Л. Зайонц - На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян
«Вернись, вернись назад!»
Дым на меня пахнул,
как сладкий аромат,
И с завистью, с тоской
я проезжаю мимо…
Поэзия не в том, совсем не в том,
что свет
Поэзией зовет. Она в моем наследстве:
Чем я богаче им, тем больше я поэт.
[Поэзия в чутье – в уменье чуять]
Я говорю себе, почуяв темный след
Того, что пращур мой воспринял
в древнем детстве:
[И в том, что] – Нет в мире разных душ
и времени [ей] в нем нет!
12.02.1916
Стихотворение начиналось как размышление о смысле и существе поэзии, первая строка была: «Душа поэзии – она…» – дальше сбой; вторая попытка: «Что есть поэзия?» – опять сбой. Наконец определилось: «Поэзия темна, в словах невыразима», – и далее весь текст, который в целом мало отличается от окончательного. Значимых отличий – два. Первое: вместо строчки «Тревогой странною и радостью томимо» было: «Тревогой творчества и радостью томимо, / Мне сердце говорит: «Вернись, вернись назад!» и т. д. Второе отличие – в финале:
Поэзия в чутье – в уменье чуять след
Того, что пращур мой воспринял в древнем детстве
И в том, что разных душ и времени в нем нет!
– в этом отвергнутом варианте содержится самое откровенное признание того, в чем состояло для Бунина поэтическое творчество. Оно не слова и не эстетика, а опыт и онтология , довременной и древний опыт предка, улавливаемый, вспоминаемый, повторяемый потомком в тот миг, когда обостряется родовое сознание, когда зрительные, слуховые и обонятельные ощущения пронзают чувством уже бывшего. В первом варианте акцентировалась способность потомка / поэта найти и разгадать, в окончательном – способность воспринять. Прямой вывод растворен в перечислении впечатлений и их связанности с наследством , – тем самым творчество поворачивается своей более субстанциональной, нежели активной стороной.
«Что в том, что где-то на далеком…». Вопрос vs. ответ. И разница в 20 лет.
Окончательный текст.
Что в том, что где-то на далеком
Морском прибрежье, валуны
Блестят на солнце мокрым боком
Из набегающей волны?
Не я ли сам, по чьей-то воле,
Вообразил тот край морской,
Осенний ветер, запах соли
И белых чаек шумный рой?
О, сколько их – невыразимых,
Ненужных миру чувств и снов,
Душою в сладкой муке зримых, —
И что они? И чей в них зов?
Черновой автограф [Тетрадь, 29]:
Что в том, что где-то на далеком
Морском прибрежье, валуны
Блестят на солнце мокрым боком
Из набегающей волны?
Не я ли сам, по чьей-то воле,
Вообразил тот край морской,
Осенний ветер, запах соли
И белых чаек шумный рой?
[А вот томлюсь и в муках страстных
Ловлю какой-то дальний зов —
Их много есть в душе, – прекрасных
Еще не сказанных мной слов.]
[А вот томлюсь и чую, чую
Что есть душа в мечте моей —
И эту душу неземную
Язык не выразит ничей.]
А вот томлюсь и выражений
Ищу зачем-то для таких
Созданий видений
И темных чувств, сокрытых в них.]
[Мы жизнью все живем двойною,
И может та сильней всего,
Что в этот мир пришла со мною
Душою предка моего.]
О, сколько их – невыразимых,
Ненужных миру чувств и снов,
Душою в сладкой муке зримых, —
И что они? И чей в них зов?
10.09.1915
Здесь движение авторской мысли прослеживается именно в зачеркнутых строфах. В первой из них появляется определение первого толчка – «томлюсь», во второй оно подкреплено удвоенным «чую» (ср. в черновом варианте «В горах»). В третьей усиление продолжается, вместо повторенного «чую» найдено активное «ищу», несказанные слова и дальний зов перемещаются во внутреннее пространство героя и конкретизируются: в видениях сокрыты его темные чувства . Затем появляется следующая строфа, бывшая метафизическим центром стихотворения: признание двойной (удвоенной? умноженной?) жизни, связи живущих и живших, власти предков над потомками, единства родового (ср. в стихотворении «У гробницы Виргилия» – мирового) опыта. Все эти строфы были последовательно зачеркнуты, и в окончательном варианте вместо ответов – вопросы, что делает текст формально более простым, но содержательно более многозначным и непроясненным.
Отдельного внимания заслуживает время написания стихотворения. В Бунин-9 и следующих изданиях оно определяется по дате в газетной публикации 1926 года: 1895. В Тетради черновой автограф датирован: 10.09.1915 [Тетрадь, 29]. Анализ рукописи не оставляет сомнения: дата, поставленная в 1926 году, – вымысел, заставляющий с осторожностью отнестись и к датам других стихотворений, объединенных Буниным общим заглавием «Старая тетрадь» (Возрождение. 1926. 23 мая. № 335). Напи санное за полгода до ключевого во всем бунинском творчестве стихотворения «В горах», это стихотворение было ближайшим подступом к нему подготовительным эскизом, попыткой «взять след».
«На глазки синие, прелестные…» («Колыбельная»). Проблема адресата.
Окончательный текст.
На глазки синие, прелестные
Нисходит сумеречный хмель:
Качайте, ангелы небесные,
Все тише, тише колыбель.
В заре сгорели тучки вешние, И поле мирное темно:
Светите, дальние, нездешние, Огни в открытое окно.
Усни, усни, дитя любимое,
Цветок, свернувший лепестки, Лампадка, бережно хранимая
Заботой божеской руки.
Черновой автограф [Тетрадь, 49]:
Колыбельная
На глазки синие, прелестные,
Нисходит сумеречный хмель.
Качают ангелы небесные
Твою простую колыбель.
Усни, усни! Усни, любимая
Цветок, закрывший лепестки,
[Душа, земной тоской томимая Освободилась от тоски.]
Лампадка, бережно хранимая, Заботой Божеской руки.
[И тучки на заре растаяли] В заре сгорели тучки вешние
И поле тихо и темно – И звезды светят – [и чудная ли,] ах,
нездешние! – [Моя ли ты – все – все ль равно!]
И с ними ты – одно, одно.
[С какою нежностью [и мукою]
глубокою
Живет душа моя в твоей Мечтою, памятью далекою
Моих младенческих ночей!]
А я с тобою, синеокою,
А я душой – в душе твоей:
Мечтою, памятью далекою
Моих младенческих ночей.
13.10.<1915>
В Бунин-9 , как и во всех последующих изданиях, стихотворение прокомментировано так: «Стихотворение посвящено сыну Бунина Коле (1900—1905) родившемуся от брака с А.Н. Цакни (1879—1963). В.Н. Муромцева-Бунина пишет, что летом 1901 года, „будучи в деревне, Иван Алексеевич писал стихи, и среди них ‘На глазки синие, прелестные…’. Это стихотворение, конечно, о сыне“. По ее словам, у Бунина были еще стихи о сыне, „очень пронзительные, но нигде не напечатанные. Раз он прочитал их мне“ (<Муромцева-Бунина В.Н.> «Жизнь Бунина» <Париж, 1958>, с. 131, 159)» [Бунин-9, I, 535—536; Бунин-6, 588 и т. д.].
В своей последней редакции с авторской датой «1901» стихотворени напечатано в Петрополис 1 . В Тетради остался черновой автограф с датой «13.10.<1915>» [255] . Здесь же – библиографическая помета Бунина: «<газ.> «Народное слово». 4 мая (21 апр.). 1918 г. № 20» – там стихотворение было опубликовано в той редакции, которая записана в Тетради . Указание на газетную публикацию воспроизведено в примечаниях в Бунин-9 и следующих изданиях, однако ни ссылки на Петрополис , где зафиксирован окончательный вариант, ни упоминаний об изменениях, которые претерпел текст, в них нет. Допустим, что газетная публикация была известна составителям не по Тетради . В таком случае увидеть пускай не автограф, но публикацию, на которую составители собрания ссылаются как на первоисточник, и не увидеть затеянную автором путаницу дат и адресатов, – не возможно. Если же место первой публикации стихотворения было известно издателям по Тетради (а об этом говорит тот факт, что подробны указания Бунина о публикациях стихов точно перенесены в его современные издания), то мы должны признать свое бессилие объяснить оставленную ими датировку и комментарий к этому тексту. Ни к сыну Бунина ни к 1901 году, вопреки воспоминаниям вдовы поэта и его собственной позднейшей датировке, он не имеет никакого отношения, а комментарий к стихотворению должен содержать как легенды (в том числе авторские), так и истинные обстоятельства его создания.
«Nel mezzo del cam<m>in di nostra vita». Этапы текста.
Окончательный текст.
Nel mezzodelcam<m>in
dinostrа vita
Дни близ Неаполя в апреле,
Когда так холоден и сыр,
Так сладок сердцу Божий мир…
Сады в долинах розовели,
Черновой автограф [Тетрадь, 48]
Абрикосы
В помпейский серый день, в апреле,
Когда так холоден и сыр,
Но сладок сердцу Божий мир,
Они в долинах розовели.
В них голубой стоял туман,
Селенья черные молчали,
Ракиты серые торчали,
Вдыхая в полусне дурман
