при блеске сальных свеч и звуках громкой музыки» (23;147–148). А что? Для одноэтажной деревянной, застроенной затерявшимися среди пустырей лачужками Пензы это был почти дворец!
Популярность театра была огромна. Москва первой половины XIX в. была очень невелика территориально и не столь уж густо населена. Между тем, функционировавшие в ту пору Императорские Большой и Малый театры отнюдь не могли пожаловаться на пустоту в залах, а ведь их тогдашняя вместимость не отличалась от сегодняшней: их нынешние здания существовали изначально. Разумеется, это вовсе не значит, что поголовно все посетители наслаждались здесь чистым искусством. Кое для кого были здесь и иные приманки. Вот как описывал свои впечатления от посещения балета, точнее, от балетоманов, В. О. Ключевский. «Но ты знаешь, что такое балет вообще. Это выставка, и притом не художественная, того, что все стараются скрыть – понимаешь?… И главная роль здесь танцовщиц. Такие здесь бывают поднятия ног, что и в очках одних, без бинокля жутко. Или, например, актер берет актрису и, поднимая ее вниз головой, описывает таким образом полукруг самый неделикатный… А старички-то, старички-то в восторге, сидя в креслах, приставляют бинокли к потухающим глазкам! Видно, как потряхивает вот этот солидный крестоносец плешивой головой, впиваясь жадно в каждое движение и обнар у жение актрисы, будто не видал от роду подобного у себя дома, дурак этакой!» (61; 60).
Действительно, значительная часть записных театралов, а более того балетоманов, прежде всего из сановной аристократии и офицерства, а позже и из купечества, увлечена была не столько театральным искусством, сколько его жрицами. Кстати, Ключевский был не совсем прав. В ту пору женщины, имевшие привычку декольтировать плечи и грудь по самое нельзя, тщательно скрывали ноги, бывшие, в некотором роде, запретным плодом для тогдашних мужчин. А запретный плод, как известно, весьма сладок. Балерины же, танцевавшие в легких туниках, довольно откровенно демонстрировали тогда ноги (нынешняя балетная «пачка» – явление сравнительно новое, и если бы пачки использовались в первой половине XIX в., плешивых крестоносцев и звездоносцев просто выносили бы из зала замертво). И недаром балерины дореволюционной поры сплошь и рядом оказывались в интимной связи с высокопоставленными кавалерами, вплоть до членов Императорской Фамилии (вспомним хотя бы знаменитую Матильду Кшесинскую): они просто приковывали взоры. К тому же актеры считались людьми весьма невысокого разбора, с которыми допускалось любое поведение. Едва ли не в большей степени это относилось к актрисам: женщина, выступавшая перед зрителями, да еще и в оголенном виде, была не выше публичной женщины. А циркачки, кафешантанные певички, хористки и арфистки и буквально были таковыми, даже по контрактам обязуясь развлекать гостей вне сцены. Вместе с подлинными любителями искусства любители клубнички зачастую смотрели спектакли из-за кулис, были завсегдатаями артистических уборных, а после поздно заканчивавшихся спектаклей отправлялись ужинать в рестораны с актерами и актрисами; ну, а в ресторанах, кроме общих зал, были отдельные кабинеты, прислуга была вышколена, и так далее…
В высшей степени любопытную картинку русского балетоманства создал бывший директор Императорских театров В. А. Теляковский в своих воспоминаниях, часть которых так и названа «Балетоманы. Из прошлого петербургского балета». Теляковский описывает грандиозный скандал, разразившийся по одному пикантному поводу: «Кроме важного для капельмейстера вопроса по поводу бисирования (покровительствуемых звездоносцами балерин. – Л. Б.), балетоманами часто затрагивались и другие, менее важные, по их мнению, вопросы, как вопрос о декорациях, если они были новые, о бутафории и о костюмах. Вопрос о костюмах иногда оказывался для них, однако, довольно важным, конечно, не со стороны художественной или верности эпохе. Важной считалась длина юбок. Балетоманы… одобряли юбки непременно короткие, и чем короче, тем лучше. Истые знатоки уверяли, что только при короткой юбке можно правильно ценить танцы. Другим короткие юбки нравились по иным соображениям.
Введенные (по требованию императрицы. – Л. Б.) в московском балете в 1899 году удлиненные юбки вызвали большую сенсацию среди балетоманов московских и петербургских. Первые довольно скоро с этим фактом примирились, петербургские же сочли это за неслыханное по дерзости новшество и долго протестовали. Жалобы петербургских балетоманов на удлиненные юбки доходили даже до министра двора» (142; 426–427). Скандал, проникший в газеты, вызвало и распоряжение о непременном бритье подмышек у балерин: очевидно, сановные балетоманы полагали, что только при небритых подмышках можно правильно оценить танец.
Безусловно, такими поклонниками Терпсихоры и Мельпомены далеко не исчерпывались ряды театралов. Едва ли не больше было настоящих ценителей и знатоков, тем более что русская сцена не скудела талантами. Тот же Ключевский продолжал свое цитированное выше письмо к другу: «Если хочешь наслаждаться в Москве тем, что есть лучшего в театре, иди в Малый театр… и иди именно тогда, когда дают Грибоедова, Островского, Гоголя и т. п., впрочем, немногих наших истинных комиков. Вот тут есть чего посмотреть. Здесь можно и посмеяться, как смеешься только в лучшую минуту жизни; отсюда же можно выйти с таким впечатлением, какого в церкви не всегда получишь. Не забуду я «Грозы» Островского! Кажется, лучше пиесы невозможно написать! Теперь как-то боишься идти на эту пьесу в другой раз, будто боишься разбередить старую рану» (61; 61). Совсем свежеиспеченный москвич, Ключевский и театрал еще не искушенный, и отмечает не игру выдающихся актеров, а только пьесу, Малый театр же он отмечает лишь постольку, поскольку там ставятся хорошие пьесы, а не непонятая им итальянская опера и возмутивший балет, как в Большом.
Театральный репертуар также приходилось «подгонять» под вкусы массовой публики, иначе театры прогорали. В Нижнем Новгороде в конце 90-х гг. кроме нескольких пьес А. Н. Островского были показаны только «Горе от ума», «Свадьба Кречинского» и «Коварство и любовь»: классику массовая публика не жаловала. Центральное место в репертуаре занимали пьесы модных драматургов: «Соколы и вороны», «Арказановы», «Листья шелестят» Сумбатова, «Нищие духом» Потехина, «Чужие» Потапенко, «Старые годы» Шпажинского – поделки, ныне напрочь забытые вместе с их авторами. Зато «Чайка» А. П. Чехова была принята в 1897 г. чрезвычайно холодно: аплодисментов не было, зрители явно скучали. Массовый зритель требовал легкого зрелища и не хотел вникать в сложные психологические проблемы. Серьезные пьесы, которые ставили серьезные антрепренеры, приходилось дополнять легкими водевилями с куплетами: «Голь на выдумку хитра», «Простушка и воспитанная», «Женское любопытство», «Несчастье особого рода», «Слабая струна», «В погоне за Прекрасной Еленой», «Гамлет Сидорович и Офелия Кузьминишна» (128; 562). Правда, так было не только в провинции и не только в России.
