Гвидо Мансуэлли - Цивилизации древней Европы
Интеграция варваров в Европе была более или менее сложной в зависимости от того, на каких территориях она разворачивалась, соответствовали ли эти территории прежней империи Запада или входили в зону влияния Византии. На Западе можно увидеть некоторое единообразие в поведении германцев по отношению к римлянам: различным племенам повсеместно предоставлялось привилегированное правовое положение, тогда как римляне рассматривались как подчиненные. У готов и вандалов арианское вероучение установило дистанцию между завоевателями и покоренными католиками. На самом деле ни германские народы, ни их предводители не интересовались теологическими проблемами, но, возможно не осознавая этого, они стремились таким способом дистанцироваться от латинян. Они утверждали право силы, положение свободного человека было доступно только завоевателям. Эти народы игнорировали гражданское право, основанное на гуманистической и рациональной концепции общества; они сохранили сепаратистский ревнивый дух, выше которого смог подняться только римский гений, хотя и гораздо позже. Эгалитарные принципы христианской доктрины, и особенно католическая и римская традиция, противопоставлялись аристократической концепции, в которой привилегии базировались главным образом на военной силе. То же самое можно сказать о духе римских законов, которые в IV в. Юстиниан собрал в один монументальный труд.[69] Таким образом, политические образования варваров противопоставлялись западным по протоисторическому образу жизни; долгое время это были варварские войска, лагерями располагавшиеся на территориях, которые снабжали их продовольствием, и лишь позже они организовали территориальные государства. Внешняя политика новых королевств не брала в расчет покоренные народы: это была политика готов, вандалов, франков, бургундов, а не смешанных обществ, образованных в результате слияния или наложения разных народов. Если сказать более точно, это была персональная политика варварских королейконунгов. Долгая история германцев, славян и объединений, рожденных в процессе миграций, представляла собой лишь непрерывную серию альянсов и конфликтов, в которой нередко можно было увидеть, как один и тот же народ или племя с поразительной скоростью меняет свою политическую ориентацию.
Врагом была не только Римская империя или Византия: новые государства вступили друг с другом в борьбу за новые земли, не руководствуясь при этом ни этническими, ни религиозными соображениями.
* * *В Европе миграции не встречали каких-либо природных барьеров; переселения не имели иных границ, кроме морского побережья на крайнем Западе, и поэтому переход к оседлой стадии на Западе произошел быстрее. В то время как на Балканах и части Восточной Европы политика Византии прилагала все усилия, чтобы воспрепятствовать вторжению и расселению варварских племен, на Западе начиная с IV в. ничто не могло помешать созданию и укреплению новых государств. Производство благ и экономика находились в руках зависимых народов, и варвары были вынуждены, для того чтобы осуществлять контроль над ними и взимать налоги, согласовать свои организационные формы с римскими структурами, и чем более протяженными были завоеванные территории, тем более рассеянным становилось их население. Эта ситуация, вероятно, объясняет новое стремление королей ограничить роль древнего собрания свободных воинов, по сути демократического института, и заменить его советом короны, который пришел на смену собранию, избиравшему короля, и намного меньше ограничивал его абсолютную власть. Военные предводители, следовательно, были заинтересованы в образовании государств, по крайней мере в юридическом и политическом плане: они стремились лишь перенять методы централизации римского государства в эту позднюю эпоху. Монархия поздней империи поражала их своим блеском и престижем, но еще больше тем, что она ограничивала власть императора намного меньше, чем власть, которой располагали племенные вожди варваров. Это притязание послужило поводом для борьбы в рамках остготского государства, связанного с исключительной личностью Теодориха.
Теодорих оказался перед лицом сложнейшей ситуации. Как официальному представителю Византии, где он был консулом и военачальником, ему было поручено освободить Италию от узурпатора Одоакра. Но Италия по-прежнему оставалась древним центром империи: Рим был не только местонахождением сената, но и резиденцией папы, духовного лидера, авторитет которого только возрастал за счет несостоятельности политической власти. Все более тяжелые отношения папства и Византии еще больше осложняли политические отношения между восточным двором и королем готов. Сверх того, приходилось гарантировать своим сторонникам сохранение арианской веры. Жесткое разделение военных функций готов и гражданских функций римлян было только теоретическим. Военная власть не упускала случая, чтобы выйти за установленные границы. Противоречия между обычным правом германцев и юридическим сознанием римлян не могли, с другой стороны, быть сняты эдиктами короля, несмотря на усилия последнего примирить два противодействующих принципа. Если экономическая проблема была частично решена благодаря импульсу со стороны земледелия — продовольственной базы меньшинства завоевателей, то в культурном плане оппозиция оставалась явно выраженной: готы отвергали римскую цивилизацию. Попытки короля достичь согласия с римским элементом — длительная благосклонность по отношению к римским ученым и интеллектуалам, политические функции, которые им доверялись, — свелись в конечном итоге к чисто формальным мерам. Их военачальниками являлись германцы, но король сохранил в должности римлян, служивших при дворе и в сенате. Он активно заботился о том, чтобы выглядеть не как предводитель варваров, но как представитель и источник императорской власти и узаконить свою власть в глазах покоренных римлян, — он облачался в пурпур и носил императорские знаки отличия. «Теодорих, король Божьей милостью, прославленный в войне и в мире» — гласит надпись в Равенне: Rex Theodoricus favente Domino et bello gloriosus et otio. Впрочем, этот король народа воинов, казалось, не любил войну. Он осознал, что период мира ему необходим, для того чтобы достичь двух целей: создать единое государство римлян и готов и сделать свое королевство политическим центром западного мира. Хотя это так и осталось мечтой, попытка политического объединения стала, несомненно, наиболее оригинальным проявлением гения Теодориха.
Политика короля готов проясняет нам ситуацию V–VI вв. — ситуацию стремительного упадка Западной империи: две основные составляющие новой европейской реальности оставались еще слишком чуждыми друг другу, чтобы отказаться от своей исключительности, от своих традиций и своего духа ради объединения. Возможно, проявляя меньший талант, короли вестготов в Испании и вандалов в Африке сталкивались с аналогичными трудностями. Их власти не удалось глубоко укорениться в толще романизированного пласта: несколько десятков лет не могли стереть века романизации. Перед лицом крепкой политической организации и грозного военного могущества эти варварские меньшинства оказались не способными сопротивляться: готы Италии и вандалы Африки быстро уступили при попытке отвоевания земель, предпринятой Юстинианом.
* * *Однако в ту же эпоху варвары нашли путь к успеху в Галлии. Галло-римская среда своим устройством существенно не отличалась от африканской и испанской: государство Сиагрия сохранило римскую структуру. Но франкам, более прагматичным, удалось заложить фундамент, на котором два века спустя Карл Великий возведет грандиозное здание своей империи. Хлодвиг, возможно менее образованный, чем Теодорих, и отнюдь не превосходивший его в знании империи Востока, ловко используя римскую организацию, добился, однако, более тесного сближения двух народов. Он реализовал их духовное единство, которое обратило его и франкскую аристократию в католицизм. Отныне франки были интегрированы в западное сообщество, которое своим духовным центром признавало резиденцию папы римского. Папство и Византийская империя, несомненно, способствовали реализации политической программы Хлодвига, но именно ему самому и франкам, которые не колеблясь вступили на путь интеграции, принадлежит заслуга создания условий долговременного соглашения. Исключительная разумность этой политики становится очевидной, если учитывать слабость, присущую франкскому государству, разделенному по праву наследования между многочисленными правителями и раздираемому амбициями аристократии.[70] Эта ситуация была вызвана несостоятельностью королей и, кроме того, глубокими различиями в структуре между западной частью домена, где сохранялась галлоримская организация, и восточной частью, верной своим исконным порядкам. Монархия Хлодвига играла роль катализатора; франкское право явно, сознательно искало путей примирения германской и римской систем. Дух франков, более реалистичный и независимый, чем у готов и вандалов, слишком послушно воспринявших восточный пример Византийской империи, характеризует их как истинных основателей средневековой организации. Именно у них феодальная система оформилась юридически и начала реализоваться на практике. Средневековый феодальный строй привел также к встрече двух различных традиций: традиции римского патроната, которая все чаще побуждала humiliores[71] искать покровительства potentiores[72] и которая со временем заменила прежнее право, и германской концепции необходимости аристократии, концепции, происхождение которой связано с племенной организацией и которая предполагала на самом деле расширение территориальных владений, управление ими и их защиту. Но, жалуя бенефиции[73] своим верноподданным, король тем самым способствовал настоящей децентрализации.[74]
