Лев Бердников - Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая
Они расстались тогда, но (это понимали оба) только для того, чтобы встретиться вновь. В тот памятный день бушевала буря, вода поднялась на несколько футов, и вся компания с Чоглоковым во главе вынуждена была остаться на острове. Салтыков, снова оказавшийся вдвоем с великой княгиней, шептал тихое, говорил, что само небо благоприятствует влюбленным. Екатериной же владели смешанные чувства. “Я не совсем была счастлива, – признается она, – Тысяча опасений смущали мой ум, и я была… в этот день очень недовольна собою; я думала, что могу управлять его головой и своей и направлять их, а тут поняла, что и то, и другое очень трудно, если не невозможно”…
Как ни таились новоявленные любовники, по Двору поползли темные слухи об их возможной связи. Дабы пресечь их, Сергею Васильевичу было велено оставить на месяц дворец и схорониться в своем родовом имении. Разлука его с Екатериной, однако, затянулась из-за болезни, а затем и смерти матери Салтыкова. Когда же он вернулся, великая княгиня с удивлением обнаружила произошедшую в нем метаморфозу: “Сергей Салтыков стал меньше за мною ухаживать… становился невнимательным, подчас фатоватым, надменным и рассеянным”.
Это впоследствии Екатерина будет едко высмеивать ветреность и легкомыслие так называемых петиметров (щеголей-галломанов). Тогда же она еще не вполне понимала, что быстрое пресыщение в любви – типичная черта щеголя (склонив к себе красавицу, петиметр тут же терял к ней интерес и устремлялся к новой цели). Потому она лишь сердилась и упрекала Сергея в равнодушии. Но, как заметил один русский литератор XVIII века, петиметры не имеют сердец – они “любят языком”. И речистый Салтыков в ответ на укоры всякий раз заверял ее в своей страсти, убеждая, что холодность – это только маска, что Екатерина должна наконец понять “всю ловкость его поведения”.
Он и вправду был осмотрителен и осторожен. Ведь от любви, как известно, рождаются дети, и, прекрасно понимая, с чем сопряжена опасность быть любовником великой княгини при импотенте-муже, этот “бес интриги” замыслил хитроумную комбинацию. Под видом заботы о будущем наследнике престола он убедил Елизавету Петровну в необходимости сделать великому князю хирургическую операцию (обрезание), после которой тот якобы вполне сможет иметь потомство. “Императрица не только согласилась, но дала даже понять, что этим он окажет ей большую услугу”. Пользуясь своей близостью к Петру Федоровичу, Салтыков открыл ему в доверительной беседе и политические резоны, обязывавшие к этому, и сопутствующие несказанные удовольствия, которые ему, порфирородному счастливцу, предстоит изведать. В минуту хмельного веселья великий князь дал наконец согласие на операцию, которая и была весьма удачно сделана придворным хирургом. Вскоре мужские достоинства Петра были проверены на подкупленной для такого случая молодой вдове одного придворного живописца, некоей госпоже Грот. Салтыков получил за посредничество великолепный бриллиант от императрицы.
Деля теперь супружеское ложе с постылым мужем, Екатерина делает это лишь по обязанности – секс с ним скорее напоминал ей жалкое гимнастическое упражнение. Зато любовники были вполне уверены, что рождение наследника престола непременно будет принято великим князем на свой счет. Одним словом, Петра Федоровича подготовили к тому, чтобы “с честью носить те рога, которые наставили ему Екатерина и Салтыков”.
Но как же побыть с глазу на глаз с окруженной со всех сторон шпионами великой княгиней? Тут Салтыкову приходит в голову блестящая идея – сблизиться с главным тюремшиком Екатерины, великим канцлером Алексеем Бестужевым. Расчет был точен – положение Бестужева при Дворе не слишком прочно, и примирение с великой княгиней ему на руку. Великий канцлер встретил Сергея Васильевича с распростертыми объятиями и обещал улучшить участь Екатерины. И, действительно, вскоре контроль за ней был заметно ослаблен. Он затем убедил императрицу, что в интересах империи в видах обеспечения престолонаследия надлежит призвать человека молодого, знатного, приятной наружности, и свести его с Екатериной.
Кинорежиссер Армен Оганезов в своем сценарии “Личная жизнь Екатерины II” воссоздает следующую сцену в комнатах императрицы: “Елизавета окинула оценивающим взглядом стоящих перед ней молодых людей Сергея Салтыкова и Льва Нарышкина, и обратилась к ним, сделав многозначительную паузу: “Дело, по которому я вас пригласила, весьма деликатно. Оно касаемо великой княгини Екатерины Алексеевны и августейшего супруга ее Петра Федоровича… Я окончательно изверилась в способности своего племянника стать отцом наследника престола… Канцлер, Бестужев Алексей Петрович, предложил для действия оного Вас, Сергей Васильевич, как прекрасного собой, умного и отличного поведения пред прочими… И вас, Лев Александрович, как отличающегося небывалым остроумием, веселостью и находчивостью…”. Елизавета пристально посмотрела на молодых людей, проверяя их на лояльность, и закончила: “Предлагаю вам незамедлительно начать действовать в этом направлении, и надеюсь, что все услышанное вами сегодня останется в глубочайшей тайне”… ”Не смейте беспокоиться, Ваше Величество!” – ответил Салтыков с дежурной улыбкой на лице, целуя ручку императрице с чувством собственного достоинства”.
Так, уже затухающий роман Екатерины и Салтыкова по монаршему повелению неожиданно обрел новый импульс. Императрице, пребывавшей в неведении об этом уже существующем романе, требовалось теперь убедить в необходимости адюльтера великую княгиню, и сие было поручено приставленной к ней Чоглоковой. Вот как передает их разговор Екатерина: “Однажды [Чоглокова] отвела меня в сторону и сказала: “Послушайте, я должна поговорить с вами очень серьезно”. Я, понятно, вся обратилась в слух; она с обычной своей манерой начала длинным разглагольствованием о привязанности своей к мужу, о своем благоразумии… и затем свернула на заявление, что бывают иногда положения высшего порядка, которые вынуждают делать исключения из правила. Я дала ей высказать все, что она хотела… вовсе не ведая, куда она клонит, несколько изумленная, и не зная, была ли это ловушка, которую она мне ставит, или она говорит искренне. Пока я внутренно так размышляла, она мне сказала: “Вы увидите, как я люблю свое отечество и насколько я искренна; я не сомневаюсь, чтобы вы кому-нибудь не отдали предпочтения: предоставляю вам выбрать между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным. Если не ошибаюсь, то избранник ваш последний”. На это я воскликнула: “Нет, нет, отнюдь нет”. Тогда она мне сказала: “Ну, если это не он, так другой наверно”. На это я не возразила ни слова, и она продолжала: “Вы увидите, что помехой вам я не буду”.
После двух неудачных беременностей 20 сентября 1754 года Екатерина разрешилась сыном. Его нарекли Павлом, по отчеству Петровичем, хотя в глазах многих настоящим отцом ребенка был Сергей Салтыков. На это весьма прозрачно намекала и Екатерина в своих “Записках”, хотя, сближаясь попеременно то с мужем, то с любовником, она едва ли знала точный ответ на этот вопрос. Литератор XIX века Николай Греч отрицал причастность великого князя к рождению наследника: “Петр III был, что называется в просторечии “кудря”, неспособный к сожитию или по крайней мере к произведению плода, хотя он впоследствии имел много любовниц”. Современники находили цесаревича удивительно схожим с братом Салтыкова – Петром Васильевичем и вообще со всей салтыковской породой. От них он унаследовал вздернутый нос и большие глаза. По меткому выражению Максима Горького, происхождение Павла выдавал этот “предательский нос Салтыкова на лице Романова”. А британский исследователь Себаг Монтефиоре утверждает, что Петр III, помышлявший о разводе с Екатериной и о браке с фавориткой Елизаветой Воронцовой, хотел заставить Салтыкова признать, что тот настоящий отец Павла.
Однако есть и иные суждения. Так, американский историк Джоан Хэслип находит, что и физически, и нравственно, и даже своей ненормальностью Павел походил на Петра III – добрые, благородные чувства сочетались в обоих с жестокостью, злобой и беспощадностью к слабым. Историк Александр Мыльников, опираясь на широкую источниковую базу, приходит к выводу, что “великий князь не только признавал свое отцовство, но и болезненно относился к любым действиям, которые могли бы поставить это под сомнение”. С другой стороны, и Павел, почитая в Петре Федоровиче отца, относился к нему с исключительным почтением. Всю свою жизнь он словно тщился подчеркнуть свою глубокую связь с “родителем”. Он ему сознательно подражал и восхвалял его. Отсюда и завещанная Петром III отчаянная пруссофилия Павла с ее муштрой и педантством, отсюда и демонстративно помпезное захоронение останков “отца” в монаршей усыпальнице в Петербурге. Роднит императоров и выпавшая на их долю варварская насильственная смерть от недовольных правлением мятежников.
